Vivat, Veronica!

Не зеркало – её портрет, но он всё видит словно в отражении: и повторяет, мысленно представляя себя на месте девушки из картины. Красивая, идеальная, умная… как не из этого мира – Альфред никогда не сможет быть таким. Зависть гложет его всецело; хочется видеть себя на её месте, хочется быть такой, как она, хочется… быть ею – быть одним. Эшфорд мазки художника повторяет на себе реальном: искусственные ресницы трепещут, кисти с пудрой проходят по щекам, помада – почти такого же оттенка – дымчатой розы – смакуется на губах, а платье невыносимо больно давит в рёбрах. Дико неудобно, но он терпит все муки, вспоминая прошлое, вспоминая разрушенное детство и её: сестра всегда была первой, всегда на шаг впереди, а он за ней топтался тенью, пытаясь каждый раз ухватиться за лучик солнца, который она постоянно закрывала шторами своих побед. Не пропуская свет надежды. Альфред смотрит на картину, что вытянулась во всю стену, расчёсывая заказанный парик; образ практически готов. Осталось завершить последними штрихами – Алексия с портрета недовольно щурится: как же двойник ужасен. Эшфорд качает головой, представляя себе, что она живая: нет, он один, а на портрете – единственный сын Александра, потерявшийся в своём пути. Боится не найти себя. Иголка раскаляется над пламенем свечи; на бархатной подушке лежат те самые серьги – золотые колечки с аккуратным камушком граната. Альфред решается, оттягивая мочку уха: это почти как ввести себе вирус – разница лишь в том, что он не мутирует. Собирается с мыслями, ближе поднося остриё: почти готово, почти сделано… Уничтожить образ Алексии в своей голове. Прокол. Кожа рвётся; Алексия в его мыслях смеётся: ничтожество, всё равно не похож. В голове он кричит от боли. И просыпается уже в настоящем. От воспоминаний щиплет в глазах; Альфред оборачивается, – уже к зеркалу – руку в перчатке кладя на грудь, дышит ровно, но боль пульсирует в ушах – всего лишь сон, всего лишь фрагмент из прошлого. И до сих пор не понимает, почему не избавился от украшений за столь длительный путь, сформировавший из него, наконец, – нет, не копию – личность. Пальцами перебирает серёжки и вздрагивает, когда чужие руки обнимают его за шею. Клэр носом водит по ушной раковине, и Альфред расслабляется: откидываясь к ней, он улыбается, блаженно жмурясь. И девушка позволяет себе укусить за кольцо, потянув, словно зовёт с собой в одно из их привычных странствий. Наверно, только из-за этого он продолжает носить серьги, никогда не принадлежавшие ему. Клэр всегда говорит: - Они тебе очень идут. И ему не хочется спорить с этим. Эшфорд подчиняется ей – иначе не может быть – и, сжав тонкое запястье, сам ведёт её, чтобы, перед самым финишем, закрутить и завершить всё поцелуем. Или же что-то начать.