Vivat, Veronica!

Он переминается с ноги на ногу, натужено сглатывает и постоянно расправляет складки платья, будто боится, что выглядит неподобающе: на самом деле боится другого – что она не примет его настоящее. Альфред сжимает кулаки, выдыхает, думая, что всё пройдёт так же, как раньше: до Клэр были другие, и у всех одна реакция на его странность-фетиш, влекущее за собой быстрое расставание и полное игнорирование. Эшфорд обнимает себя за плечи, смотрит мимолётно в зеркало и думает: он мог бы измениться, мог подстраиваться под них, но… если это приносит ему радость, детское восхищение, когда он в чужом образе позволяет себе расслабиться и по-настоящему быть собой… зачем? Верно, он эгоист, но по-другому переиграть себя не может. Ему нравится носить все эти разноцветные парики, женские аксессуары и пышные платья, в которых он видит себя не болезненно-худым парнем с низкой самооценкой, а настоящей королевой, способной свернуть горы и от зависти – свернуть шеи остальных. Альфред долго пытался открыться Редфилд, а она сразу согласилась посмотреть на его «сюрприз»; девушка явно рассчитывает на другое, возможно, как его бывшие, на роскошный подарок или желанное золотое кольцо, а Эшфорд просто не хочет, чтобы у него были какие-то тайны от любимой; она должна знать всё, принимать его таким, какой он есть – со всеми его странностями. От того сложнее душевно собраться и сделать первый шаг. Клэр уже ждёт его, там, в спальне, за дверью, и точно переживает не меньше него. В голове проносится одно: сейчас или никогда, сейчас или никогда… Решается, подходит к двери и сжимает ручку, открывая путь в самое сложное. Они смотрят друг на друга, не моргают, будто видят перед собой оживших мертвецов. Клэр, закинув ногу на ногу, наблюдает за Альфредом, а тот стоит статуей, держа руки за спиной, боясь пошевелиться и спугнуть её. Наверно, для неё он выглядит нелепо и смешно: с этим длинным пшеничным париком, белыми перчатками, пышным фиалковым платьем в пол, закрывающим остроносые туфли на шпильке; он даже тембр голоса может изменить, чтобы не выдавать настоящую внешность. Он не знает, что делать, что сказать ей, внутри него разгорается пламенем паника, и Редфилд сама решается пойти на встречу; встаёт, подходит ближе, смотрит на его лицо, разрисованное косметикой, и в её взгляде Альфред ловит не удивление, не смех, а… любопытство. А потом она нежно касается его скулы, совсем невесомо кончиками пальцев кожу, и Эшфорд вытягивается по струнке, жмурится; она как будто хочет снять с него маску, обнажить до самых костей… Может, она в следующую секунду рассмеётся ему в лицо? Влепит звонкую пощёчину? Уйдёт, захлопнув дверь? Эшфорд не хочет её терять – она ему нужна. И он, напряжённый, терпит её касания, которые оставляют выдуманные ожоги. - Знаешь, - говорит она, и Альфред открывает глаза, губу закусывает; хочет отступить, но страх делает его слабым, заставляет стоять на месте, - я хочу сказать тебе две вещи… - К-к-какие? – заикается, и Клэр улыбается. А затем просвещает его в своё мнение касательно него: - Во-первых, - Редфилд гладит его щеку тыльной стороной ладони, и Альфред тянется к ней, как кот, жаль, не мурлычет, - в следующий раз попроси меня, чтобы я нарисовала тебе стрелки. - А что с ними не так? – постепенно успокаивается. - Разной длины и кривые немного, - смеётся, а затем наклоняется ближе, чтобы прошептать главное: - А во-вторых, у меня есть очень красивое коктейльное чёрное платье. И оно бы подошло тебе в самый раз. Ему странно слышать подобное, он в голове не может сложить всё воедино, не веря в то, что она действительно принимает его; но страх рушится крошкой, когда Клэр впивается в его губы сладким поцелуем, и всё внезапно ставится так неважно. Есть только они, и ощущение бесконечной благодарности друг к другу. За то, что приняла, за то, что он сделал правильный выбор.