О лекарствах и методах дозировки

Сириус значил для него почти что всё. Не отец и даже не его замена, Мерлина и Морганы ради, они ведь даже сблизиться слишком не успели, ибо держали их порознь. Но Сириус был близким человеком. Близким, может, не по крови, хотя Блэки и в его роду отметились, а по… духу, по собачьей душе. Гарри умел быть верным и благодарным. Но терпеть подобное больше не мог. Его ничего не держало. Рон и Джинни, у них была семья, им нужно держаться вместе, они без него не пропадут, а то и целей останутся, если на рожон не полезут. А Гермиона сильна и умна, она может постоять за себя, а без связи с ним её не прижать. Эгоистично, но быть осмеянным и оплёванным Министерством и его ручными писаками, быть выставленным всеобщим посмешищем, когда прямое доказательство его слов разгуливает по атриуму и разбрасывается заклятиями направо-налево… выше сил, даже выше понимания всей человеческой глупости. И если раньше была только бессильная злость и недоумение, то теперь пришло ярое отрицание и безразличие. Не надо? Пожалуйста. Он в этом деле больше не участвует. Волдеморту нужен только он да Орден Феникса. Прекрасно, в Ордене достаточно сильных магов, умеющих поболе него, но всех спасти невозможно. А сам Гарри будет слишком далеко от Англии, чтобы змеемордый гомункул его достал. Палочка, родная и тёплая прежде, холодила руку пустой деревяшкой. Словно в ней потух жар пера феникса. Так же, как что-то сломалось и потухло в самом Гарри. Палочки выбирают волшебников. Видимо, и отказываются, когда они перестают им нравиться. Гарри разочарованно хмыкнул. Наверное, он чувствовал отчаяние. То самое, которое жрёт изнутри заживо и ничего с этим поделать нельзя. От друзей ни весточки, хотя в такое-то время неудивительно. Дамблдор тоже молчал, сторонился его весь год, избегал и игнорировал, будто не существовало никакого Гарри Поттера. Это было больше чем обидно. Но Гарри не впервой терпеть и смиряться. Палочка была вложена в футляр, лишь чудом уцелевший и провалявшийся в чулане под лестницей с его первого курса. Гарри последний раз погладил гладкое дерево и, отковыряв половицу около старого топчана, сунул футляр туда. Раз уж это больше не его палочка, то он не будет её убеждать в обратном, пусть покоится здесь, отдыхает от всех его бурных приключений. Сумка была собрана, Дурсли едва ли не платочком вслед махали, разве что Дадли как-то странно на него смотрел. Дёрнулся было подойти, но нахмурился и отступил. Петуния кривила губы, пыталась удержать на лице спокойствие, хотя глаза её говорили о другом, о том, насколько несчастна она была. А бледность превосходно скрывали тональный крем, пудра и румяна. Гарри вздохнул, растрепал волосы и ещё раз вздохнул. Хедвиг коротко вскрикнула, привлекая внимание. Попыталась расправить крылья, будучи в клетке, встопорщила перья и потопталась с лапы на лапу. Заухала глухо и часто, будто выговор делала. Неотрывно так таращилась широко распахнутыми глазами, не опускала крыльев. Укоряла, наверное. — Прости, красавица, — с нежностью произнёс Гарри и отпер клетку. Сова тут же пулей метнулась к нему, вцепилась в плечо, мол, от меня не избавиться, тупой хозяин. — Тебе опасно оставаться со мной. Хедвиг, нахохлившись, гневно ухнула. Выглядела она так, будто едва сдерживалась от того, чтобы клюнуть его побольнее, чтобы голова включилась. Гарри печально улыбнулся. Собака — лучший друг человека? Поди объясни настырной сове, что она не пёс и такая щенячья преданность ей не свойственна. — Я так тебе дорог? В ответ Хедвиг нахохлилась пуще прежнего и часто низко заухала. Будто ругала. Гарри с горечью улыбнулся. Хоть кто-то из ныне живых не побоялся идти с ним до конца.

***

— Эй. Эй, Поттер. Гарри замер и сжал в ладонях рукава лёгкой куртки, но не обернулся, вместо этого разглядывая паркет коридора и плинтуса. И молчал, не желая говорить. Прощаться с этим домом, местом, где он прожил половину жизни и изучил каждый уголок во время уборок и наказаний, оказалось делом… трудным. Не то чтобы он ненавидел его, но и не любил, а что-то скреблось. — Надо поговорить, Поттер. Гарри вздохнул и всё же развернулся к кузену лицом. Тот стоял, напряжённо глядя на него. — О чём? Дадли замялся, поджал губы и на мгновение опустил взгляд. Но тут же вскинул его, сжав кулаки. За его спиной, прямо на полу у стены, лежала небрежно брошенная дорожная сумка. Совсем как у самого Гарри, разве что не такая потрёпанная жизнью и более подходящая Большому Дэ. Дурсли тоже не собирались здесь оставаться, он предупредил их о том, что в его мире не всё спокойно и лучше бы им переехать на пару лет, пока всё не устаканится. Петуния была белее мела, а потом и вовсе отвела глаза, так ничего ему не сказав. Вместо неё дядя Вернон, нахмурившись, кивнул на дверь и пробасил: — В таком случае нам надо поскорее собраться. Ни возражений, ни причитаний о «ненормальных с их фокусами», ни даже расспросов о дальнейшем — они просто согласились подорваться с места в карьер. Дадли растерянно глядел тогда и продолжал это делать сейчас. Что-то было в нём; наверное, появилось там с того года. С того самого случая с дементорами. — Отец завёл машину. Ты разве с нами не едешь? Гарри почувствовал, как скулы сводит от того, сколько сил ему пришлось приложить, чтобы непринуждённо улыбнуться. Слова, которые слетали с его языка, не трогали пустоту, что поселилась в душе. Всего лишь очередной факт, было странно опровергать это и упираться, будто бы ничего не происходит. Ведь Гарри действительно мало что значил для кого бы то ни было. — Нет. Я… только место займу. Потому едете только вы. Вы будете в безопасности. Без меня. Дадли, казалось, совсем растерялся. Он нахмурился, но не с угрозой, без своей самодовольной ухмылки и без всего того, чем сопровождались его попытки задеть кузена. Может, Дадли действительно не понимал причины, а может, Гарри просто себе надумал того, чего быть не могло. — Поттер, — он, наконец, отмер и сделал шаг навстречу. Гарри напрягся, потому что в голосе кузена послышались странные нотки. Это всегда говорило о том, что Дадли был в том самом состоянии на грани злости. Но вдруг он сделался ещё более растерянным и будто бы даже… смущённым. Гарри недоумённо нахмурился, но остался на месте, хотя так и хотелось отступить и достать палочку. Которой у него попросту не было. — Я не считаю… что ты… всего лишь, ну-у… занимаешь место. Казалось, Дадли приходилось прикладывать неимоверные усилия, чтобы это сказать, у него на лице появились красные пятна — и это уж точно не было проявлением злости или недовольства. Это было… странно и настолько необычно, что Гарри раскрыл рот от удивления. Хотел было что-то ответить, а не смог. Дадли усмехнулся, стараясь не показывать своего смущения, неловко потёр шею и отвёл взгляд. — Мы с тобой не ладили и не… Короче, будь осторожен. Я не буду, конечно, о тебе переживать, но мама… Ты знаешь, она сентиментальная, не расстраивай её. Гарри нашёл в себе силы лишь на кивок. Дадли тоже кивнул удовлетворённо и, помедлив, протянул руку. — Удачи, Поттер. Гарри неловко пожал ручищу кузена и потрясённо выдавил из себя: — Спасибо. Дурсль хмыкнул, сжал худосочную ладонь Поттера сильнее, будто бы собирался что-то сказать, но так и не решился, и отпустил, пряча руки в карманах ветровки. — И Дадли, — вдруг произнёс Гарри, спохватившись. Отчасти слова кузена напоминали извинения. — Всё в порядке. — Ясно, Поттер. Большой Дэ справится. А ты не влезай во всякое дерьмо. Гарри смог выдавить из себя слабую улыбку. Это было… неожиданно. Всё это. И говорил Большой Дэ как-то преувеличенно небрежно, будто бы старался скрыть истинное своё отношение. Гарри боялся даже просто представить то, что кузен о нём волновался. Дадли хмыкнул. Неловко потёр шею и словно через силу, явно перебарывая себя, сказал: — Береги себя. Может, всё было не так на самом-то деле, но именно в этот момент Гарри понял, что это всё-таки его семья. Не Сириус, не мама с папой, но близкие люди. И что вместе с тем, как он потерял родителей, тётя Петуния потеряла сестру. Когда он сказал о войне, она отреагировала без прежнего довольства ситуацией, будто получила подтверждение своим домыслам насчёт «ненормальных», нет — тётя, казалось, переживала так же сильно, будто бы эта самая война угрожала не её нелюбимому племяннику, а годовалому Дадлику, не способному и шагу ступить без посторонней помощи. Может… может, она переживала за него, за Гарри? Впрочем, тётя так ничего и не сказала. И он, наверное… Нет, уж что-что, а скучать Гарри не будет. Может, звёзды так сошлись или его родственников, наконец, настигло озарение, а может, и его самого, но вся эта кутерьма с пророчествами, злыми-презлыми опекунами, запирающими в чулане под лестницей, импровизированными испытаниями, превращающими каждый год в Хогвартсе в очередной билет до лазарета… Всё это показалось в один момент незначительным, неважным. Возможно, после было бы забавно вспоминать о том, как они, будучи сопливыми первокурсниками, полезли за философским камнем, как выводили — пытались вывести — Малфоя на чистую воду, как спасали Клювокрыла или веселились — опять же пытались это делать — на Святочном балу в честь Турнира. Возможно, было бы забавно припомнить все приключения. Ровно до того момента, пока не случилась первая смерть. По его вине, только потому, что Гарри был там, принимал участие, лез туда, куда лезть не должен был. В принципе, даже Квирелл, человек с духом Тёмного Лорда в затылке, рассыпался в прах только от одних его прикосновений. Это была первая смерть, не осознанная до конца, прошедшая слишком легко; наверняка, смерть хомячка Гарри бы переживал сильнее — безвинное же существо, а тут злодей. Но всё изменилось, когда серое безликое небо застыло навсегда в глазах Седрика. И Гарри открылись фестралы, открылась смерть, осознанная, принятая близко к сердцу — он уже и не помнил, как его пытались отодрать от остывающего тела, как он кричал и плакал. Не хотел вспоминать. Забавного в этом ничего не было. Только глупость и героические помыслы, вера в правильные поступки и честность, в благородство. Что ж, Гарри знает, к чему это всё приводит. Больше ему не надо.