Vivat, Veronica!

Он – монстр: во всех смыслах, но сейчас оно достигло апогея. И всё равно Альфред приходит к нему, чтобы ещё раз напомнить о том, что он сделал, что создал голыми руками, и кто повинен в его будущей смерти. Эшфорд нервно хихикает, смотря на Носферату: Александр больше не человек, Александр – выглядит так, как должен; создавая абсолютного человека, стремясь к недосягаемым вершинам, дотронулся ли он пальцами до неба, обретя власть? Стал тем, о ком мечтал? Мужчина рычит на мысли собственного ребёнка; он не соображает – так, животное с телом почти человека, закованное в тяжёлые цепи, пытающееся разорвать путы уже довольно долгое время. Но разрывает чужие сердца. Он умрёт пленником; гость обещает себе это. Альфред – нет, разум расколот, отцу не угодить даже так, – Алексия подходит ближе, путаясь в подоле платья; разорванное, лямка свисает с плеча, грязное, оно на нём мешком висит, поддерживаемое тугим корсетом; он оттягивает бархотку с фамильной драгоценностью, кривит измазанные красной помадой губы в усмешке, все ещё надеясь, что в голове Александра осталась хоть капелька благоразумия; что он видит то, что сотворил с собственным сыном. На ткани цветёт алая кровь. Не его. Альфред-Алексия подходит ближе, встаёт над родителем и смеётся, – обезумев, - тонкими пальцами в перчатках сжимая его подбородок; глаза в глаза – пусть ублюдок наблюдает свой провальный эксперимент, пусть смотрит на искажение личности. Того ли он добивался, когда насильно ставил Альфреда в тень? Того ли желал, когда говорил Алексии о важности её в его жизни? Сын – всегда… не второй, а последний: топчется где-то в углу, на самом дне, задыхаясь от величия собственной сестры, завидуя её таланту, завидуя… любви к ней. Слёзы стекают чернильными дорожками по щекам. - Смотри на меня, - шепчет, дрожит; Носферату, даже будучи связанным, опасен, но Альфреду не страшно: больше нет. – Ты этого всегда добивался, да? Монстр в его руках рычит сквозь острые зубы; скалится, пытается отвернуться, но Альфред держит крепко, не отпускает. - Смотри на создание своих рук, - волосы – свои – длинные, светло-пшеничные, с одной стороны коротко острижены; не парик – не фальшь. – Я ненавижу тебя. Ненавижу всем сердцем и душой. Ненавижу! И смеётся; он понимает, что говорит это уже не-человеку, но не может держать всё в себе. Носферату дышит только благодаря ему; они все живы, потому что Альфред – не Алексия, потому что хочет, чтобы все они сдохли, невыносимо мучаясь. - Я подарил твоей дочери подарок, - он наклоняется, шепчет; Александр, будто ещё сохранивший рассудок, стынет ледышкой, вслушиваясь в слова принца, которому обрезали крылья. – Ты ведь всегда хотел, чтобы у тебя был только единственный наследник. Твоя маленькая принцесса. Любимая дочурка Алексия. Альфред отходит в сторону ровно в тот момент, когда монстр начинает дёргаться под ним; слова о любимом ребёнке отрезвляют лучше всяких пощёчин; Александра будто молнии пронизывают, даруя ему силы: сопротивляться, мстить. - Так вот она я, твоя любимая дочь. Носферату воет; звенья натягиваются, опасно звенят. Эшфорд этого и добивался; снайперская винтовка давно покоится в углу темницы-лаборатории. Он берёт её, снабжает пулями, а затем прицеливается. - Пора вступить в наследство, папочка. И стреляет: три громких выстрела – оглушительный крик. Носферату – призрак прошлого – захлёбывается в собственной крови; но спустя мгновение – затихает, склонив голову набок. Закончено. Финал несуществующего противостояния заканчивается двойным поражением. И смерть отца не приносит ничего: ни облегчения, ни сладости победы. Альфред падает на колени, чувствуя, как волна усталости тяжёлой гирей тянет его вниз; сердце бешено колотится в груди, норовит выпрыгнуть, а он удерживает его, выкинув винтовку и обнимая себя за плечи. Чужой смех продолжает кататься игольчатым шариком в голове. Оно пройдёт, обязательно: не сегодня и не завтра – со временем. Пройдёт, как только он острижет волосы, умоет лицо, сожжёт эти тряпки, что сейчас на нём... Станет… прежним? Собой? Ему хочется верить; хочется, наконец, избавиться от мук, проложенных семейными узами кривой дорожкой, вздохнуть полной грудью и начать жить заново, по-новому. Как Альфред Эшфорд, преемник и наследник великой Вероники Эшфорд. Как единственный, кто смог обрести свободу в их семье. Принц с обрезанными крыльями… Вспорхнул вновь.