Vivat, Veronica!

Холодный воздух облизывает его колючими мурашками; снег обволакивает, словно простыня, убаюкивает ледяными крупицами, но он сопротивляется невидимым силам, отталкивает от себя наваждения, что хотят заточить его в капкан. Нет-нет-нет! Ему ещё рано, он почти у цели. Но боль, нависшая тенью, удерживает на месте, а ладонь впитывает красное, стоит дотронуться до правого бока. Понимает: не сможет; и улыбается собственному бессилию, будто это что-то может изменить. Ставки сыграны, и он проиграл; почти как отец – нет! – ублюдок, - но Альфред не инфицирован: потерял всё, а взамен получил только смерть, что грозится испить его душу в собственных мыслях. Плевок в снег: кровь растекается в причудливый узор. И ветер стирает послание, как и последнего лорда Эшфорда – словно ничего и не было. Хочется кричать во всё горло до хрипоты, но организм позволяет ему компенсацию в виде короткого смешка: жизнь – сплошной анекдот, который заканчивается плохой идиомой. Из последних сил приподнимается на локтях, желает соревноваться с собственной судьбой, вычеркнуть родное имя из списка костлявой, но она продолжает каллиграфически выводить линией жизни его историю. Капля чернил – крови – жирная точка. Альфред пытается ползти; пелена – галлюцинации – тумана обволакивает разум. Он видит перед собой силуэт, складывающийся из частичек снежной пыли – собирается, словно восстаёт из мёртвых фигура девушки. Он смеётся, хотя проявление эмоций режет ножом, заставляет биться его в судорогах: жалкая блоха, муравей, которого хочется раздавить большим пальцем, размазать гемолимфу вместе с тушкой насекомого. Но всё переворачивается иначе: она – муравей, но поедает другого – стрекозу – Эшфорда. Смертная, что стала его недосягаемой мечтой: последние несколько часов были смыслом жизни в чужой смерти. Она приближается к нему, и Альфред замечает: напугана. Боится чего? Его? Даже призраком он клянётся убить её, выпотрошить её душу, вынуждает страдать так же, как она поступает с ним. У неё хватает наглости подходить к нему, смотреть прямо в глаза, и Альфред повинуется, отодвигаясь ближе к стене: спина целует холод – температуру не чувствует. Она наклоняется ближе, и Эшфорд хочет харкнуть кровавым сгустком в её смазливое лицо: в такое раздражающее, в такое… которое могло бы преследовать его в кошмарах. Вырезать бы на нём настоящие эмоции, водить остриём по коже, наслаждаться чужой болью… Альфред смотрит и смеётся, хочет сказать ей, что даже здесь она проиграла, но слова режут острым стеклом, в горле будто крошки хрусталя переливаются тяжёлыми выдохами. Эшфорд жалеет, что рядом нет винтовки, чтобы выстрелить в эту мерзкую Редфилд; и сил подарить ей пощёчину не остаётся – только смотреть, чтобы она боялась, чтобы понимала, что сама в ловушке. - Ненавижу тебя, - фокусировка на её небесных глазах; вдавить бы пальцы в глазницы; изуродовать её, поглумиться, поиздеваться. Она ведь сделала с ним то же самое! Так же заставила его страдать. И внутренне ликует, что жизнь для Альфреда практически закончена. – Хочу, чтобы ты, сука, сдохла!.. Из последних сил тянется к ней, хватает за горло, и силуэт его убийцы рассыпается – руки душат воздух. Альфред понимает: игры воображения; даже сейчас она желает его убить. Приоритеты не меняются, как и роли. Эшфорд судорожно смеётся, обнимает себя за плечи, смотрит куда-то в пустоту, выдумывая образ Клэр, которая просто смотрит на него, как провинившийся щенок на любимого хозяина, и не понимает его ударов кулаков о рёбра. Издевается, сука, сводит его с ума. Эшфорд умоляет в мыслях сестру, что, если эта мразь не доберётся до неё, то пусть она отомстит за его смерть, убьёт эту гадкую Редфилд с такой жестокостью, с таким извращением, чтобы она задохнулась в блевотине собственной крови. Думать о том, что скоро суки не станет – приятно. Он желает услышать предсмертный крик Клэр, но слышит биение собственного сердца. Осталось немного. Редфилд – его недосягаемая мечта. Альфред слишком сильно желает её смерти. Желает встретиться с ней на том свете.