Vivat, Veronica!

Он боится; букашку нужно раздавить, но она делает это иначе. Мальчик ёжится в углу, трясётся, закрывается руками, словно видит перед собой призрака, а не своё отражение, отличавшееся многим, но внешне – жалкими крупицами. Вытянутая тень ложится на ребёнка мраком, поглощая его – невинную душу; Альфреда пугает действительность, его пугает сестра, а Алексия лишь глумится, присаживаясь на корточки: она намеревается сделать из него раба, намеревается вылепить из него солдата-муравья, чтобы он понял, каково его предназначение в этой жизни, каково это быть – марионеткой в руках доппельгангера из зазеркалья. - Не подходи, - дрожит голос, и мальчик нервно сглатывает, пятясь в стену, когда она делает шаг-другой. Не спрятаться, не спастись – от судьбы не убежать, а она сама перепишет её, так, как завешал их покойный отец. – Пожалуйста, не подходи. Её бесит, раздражает до мурашек, что он похож на других; не сверхчеловек – обычная фальшивка, получившая в ходе жестокого эксперимента лишь красивую оболочку, но внутри – гниль; настолько падок и отвратителен, что издеваться над ним для неё в удовольствие. Сложись всё по-другому, она бы поплясала на его костях, но ей проще сделать его своим, окончательно разрушив сознание детского мозга. Добро пожаловать во взрослую жизнь, дорогой братец! - Не надо, Лекс, пожалуйста, - он подтягивает ноги ближе к груди, обхватывает себя за плечо. Ещё немного и горько заплачет, но звать на помощь не будет. «Мамочек» и «папочек» в их мире не существует: есть только королева, которая решает, кому жить, а кому – стоит умереть. - Всё хорошо, - она присаживается на колени, улыбается, подтягиваясь к нему. – Я тебя не обижу. И осторожно тянется к нему рукой. Альфред не толкает её, не пытается противостоять касанию, но прячет голову в коленях, тихонько хныча. На шее и коже алеют свежие синяки; скоро нальются фиолетовым – любимым оттенком, и Алексия примется снова за наказание. Раб не слушается – раб должен отвечать за свои проступки. И пусть это всего лишь наивный ребёнок, которого она решает перевоспитать в свою временную замену. Альфред поднимает голову, и девочка хмыкает, наблюдая влажные дорожки слёз; возникает желание замахнуться, ударить его, да так, чтобы положить его на пол, чтобы голова трещала, а виски пульсировали от боли и ненависти, но она решает поломать игрушку иначе. Алексия улыбается, подсаживается рядом, осторожно раздвигая его колени, ползёт между них, и смотрит прямо в глаза, вычитывая в них плещущий страх. Бояться не надо – впереди будет только хуже. - Я боюсь, - признаётся он, когда лицо Алексии оказывается слишком близко. – Я не хочу этого… Я хочу… - Тут я решаю, что ты хочешь, - улыбается она. – Ты – никто. Ты – чужое наследие; ты – моё проклятие. И послужи так, чтобы умереть за свою королеву муравьёв. Мгновение, отдающееся коротким сердцебиением, и она накрывает его губы ядовитым поцелуем, запуская отвратительное, неправильное по руслам вен. Альфред не сопротивляется: он не понимает – в нём борются противоречия, которые ей на руку. Механизмы живой куклы ржавеют, сознание переворачивается, детство стирается гранями, обнажая самое мерзкое, подлое, гадкое. Будь мной. Или будешь никем. Алексия отстраняется, наблюдая дело рук своих: мальчик смотрит на неё бессмысленно, шепчет в ответ проклятия, что никогда не сбудутся, а по щекам катятся жемчужинки наивных детских слёз: - Я тебя ненавижу. Алексия улыбается. - Я знаю, - и гладит по щеке. – Я тоже. Целует снова, надеясь уничтожить теневого близнеца окончательно.