Vivat, Veronica!

Есть вещи, к которым он питает особую слабость: коллекционирование редкого оружия, роскошные женские платья, Клэр Редфилд и… перчатки. Сочетание последних двух – кружит голову невероятным торнадо; в его гардеробе слишком много этого аксессуара, самого разного: из тонкой дублёной кожи, белые меховые, лаковые без пальцев… На каждое изделие – своё применение. Он сам сидит в перчатках – буро-малиновых, зрительно удлиняющих его тонкие пальцы; как будто с него сняли кожу – Альфред улыбается и тянет к себе руку, чтобы зубами прихватить ткань, оголиться; подобное заставляет его натужено сглатывать, внутри колыхать пламенем. Как же ему всё это нравится, как же… хочется продолжения. И он идёт к своему трофею, личному джину, исполняющему ворох его нескончаемого списка желаний. Она давно ждёт его в личном кабинете. Альфред любит Клэр, но больше – когда она одна, нагая, а на руках натянуты краги – те самые, с лиловыми отворотами, которые принадлежат на самом деле ему. Эшфорд подходит сзади, подкрадывается тихо – настоящий маньяк, и берёт в плен свою жертву горячими объятиями, мажет губами по шее, вдыхает аромат кожи – она для него пахнет всегда пряно-сладко-кисло: апельсин и корица – и ему хочется укусить её. Но вместо этого он перчаткой шлёпает по ягодицам, заставляет вскрикнуть, чтобы потом заткнуть, дать ей облизнуть его пальцы, что закованы в ткань. Редфилд принимает его всего, играет по правилам, ставшими их настоящим, и игриво кусает, заставляя его отступить; Альфред недовольно фыркает и мнёт упругий зад, поцелуями спускается к лопаткам, чертит влажную дорожку по позвонку; она вся его, принадлежит ему, и он хочет её бесконечно. А Клэр будто издевается, выворачивается из его объятий, дразнит коротким поцелуем в скулу, и Альфред трогает её везде: ему кажется, что в перчатках ощущения более острые, точные; он массирует её груди, щиплет кожу, гладит по прессу, наслаждается её стонами. Их могут в любой момент застать – и это заводит сильнее; пусть все знают о том, насколько сильно он привязан к ней, насколько сильно она ему нравится, насколько сильно и слепо влюблён… У него помешательство, но чувствовать её энергетику сквозь ткань перчаток, ощущать вкус мимолётных поцелуев, вслушиваться в её частое дыхание… оно стоит многого. Эшфорд осязательно запоминает всю Клэр, и кусает за мочку уха, продолжая играться с дамскими аксессуарами: одной перчаткой наказывает, другой – поощряет. Вжимает её в стену, наваливаясь сверху; пальцы проникают внутрь, разглаживают влажные складочки, надавливают на чувствительную жемчужинку клитора, нащупывают и сразу задают нужный темп: он не умеет медлить – хочется всего сразу. Это у Эшфордов в крови, и Клэр скоро станет одной из них; отметины в виде засосов как небрежные мазки на теле-холсте – его авторский почерк, его фирменный штрих. Редфилд упирается ладонями, подмахивает ему, сама насаживается на пальцы, и Альфред плотоядно облизывается: его самая лучшая девочка. И ускоряется, выбивая из неё последнее дыхание, оглушающие стоны, кусает за плечо и держит так, продолжает упиваться своей маленькой почти каждодневной победой. Колено протискивает между ног, и Редфилд пляшет на цыпочках, словно хочет сбежать; ткань перчаток впитывает её соки. Альфред облизывает каждый палец, бывший в ней; садится на колени и облизывает уже её, желая распробовать на вкус. Редфилд кричит громче, и для него нет приятнее этого звука. Эшфорд доводит её до своего пика уже языком. Он ещё с минуту издевается над ней, пока она не обмякает, не падает на него, но Альфред вовремя вскакивает, успевает подхватить её, нежно целует в щёку. Раунд снова за ним. Клэр смеётся, поворачивается, чтобы заключить его в объятия, сказать, что он – извращенец, каких поискать, и что ей даже в какой-то степени повезло. Эшфорд берёт её за подбородок, притягивает к себе, не даёт выдохнуть; перчатки от влаги неприятны, липки, прислуге придётся долго выстирывать их. Альфред снимает аксессуар с руки, второй продолжает держать в кулаке, а затем оба кидает куда-то в сторону – им хочется повторять ритуал по кругу. В этот раз иначе: ничего, кроме перчаток, на них не будет. И снова припадает с поцелуем, снимая с себя одежду, подталкивая её на этот раз к широкому столу, сметая лежащие кипой документы. Как же всё это оказывается неважно: сейчас кроме них не существует ничего. Кроме перчаток; Альфред снимает одну из них с её рук, надевает на свою правую, вплетает свои пальцы с её левой, и ведёт в этой странной игре, понятной только им двоих, где существует лишь огонь желания и бьющиеся в унисон сердца. Их маленький танец похоти. Остальной мир забывается на мгновение. Касаться через ткань другого – пик наслаждения. Для Эшфорда – так особенно.