Vivat, Veronica!

Бултыхается, подцепленная на крючок, рыбка, загнанная в клетку не своей среды; хрупкая, ничтожная, пытается вырваться, но оковы держат крепко. Намеренно ослабленная – такой манипулировать легче; смотреть на неё даже через призму скрытой камеры, циклопом мигающей в углу, приятно: зернистому чёрно-белому изображению фантазия дорисовывает краски, а во рту накапливается от аппетита слюна. Чужая, но слишком хорошенькая: такая… другая, не похожая на остальных, которые были в его кругу в прошлом и настоящем. В ней нет ни черта аристократичного: назвать бы деревенщиной, да язык прикусывает. Обычная – в этом есть свой шарм. От такой даже избавиться сразу не хочется; поиграться и выбросить? Забыть. Что-то в ней его определённо цепляет. И ключ в замке хрустит с поворотом, а решётчатые двери отворяются с мерзким скрипом; подарок на Рождество уже желает распаковать, хотя до праздника ещё пять дней, но это лучше, чем ничего. Входит, но не чувствует себя хозяином положения: скорее – посетителем музея, решившим взглянуть на новый экспонат. Не сопротивляется, но смотрит дерзко, укоризненно, словно бросает вызов, и ему хочется смеяться: в чём же? Прожигает ненавистью того, кто одновременно посадил её в клетку и пришёл спасти: такая тонкая грань между двумя событиями сосредоточенна в одном человеке. Альфред хмыкает, засунув руки в карманы пиджака, перекачиваясь с пятки на носок: робеет, будто малолетка, хотя самого гложет любопытство. А девчонке явно в него плюнуть хочется: строит из себя Мегеру, но ни на что не способна. Не Медуза ведь, в камень от взгляда не превратиться. Шаг за шагом – приближается; как зверь, он чувствует свою жертву особенно остро, но с ней не хочется кончать быстро – только играться до последнего вздоха; расстояние отрезается за секунды, и вот он наблюдает за ней, стоя вплотную, чуть ли не впаиваясь в её грудь своей. Щурится, боится, но закрывается невидимой маской бесстрашия; триггер – пальцами аккуратно приподнимает лицо, - и в глазах застывают алмазные капельки. Не стоит; он тут не за этим. Облизывается; слишком соблазнительное зрелище. Однако меняет ход правил: маленький ключик болтается в свободном кармане, приятно обжигает холодом ладонь, и вскоре один из браслетов кандалов щёлкает, и чужая рука обессиленно падает. Он подхватывает её, поворачивает, наблюдая запястье: татуировка на коже – заборчик штрих кода – номерной знак. Чёрные палочки притягивают к себе магнитом, манят, и он подносит руку к лицу, носом щекоча ладонь, спускаясь ниже. Стать бы вампиром, впиться клыками в полосы, прочертить кровавые дорожки да досуха выпить, насытиться медным привкусом, превращая в подобие себя. Одна уже была такая; пятнадцать лет морочившая голову, но стрекозу хлопнули в руках, выпустив на волу лишь мёртвыми лепестками. Перед ним – не замена; может это другое, но желание пересиливает, и губы мажут по запястью, он влажно целует татуировку, и девушка вздрагивает; заключённая бьётся в мурашках непонимания, но попытки вырваться слишком слабы – усталость сковывает хуже кандалов. Она не осознаёт, как щёлкает второй браслет, а тело – тяжёлое, как набитый мешок, - пригвождает к полу, но зависает в невесомости, в объятиях хозяина острова, который должен стать её личным кошмаром. А Альфреду нужно не это. Кажется, её зовут Клэр. Держится, не плачет, но так мило шмыгает носом, что хочется пожалеть незамедлительно; Эшфорд гладит её по волосам – непослушным, спутанным прядям; но желание превыше – коснуться руки, огладить чернила татуировки. Выбиты не просто цифры – особый шифр: дата рождения - второго - человека, который играет важную роль в становлении их судеб. Его самого. Цепи разорваны. Он сидит с ней так, пока она, злобно замерев, мокрыми ресницами рисует еле заметные капли на ткани пиджака. Ничего, скоро пройдёт, притупится; это всего лишь была ошибка – не его. Всё – не его, даже собственное тело, но он намеревается всё исправить, переделать иначе. И начинает с неё: с девушки с татуировкой штрих кода.