Vivat, Veronica!

Краузер наблюдает и ненавидит: девчонка, которую удалось спасти, владеет самым ценным сокровищем, который есть на этой планете – безумец даровал ей силу, она же – тупая – отказывается, считает это проклятьем, болезнью… Он фыркает про себя, отворачиваясь, пока её личный герой - Леон Кеннеди – вешает лапшу на уши о том, как ей повезло, какая она, блядь, умничка, что вообще продолжает держаться и не впадает в отчаяние. А на самом деле он знает, что Хидальго хочется рыдать: они убили её отца, её мать сдохла, а в ней – куча трупных останков других девушек, которые жестоко погибли, чтобы какая-то маленькая дрянь богатых мразей жила себе ещё пару лет припеваючи. Джек отхлёбывает из фляги, жадно глотая: недолго сучке жить осталось – всё всегда возвращается на круги своя. Кеннеди хлопает девушку по плечу, которая вздрагивает от его прикасаний. Её продолжает сковывать страх. Её дома больше нет. - Ты обязана жить, - поддерживает Леон, но Мануэла отворачивается, не в силах взглянуть ему в глаза. - Ради всех тех девочек, живущих внутри тебя. Краузера пробивает на смех: на такой истерический и раздражающий, что невозможно не обратить на него внимания. Девчонка пугается, поджимая ноги к груди и обхватывая колени; Леон вопросительно смотрит на напарника, не понимая, что такого смешного в его словах. Джек даже открыть флягу снова не может, чтобы освежить пересохшее горло; господи, так унизить девку, которая потеряла всё, это надо уметь. Краузер картинно смахивает невидимую слезу, выравнивает дыхание и протягивает руку, делая тост: - За то, что ты, Мануэла, жива, а другие из-за тебя сдохли, - говорит Джек, и Хидальго поджимает губы, всхлипывая от обиды, но больше – от ненависти к себе. Леон снова хочет с ней заговорить, но она не желает его слушать; теперь ей ещё сильнее хочется умереть. Кеннеди бросает презрительный взгляд в сторону напарника. Джек же улыбается, как ни в чём не бывало: каждый должен знать своё место. Особенно никчёмная девка, которая владеет силой, что должна принадлежать ему.