Шутка

Мидж была счастливым ребенком, обласканным родителями. Никогда ни в чем не нуждалась. Она легко и без всплесков бунтарства превратилась из девочки в девушку, оставаясь послушным тепличным цветком. Она была из тех, кого всегда окружали джентльмены, которые придерживали двери и подавали руки, помогая выбраться из автомобиля, и настоящие леди, женственные домохозяйки, украшения своих мужчин. То было высшее общество Нью Йорка, и Мидж, конечно, была его частью. Жизнь текла спокойной рекой, сияющей на золотом солнце. Колледж, влюбленность, свадьба, переезд, дети, занятия йогой трижды в неделю и эксперименты с готовкой. Забота о муже, — родители, конечно, не знали, кто он в самом деле такой. Пожалуй, это была единственная серьезная тайна Мидж, единственный ее бунт. А потом случилось то, чего Мидж, кажется, ждала всю жизнь, как ждут некоторые конца света. Трагедия. Настоящая. Она хорошо усвоила в колледже — без горя за душой человек скучен и одномерен, без трагедии творчество пресно. И ей казалось, человек впереди знает об этом гораздо лучше нее. Тупая и отчаянная смелость заставляет ее заговорить. Как обычно. — То, что ты делаешь — всего лишь крик о помощи, верно? Ты говоришь, что доказываешь что-то, но на самом деле — кто-то обошелся с тобой паршиво, и ты… — О, только не говори, что ты училась на психоаналитика. Хотя, если да — то ты плохой психоаналитик. — Нет, я изучала русскую литературу, — обижается Мидж. — Так это почти одно и то же, дорогуша! Они снова едут на том же такси. Джокер водит, как сумасшедший. Мидж укачивает. Вообще-то, это похищение должно было восприниматься с ужасом, но она растеряла его весь еще в гостиной бывшего дома. Эта ночь ей кажется всего лишь продолжением ее трагедии, начавшейся три месяца назад. Маленькой личной трагедии, перевернувшей жизнь с ног на голову. Этого оказалось мало, и теперь она стоит на голове, еще и балансируя при этом на краю обрыва. Наверное, в глубине души Мидж всегда хотелось, чтобы с нею случилось что-то катастрофическое. С трагичным финалом, в унисон с ее любимыми книгами. Кто-то погибнет или лишится разума — так тому и быть. Впрочем, в собственную смерть она не верит — спасение темным силуэтом летучей мыши стоит перед глазами. — Приехали. Он привез их в старый парк аттракционов. Хорошее место для такого клоуна, думает Мидж, и тут же озвучивает эту мысль. — Верно, — Джокер улыбается почти польщенно. Заброшенное колесо обозрения смотрит на Мидж как-то неодобрительно, кабинки слегка раскачиваются от сильного ветра, светя то один ржавый бок, то другой. Маленькие домики билетных касс, когда-то выкрашенные в синий, сейчас стоят облупившиеся и грязные. Они проходят вглубь по заросшей дорожке. Минуют детскую карусель с запыленной крышей. Темные рельсы русских горок, кажется, вот-вот обвалятся с отвратительным железным визгом. На фоне всего этого разноцветные огоньки над вывеской «Комната страха» выглядят особенно жутко. Туда они и заходят. — Объясни, зачем, — спрашивает Мидж, когда тесно устраивается в вагончике. — Ну, разве так будет интересно? Если мне все объяснить? Он садится рядом. — Аттракцион невиданной щедрости! И даже в прямом смысле, э-хе-хе! — внезапно повышает голос, чуть взмахивая руками. — Когда еще тебя бесплатно развлекут, милая?! Наслаждайся! Вагончик начинает ехать. Он откидывается назад и складывает руки на животе. — Как ты понял, кто такой Бэтмен? — Из всех вопросов ты задаешь самые банальные. Это было даже слишком просто, знаешь ли! — Джокер улыбается и прикрывает глаза. — Хотя, умей ты держать язык за зубами на сцене — я бы, может, прозрел не так быстро. В каком-то смысле, ты испортила всю шутку, Ми-идж. Изгадила панчлайн своим словоблудием, — тон его стал мрачным. Сбоку выскакивает скелет с горящими зрачками, но глухой замогильный звук, что он издает, не пугает так, как слова Джокера. — О, брось, шутка же удалась все равно — Брюс точно никогда не забудет вашего… э-э… реслинга, — запас чепухи у нее еще не исчерпан. — М-да. Хе. Мидж выдыхает — никого он не собирается убивать, ну, может, не прямо сейчас. Одергивает себя за неуместное восхищение тем, как он держит себя в руках — он вообще-то не от сдобных булочек себя удерживает, а от убийства, и это ненормально, Мидж! Нечем восхищаться, черт возьми! — Так все это из-за меня? Моего выступления? — спрашивает с недоверием — ей казалось, из тех безличных предложений никаких далекоидущих выводов сделать никак нельзя. — О, да. Тема твоей чертовски счастливой личной жизни. Вагончик со скрипом делает поворот. — Я умру? — Ты? Нет. О, нет. За кого ты меня принимаешь? Если я убью и тебя, это будет слишком скучно! Шутка, которую повторили дважды, уже не смешна, тебе ли не знать? Он говорит о Рейчел. Мидж сжимает ладони до острой боли. Ей всегда казалось, что черный юмор — прекрасное изобретение человечества, и нередко говорила со сцены ужасные вещи. Но это же было не взаправду, не взаправду, верно?! Ее затошнило от самой себя. — Так зачем? — сипло спрашивает она, не надеясь на ответ. — С тобой все вышло спонтанно. Не переживай, я найду тебе применение. Брюси будет в восторге, обещаю. Он закидывает ногу на ногу и закуривает. Справа очередной монстр начинает петь серенаду. — Мидж Мейзел и ее новая комедийная программа, — пропевает Джокер, взмахивая ладонью в театральном жесте, — «Как я стала клоунессой и разрушила жизнь Бэтмену». Нравится тебе название? Дарю! Он подается к ней и шепчет: — Ваша маленькая семейная жизнь омрачена присутствием… третьего. Верно говорю? О, ты бы отдала многое, чтобы его не стало! Вижу. Летучие мыши — переносчики бешенства. Видишь, куда ты попала из-за всего одной? — он возбужденно жестикулирует, быстро затягивается сигаретой и пускает дым в сторону. — Но как мало нужно для счастья. Всего одно крохотное анонимное разоблачение! Понимаешь, о чем я? Он наклоняется ближе, противно дыша почти ей в рот. Матовые глаза без единого отблеска делятся с ней непроницаемой темнотой. Мидж отодвигается подальше. Молчит. Отвечать тут нечего, и вопросы кончились. Осталось только выбрать момент и бежать, бежать без оглядки, потому что клоунессой она становиться не собирается. Джокер возвращается на место, поглядывает на нее, выпуская дым через нос. Читает по лицу. И выдает: — Не думала же ты, что все будет так просто? О, нет, Мидж, кажется, до тебя дошло, что ты не на прогулке! Скорбная гримаса и голос, звенящий гневом — слишком сильный, пугающий контраст. Мидж вскакивает, слетает с вагончика, чуть не споткнувшись, и бежит изо всех сил назад. Юбка путается в ногах, замедляя движение, и приходится задрать ее повыше. Дурацкие скелеты торчат то тут, то там, и Мидж шарахается от каждого, будто видит впервые. Наконец, темный тоннель кончается, и она пулей вылетает из «Комнаты страха», сшибая дверь. Ей чудится, что ее гонит голодный и озверевший пес, готовый вот-вот кинуться. Бежит дальше, дальше, всё больше теряясь, чувствуя, что просто без пользы тратит силы. Останавливается на секунду у ржавых каруселей, в нерешительности поворачиваясь налево, смотря направо, а порываясь вперёд. Бездумно срывается в сторону билетных касс, и тут Джокер ее нагоняет. Хватает за локоть и пребольно выворачивает руку наизнанку. Мидж шипит и срывается на визг, когда он выкручивает руку сильнее, заставляя ее согнуться пополам, упершись взглядом в редкую, сероватого цвета траву. Извернуться не получается, не получается вообще ничего. — Ш-ш. Не дергайся. Толкает ее вперед, заставляя идти быстро. Каждый шаг приносит вспышку острой боли, от которой слезы наворачиваются на глаза. — Я пойду сама, пусти! Но она доходит до «Комнаты страха» в полусогнутом состоянии, несмотря на все просьбы. Джокер вталкивает ее в небольшое помещение. Тут едва умещаются один драный и пыльный диван, шкафчик и покоцанный кофейный стол. Тусклая луна освещает грязный и узкий подоконник под голым окном. — Отдохни, приди в себя, дорогуша, — он снова вернул фамильярный и легкий тон, будто не пытал ее только что. — И зачем было так напрягаться? Джокер смотрит сверху вниз, выгибая бровь и улыбаясь почти дружески. У Мидж от этих перемен кислый ком в горле. Тошнота накатывает волнами весь вечер, но сейчас, кажется, она точно не сдержится. Еще один такой взгляд… Помогает только страх смерти, ведь вряд ли Джокер простил бы ей свой испорченный костюм. Они стоят слишком близко, поняла Мидж, делая шаг назад. И ещё один. Падает на диван, подняв столб пыли. А Джокер выходит, запирая дверь, кажется, на ключ. Мидж все равно. Силы покинули ее. «Хуже может быть только шоппинг в Сити-Молле с Бертой», — думает она, удивляясь, как еще может вообще о чем-то думать. Засыпать здесь она не имеет ни малейшего желания, но тьма, тепло и тишина делают свое дело.

***

Мидж, дорогая, можешь идти на все четыре стороны — я тебя не держу. Правда! Если ты уйдешь, у всех нас появится возможность посмотреть фейерверк, — ты любишь фейерверки, Мидж? — и он будет уникален! Не каждый день увидишь, как взрывается больница, верно? Белый лист и скачущие крупные буквы приковывали к себе внимание. Мидж сидела неподвижно с четверть часа, вглядываясь и надеясь найти лазейку, и, не преуспев, вскочила, размяла затекшие конечности, распахнула пошире приоткрытую дверь и опасливо выглянула наружу. Казалось, только сделай она шаг за порог, и грянет взрыв. Как будто стены наблюдают за ней, и Джокер держит палец на кнопке, готовясь среагировать на ее неподчинение. И как этот больной ублюдок, мог так влиять на нее одними только буквами, сложенными в слова?! Тошнота снова подкатила к горлу. Как-то вдруг ком в горле стал невыносимым, Мидж приземлилась на колени и ее вырвало остатками вчерашнего ужина. Рвота липла к волосам, которые она безрезультатно пыталась убрать за уши, смешивалась со слезами отвращения, страха, жалости к себе. Мидж на четвереньках доползла до дивана и пролежала на спине еще минут двадцать. Потом снова встала, растерла щеки ладонями, вытерев мокрые дорожки, и вышла из каморки. Дышать собственной рвотой было совершенно невозможно. Взрыва не было. И вот уже с час она бесцельно ходит по парку. Днем он еще уродливей, чем ночью. На солнечном свету ржавчина и гниль горели язвами. Вчера она не заметила граффити, битые бутылки и искореженные, будто мятые аттракционы. «С арматурой тут развлекались, чтоли?» Самые тихие и печальные места — там, где раньше царили веселье и шум. Здесь очень тихо — даже птицы не подают голос, и сухая трава на ветру мнется совсем беззвучно. И печально — тоже. Все вокруг кажется стилизованной декорацией. Готэм после клоунского нашествия вполне мог бы выглядеть так — ограбленным, исковерканным, грязным. Мидж заражается этим настроением, чувствуя себя героиней дурацкого драматичного сюжета. Ей бы плюнуть, уйти. Вернуть свою скучную зависимую жизнь. Дети, йога трижды в неделю, забота о муже… Как могло постылое снова так привлекать? Безудержная беззаботность летних деньков, тепло и любовь, цветы в ее любимой клумбе позади поместья. Мидж плакала, не всхлипывая, не желая нарушать тишину. Может, Брюс уже мертв, и Джокер вот сейчас явится, требуя от нее сыграть в заключительной сцене его спектакля. Она станет разоблачителем века — ведь она поняла его правильно вчера? Литературный колледж научил ее читать переносные смыслы. Выдать тайну Брюса Уэйна жадным газетчикам — это ли не соблазнительная идея? С лёгкой руки клоуна она может стать реальностью. И тогда зло победит в этом городе, непременно победит, и станцует на останках Бэтмена — на его черном костюме и загадочной маске, в которой не останется никакой загадки. А потом этот город захлебнется в собственной грязи. Будет ли это правильно? Будет ли? Джокер и правда появляется незадолго до полудня. Находит ее на скамейке. Садится рядом. — Чрезвычайно красивый вид, — говорит он. Они сидели напротив подгнивших кабинок туалета. Мидж страдала от жажды и терзала себя вопросами. Говорить ничего не хотелось. — Окей, Мидж, я с хорошими новостями. Во-первых, твой конкурент обезврежен. Заметь, уже второй! Можешь поблагодарить дядюшку Джея… А во-вторых, фейерверки все-таки состоятся! Мидж понятия не имела, о чем он говорит. У него началась бредовая фаза?.. — Ничего не спросишь? Мидж оглядела его возбужденную фигуру, готовую, казалось, подпрыгнуть и покатиться со скамейки в любую секунду. Устало пожала плечами. Любопытство притупилось. Были голод и жажда. И вялый страх. Вчерашняя легкость с маньяком-убийцей казалась помутнением рассудка. Джокер скоро уходит. Оставляет на сиденье воду. «Фейерверки все-таки состоятся…» Сознание медлит, но до Мидж, выпившей всю полулитровую бутылку и чуть-чуть взбодрившейся, все-таки доходит, что сомнительное пребывание в заложниках окончено. Потом ее берет нерешительность. Зачем тогда он пришел? Зачем оставил ее? Почему не привязал покрепче к батарее? В досаде она хлопает себя по щеке. Спросить стоило бы! Больше всего ее всегда бесило, когда кто-то притворялся вяленой рыбой, а нужно было быть бойким и смелым. Сама такая. После недолгого ступора Мидж все же уходит. Добирается до поместья без приключений. Брюса нет. Альфред с тревогой смотрит на нее. Видимо, выглядит она неважно. Они смотрят новости «Коулман Риз, принесший на дневное шоу сенсацию о Бэтмене, в безопасности.» Конкурент… «Эвакуация больниц. Местоположение терорриста, называющего себя Джокером, неизвестно». — Он фактически отпустил меня. Но зачем? — вопрошает Мидж. На самом деле уже зная ответ. Мидж поняла, когда рассказала Альфреду все до последней черточки. Все, кроме разговора в вагончике. Все, кроме упоминания листов с бухгалтерией Уэйн Энтерпрайз в ее сумочке. Таксист в клоунской маске дал ей их на пути домой.

***

Джокер взят. «Теперь, — говорит Брюс ожесточенно, — окончательно». Центральная больница — в щепки. Китайский бизнесмен и босс бандитской группировки сожжен. В репортаже из Нэрроуз светло, как днем — костер на том складе все еще полыхает. Двое офицеров полиции мертвы. Обезумевший Харви Дент скрылся. Известно, что к нему присоединились бандиты Клоуна. Город онемел, замер. Только новости пулеметными очередями грохочут, грохочут, грохочут. «Джокер взят — сказал Брюс. — Теперь окончательно». Он не знал, что это совсем не так. Джокер все еще грызет Мидж изнутри, держит за плечи, трясет, вопрошает: а может, счастье притаилось на расстоянии вытянутой руки? Но у Мидж были завязаны глаза, и вообще она стояла к нему, счастью, спиной. Ее развернули, отбросили повязку в сторону. Мидж бы и хотелось отвернуться, забыть, но вид притягивает. У себя в мыслях она не в силах даже моргнуть, как не может человек, впервые увидевший сияние моря на рассвете. Она даже и не шевелится, оробев, как робеет любой перед торжественной красотой Тадж-Махала, таинственностью Пирамид, величественной древностью Колизея. Мидж и дышит с трудом, через раз, как не могут дышать люди, когда от подлинного восторга уносит дух и легким становится слишком тесно в груди. Мидж видит сияющий берег Неаполитанского залива, дом из белого камня с большими, вечно распахнутыми окнами. Брюса, помолодевшего лет на десять. Без темных кругов под глазами и хмурой морщины на переносице. Он смотрит на побережье, стоя на балконе, и фигура его легка и расслаблена, и плечи не нагружены чудовищной ответственностью, и длинные пальцы не сжимаются нервно. Итан смешно дует щеки, а Эстер смеется, забывая порой вдохнуть как следует. И Мидж смеется тоже. Пахнет кофе и ирисом, и ветер, тревожа тонкие прозрачные занавески, приносит с моря соленый и влажный дух. Так пахнет счастье. «Всего одно крохотное анонимное признание…» Они бы уехали, думает Мидж. Оставили бы позади этот грязный город. Начали бы сначала. Бы, бы, бы. Документы в сумочке, кажется, вот-вот вспыхнут. Она проводит в механическом режиме три дня, разумом пребывая больше в своих робких мечтах, чем в реальности. Но Брюса почти не бывает дома. На смену одному клоуну пришел другой, называющий себя Двуликим и не считающий чем-то зазорным бросать монетку перед очередной казнью какого-нибудь несчастного. Может, иллюзию выбора он считает милосердием. Мидж тоже дали выбор, и неиллюзорный. Но так ей казалось с каждым днем все меньше. На исходе третьего дня они с Альфредом, уставшим и осунувшимся, сидели в гостиной и ждали Брюса. В новостях — очередная уличная перестрелка с участием Бэтмена. — Больше всего мне бы хотелось, чтобы Бэтмена больше не было, — внезапно говорит Альфред. Мидж поднимает на него взгляд, застигнутая врасплох, будто он прочитал ее мысли. — Мне бы хотелось никогда больше не сидеть вот так, — добавляет он. Мидж понимает. Кивает и отводит глаза, боясь, что Альфред увидит, насколько она отравлена этими мыслями. Больше всего сейчас ей хотелось рассказать ему все. Но это означало бы сделать его сообщником, и Мидж удерживает себя изо всех сил. — Как ты думаешь, он смог бы?.. Жить обычной жизнью. — спрашивает Мидж. Альфред долго молчит. Потом говорит: — Знаешь, есть один фильм… «Схватка». Кое-что я запомнил оттуда навсегда, — Альфред опускает глаза и как-то невесело усмехается. — Один герой говорит, что он существует только тогда, когда идет по следу какого-нибудь мерзавца и ловит его. В этом весь смысл, ни в чем другом его просто нет. Теперь молчит Мидж. Небо над Неаполитанским заливом наполнилось черными тучами. Дом из белого камня рассыпался в труху. Мириам Мейзел лишится совести, а Брюс Уэйн — смысла существования. И что это будет за жизнь? Ей нужно на воздух. Нужно уйти из этого дома и навсегда забыть этого мужчину. Джокер ошибся. Ошибся?

***

На следующий вечер, когда Брюса снова нет, она сидит в спальне, вертя в руках телефон. Чемодан стоит в углу комнаты, она его так и не разобрала. На Мидж джинсы и домашняя футболка, начищенные до блеска туфли стоят у двери. Мидж знает номер редакции Готэмской газеты наизусть. Повторяет цифры про себя. Вздрагивает, когда приходит СМС. Это Брюс просит перезвонить. Она набирает номер.