Vivat, Veronica!

Альфред думает: она вкусная; будь он каннибалом – непременно откусил бы кусочек побольше. Но он не каннибал; хуже – психопат. Но сейчас-то какая разница?.. Сначала язык, потом пальцы, потом всё вместе… Он неотрывно смотрит на неё, кушает взглядом, пока она жадно глотает воздух, пока луком выгибается навстречу его ласкам; ему всё мало-мало: Альфред ею насытиться не может, для него время слишком скоротечно – как стемнеет, ему нужно уходить по делам, а он совершенно не наигрался. Эшфорду хочется, чтобы весь грёбанный остров слышал эхо её стонов. Останавливается, отстраняется; на пальцах тонкими нитями тянется её влага, и он с удовольствием облизывает каждую фалангу: она его, только его. А ей добавки хочется: она спускается ниже и подмахивает: ещё, ещё! Но Эшфорд желает изменить правила: его взгляд падает на единственное наследство отца – трость. Круглый набалдашник так призывно блестит в искусственном свете. Альфред улыбается, его глаза сверкают жаждой: наклоняется, чтобы укусить за внутреннюю сторону бедра, чтобы после, взяв тростью, поиграться с ней вот так: Редфилд чуть не срывает от возбуждения голос, когда круглый конец входит в неё с чавкающим звуком – Эшфорду очень нравится наблюдать за процессом. Альфред скользит тростью: сначала медленно, постепенно наращивая темп, позже – срываясь на бешеный ритм. Клэр выгибается дугой и дышит слишком часто, и губу закусывает, и Эшфорд к трости отца начинает ревновать: он вскоре отбрасывает игрушку и наклоняется к ней, целуя влажно; Редфилд обнимает за шею, тихо смеётся. Он знает, что ей нравится ощущать его в себе. И Альфред исполняет её желание, кусая за шею, оставляя свою метку – засосы лиловыми пятнами выступают на бледной коже. Все должны знать, что она – его собственность. По-другому просто не может быть.