Работа над ошибками

      У отчаяния не было берегов, ни единой отмели — Клэр цеплялась за склизкие обломки, за надежду, за пленявшие ее водоросли, за каждый глоток свежего воздуха, но на тонущем корабле под гордым названием «Мир» ей отводилось все меньше места. Ноги путались, руки непослушно прятались в карманы, и вся Клэр хотела спрятать себя туда, где нет кошмара, залившего улицы под крыши, под мигающие фонари, под развороченные канализационные решетки.       Она целовала воздух. Обещание пахло сыростью и гнилью и, к счастью, не было разлито по аэрозолям — оно мерцало в темноте, и во всполохах Клэр могла видеть стальные крылья, вырывающиеся из грузно опущенных лопаток. Затем что-то обязательно щелкало у ее уха и свирепо насвистывало, охлаждая разум. Ревело так, что стыли почки.       В Леоне было мало реального, словно он нарочно не тонул, а взмывал над гладью. Его дом… его мир был нещадно раскурочен, валялся на обочине времен, как подранная волками овца, и все еще невнятно блеял. В закоулках вен бодалась жизнь, за решеткой ребер обрезом рвалось сердце.       И каждый раз, сдирая о мили подошвы ботинок, хороня свой 21 грамм души на глубине шести футов под землю, в разливах молний он натыкался на ту, к которой привык взывать с надеждой, чтобы услышать живое в пучине мертвого. Неминуемо и неизменно, касаясь кончиками пальцев самых острых граней своего одиночества, он резал запястья о скупую истину: одиноким в этом хаосе и сумасбродстве он не был.       В ее ладонях моросила совсем неправдивая надежда, когда она сжимала его плечи, толкала вперед, почти кукольно прячась за его спину. Леон знал, что в ней куда больше прыти и резвости, но почему-то хотел раздирать грудью, торчащими ребрами, стальные тиски неумолимо уплывающих часов. Стрелки были разбросаны под подошвами, хрустели стеклом и лились кровавыми реками.       А потом, резко и неразборчиво, Клэр уронила Леона на асфальт и заставила смотреть в зенит утренних сумерек прямо до тех пор, пока небо не стало ощущаться неподъемным грузом голубой волны на невздымающейся груди.       Тогда она, Клэр или эта леденящая душу свобода, поцеловала Леона прямо в губы и сверкнула росой на кончике носа прежде, чем заливисто рассмеяться. И смех этот стал гимном убаюкивающего тело спокойствия. Словно вместе с ним пришла совсем неправильная тревога: когда смерть осталась далеко за спиной, в Раккун-Сити, и стальные крылья за ненадобностью обрушились на асфальт и мгновенно проржавели, мог ли Леон удержать фантом Клэр за эту тонкую-тонкую руку, сказать ему то, что не успел в их общем Аду?       — Официально, мы закончили с этой частью наших жизней, — она сказала, хватаясь за свои острые колени и улыбаясь горящими углями глаз в ядовито-черное полотно убегающего вдаль шоссе.       — Официально, — он вторил ей так, словно подавился временем; скрипнул, как старое кресло. — Куда ты теперь отправишься?       Ее хрустнувшие пальцы сжались, словно готовые свернуться клубочками в кулаках, а ресницы недобро дрогнули в сантиметре от прикрытых глаз Леона. Клэр не хотела смеяться, она, вообще-то, ничего не хотела, и даже двигаться вперед. Только миром управляли отнюдь не ее желания. Он все еще тонул в ядовитых отходах, временами булькал, не умея кричать, но лишаясь своей кожи, и все разлагалось кругом, и запах был просто невыносимый. Так что Клэр протянула Леону руку и в этот раз, помогла ему подняться. Просто и без лишних слов заставила вырастить новые крылья и стать ей опорой и защитой, и это было взаимно.       Мир был ужасен, как Анаконда без морды, но с зевающей зубастой пастью прямо во чреве — он жрал, жрал и жрал, каркая и выташнивая ненужное. И единственной светлой точкой в перекрестьях бесконечной лжи была маленькая Клэр, так что Леон ухватился за нее и так шел, понурив голову. Взгляд прятался в заднем кармане ее шорт: там было уютно.       — Я не хочу просыпаться, — Леон опустился переносицей в ложбинку между плечом и шеей Клэр, сжал тонкую талию в безнадежной попытке удержаться за ложь, в которую себя вынужденно погрузил, — не хочу просыпаться, — ее губы коснулись виска почти так, как ветер. Почти так, как падающая звезда.       — Ты не проснешься, солнышко. Мы не проснемся вместе.