.gravity smiled

—***— 12.

will pull it taut nothing let out. © bon iver Стив остается с ним на следующий день, пока он чинит машину. Стив болтает о чем-то, сидя рядом на старом табурете. Он очень умело обходит тему своей жизни, тему того, что было с ним, когда Баки уехал. Баки, не Джеймс. Баки был молодым, влюбленным идиотом, а Джеймс — просто парень из автомастерской. Легко было разграничивать Джеймса, у которого все отлично, который живет с (не)любимой девушкой, у которого есть кот, попугай, кролик и отличная работа, который в местной закусочной берет креветки во фритюре на ужин каждый четверг, и Баки. Баки словно был другой личностью — старый знакомый из средней школы. То, что чувствовал когда-то Баки, чем жил и на что надеялся, померкло, как померк с годами образ повешенной в петле матери. Бабушка ему говорила: «Все проходит, и это пройдёт». Баки тоже прошел, как прошла молодость, наполненная чем-то горьким, соленым, как застаревший пот и слезы. Как прошла первая — и, может, последняя, ведь мама всегда говорила, какие Барнсы однолюбы — любовь. У Баки была тяжелая жизнь — из-за родителей, приюта, Сирии и его — Стива, — но у Джеймса все иначе. Джеймс старается об этом не думать. О том, как они раньше сидели на террасе в доме миссис Роджерс, как пили холодный кофе, лежа «вальтом» в гамаке, и Стив закидывал ноги ему на грудь и живот. Тогда была ранняя осень. Джеймс помнит это удивительно ясно — то, как Стив читал вслух «Гарри Поттера», а Баки — тогда Баки — любовался им в полусне. Джеймс отлично помнит их прошлое. Кажется, каждую минуту он вспоминает все больше и больше. Прежде он старательно запечатывал эти мысли, теперь же он — Билли Денбро, спустя двадцать семь лет вернувшийся в Дерри. Стив словно привез все прошлое с собой. Целую жизнь, которая у Джеймса когда-то была. Когда он еще был Баки. Стив рассказывает о себе, но аккуратно избегает темы своей личной жизни. С кем он жил и что делал, и остался ли на прежнем месте работы — хотя не сказать, что Джеймсу это интересно. Разумеется, нет. Джеймс слушает из вежливости. Он просто чинит его тачку, вот и все. Это не свидание, не разговор по душам. Просто Стив занимает его болтовней, чтобы было нескучно. Они коротко обсуждают ерунду вроде нового сериала на «Нетфликсе» или вышедшей недавно видеоигры. Эти разговоры напоминают их молодость, хотя не то чтобы сейчас они постарели. Им обоим чуть больше тридцати, но почему-то Джеймс ощущает себя ужасно старым. Иногда они вместе вспоминают. — Да-да, а помнишь, как Филлипс застукал Монти с травкой? — Стив сидит на табурете, пьет «Колу» из алюминиевой банки и смеется. Джеймс прячет усмешку. — Да, — коротко отзывается он. — Его чуть не сцапали. Стали обыскивать. — Ага! — подхватывает Стив. — И тогда Монти не придумал ничего умнее, чем спрятать пакетик… — …в ботинке, — заканчивает за него Джеймс, повернув голову. Стив улыбается, широко и искренне. У него белые зубы, на фоне ярких губ кажущиеся почти сияющими. В уголках глаз появляются морщинки. У Джеймса очень болезненно сжимается желудок. Он помнит — Стив улыбнулся ему так, когда они встретились. Тогда, в кампусе, в комнате Дугана — Джеймс помнит чертовски хорошо. Они смотрят друг на друга пару секунд, и Джеймс поспешно отворачивается. — Точно, — говорит Стив, прочистив горло. Он, очевидно, тоже уловил странность момента. Он отводит взгляд. Джеймс сжимает губы и возвращается к капоту машины. Нет, он не Баки. И он им больше не станет. Так уж вышло, никто в этом не виноват. Может, оно и к лучшему, потому что больше нет боли, когда он вспоминает Пегги Картер. Когда вспоминает ее чулки, ее бюст, ее каштановые кудряшки, ее слезы, черные от туши, когда она говорила, что не может ему рассказать. Синее постельное белье. Синий — цвет измены. Джеймс это вычитал в какой-то литературной статье. Джеймсу не тошно, не пусто, когда он думает о том, как Стив врал ему после травмы. Делал вид, что они семья, что у них ничего не изменилось. Теперь он может его понять — без эмоций, без осуждения. Стив сделал это, потому что не видел другого выхода. Потому что не знал, как все изменить. Джеймс не знает, как сам бы поступил на его месте. Если бы сейчас Стив потерял память, Джеймс наврал бы ему, что он все еще Баки? Что у них все по-старому? Он не знает, как бы поступил. Больше он Стива не винит. ~ Он чинит машину около недели. Он не может это контролировать, но замедляет процесс осознанно. Есть вещи, которые можно сделать за день, а Джеймс растягивает их на два. Он не хочет, совсем не хочет думать о том, зачем ему это. Не легче было бы просто взять и отпустить все? Закрыть эту книгу и поставить на полку. Дело не в том, что он изменился, дело в том, что он и не хочет быть Баки снова. Может, Баки все же вынес себе мозги из револьвера три года назад, и родился Джеймс. Джеймс переехал в Краймсон, уволившись из полиции, Джеймс нашел Мантис, Джеймс устроился в автомастерскую, Джеймс выгуливает черного кота Люцифера на забавной розовой шлейке. Стоит появиться Стиву, как все это тоже начинает казаться неправильным. Джеймс повторяет себе, как счастлив. Как любит Мантис, такую добрую и преданную, такую влюбленную в него. Как любит свою новую жизнь, в которой Стиву места нет. Коулсон говорил ему — постоянно говорил, — что нужно ценить то, что у тебя есть, а не то, что было. Это необходимо, иначе не выжить. Нужно трезво смотреть на ситуацию, не жить прошлым, поганя настоящее. Он говорил, что у Джеймса предрасположенность к депрессивным состояниям — из-за ПТСР от армии и самоубийства матери, у которой к тому же при жизни была хроническая депрессия. Неудивительно, что Джеймс этому подвергся, но ему необязательно вешаться в тридцать пять. Необязательно спиваться, необязательно превращаться в ходячий труп из-за коктейля антидепрессантов. Он может жить, если захочет. Поэтому важно быть счастливым. Важно думать, что ты счастлив, даже если это и не так. С появлением Стива Джеймсу ужасно тяжело убеждать себя каждое утро, что Мантис — его любимая. И что он прекрасно справляется с новой жизнью. Это снова похоже на встряску. Будто бы его вырвали из сна, из спокойного, размеренного коматоза. Опять это странное чувство потерянности. Джеймс уже не знает, где его дом. Может, у него никогда и не было дома. — Так… этот Стив, — говорит Мантис за ужином. И откуда она только узнала. Может, Мелисса проболталась о «красавчике с бруклинским акцентом», потому что Стив постоянно ужинает в их закусочной. Джеймс чувствует, как сжимается глотка, словно его поймали на горячем, но он ведь ничего не сделал. Он никогда бы не стал врать Мантис. Не стал бы ей изменять. Он не такой. Он знает, как это больно. Именно поэтому он не будет врать. — Да, я чиню его машину, он тут проездом, — говорит Джеймс, пялясь в свою стручковую фасоль на круглой белой тарелке. Мантис сжимает губы. Она знает про Стива. Если бы она не знала, все, может, было бы куда легче, но Джеймс ей все рассказал. Так что Мантис молчит, ковыряясь в салате вилкой. Она сжимает губы, а потом спрашивает: — Так… Между нами ничего не поменялось? Это как пощечина или удар по печени. Как пулевое ранение или взрывная волна от упавшей рядом гранаты. Джеймс тут же вспоминает, как три года назад задавал этот вопрос в больнице. У него была черепно-мозговая травма, потеря памяти, и, узнав, что забыл без малого два года, больше всего он испугался, что между ним и Стивом что-то изменилось. В тот миг правда, наверное, неплохо бы его подкосила — он сейчас это отлично понимает. Если бы Стив сказал, что они расстались. В тот миг — в том возрасте, в каком очнулся — Баки был на пике своей влюбленности, которая потом перетекла в любовь и крепкую привязанность. Если бы Джеймс писал пафосный дамский романчик, сказал бы, что в тот миг новость об их конце его бы убила. Он долго не смотрит на Мантис. Он может соврать — ложь на его языке разливается пряным, как карамель с солью. Но Джеймс помнит и другой миг — когда вспомнил, как все на самом деле. Когда вспомнил Пегги, ее чулки, синее постельное белье и Стива, равнодушно застегивающего ширинку. «Я думал, ты придешь позднее» — теперь от этих слов в груди у Джеймса остался лишь слабый привкус горечи. Это изменило его однажды, но он не собирается делать такого с Мантис. Поэтому он отвечает: — Думаю, нам лучше расстаться, — потому что он не хочет ей врать. Коулсон говорил, надо ценить то, что у тебя есть. Любить того, кто рядом. Мама не ценила, мама не любила. Она закончила в петле. Джеймс так не хочет. Но и поступать с Мантис низко — тоже. Она отличная девушка, такая милая и красивая, такая добрая. Она его поймет, это только дело времени. Она закрывает лицо ладонями и молчит. — Прости, пожалуйста, — спокойно говорит ей Джеймс. Он не трогает ее, потому что знает, что это может причинить ей боль. — Я не хочу тебе врать. — Слова даются непросто, но Джеймс их выталкивает с леденящей душу собранностью: — Между нами с ним ничего нет. И вряд ли будет. Не знаю. Я не знаю. Потому что он больше не Баки. Он не брошенный всеми мальчишка из приюта. Не солдат, у которого нет дома. Не преданный возлюбленный. Все эти ипостаси он перерос, переродился и стал кем-то еще. Может, это поможет ему не вынести себе мозги из револьвера в тридцать пять. — Просто не хочу врать тебе, — продолжает он спокойно. — Что люблю. Не хочу. Я помню, каково это. Быть преданным. Я тебе этого не желаю. — Он молчит, отпивая ледяной газировки, такой, что сводит зубы. — Я съеду завтра. Сегодня посплю в гостиной. Надеюсь, мы останемся друзьями. Так скоро, как сможешь. Я буду ужасно скучать по Себастиану и ДжеюБи. Мантис не отвечает, громко всхлипывая. Это больно, у Джеймса сжимается в тугой узел сердце, но больнее было бы, если бы он врал. Если бы твердил себе, что любит ее, что счастлив, как говорил Коулсон. Если бы вынес себе мозги из револьвера, а Мантис нашла бы его труп. Может, эта история печальная со всех углов, откуда ни посмотри, но Джеймс больше не хочет никого в этом винить. Ни отца, бросившего их с Беккой на больную мать. Ни саму маму, любящую мужа, возможно, больше, чем своих детей. Приют. Сирию, где на его глазах расплющило головы грузовиком трем хорошим парням. Стива, променявшего его на милую новенькую красотку. Стива, солгавшего ему, чтобы уберечь, спасти и себя, и его. Наташу, Рамлоу, Шэрон, Ванду, Клинта, да даже Фьюри, вравших ему, позволивших жить в прекрасном, безмятежном сне, который обратился сущим кошмаром. Джеймс вырос. Все теперь иначе. Коулсон говорил, надо думать о том, что сейчас. А не о том, что было. Это самое важное. Человек не рожден, чтобы быть несчастным. Джеймс не был рожден несчастным. Мантис поднимается наверх, не доев, запирается в спальне. Наутро, когда Джеймс просыпается на работу, ее уже нет — ушла пораньше на смену. Он скрупулезно собирает вещи, берет на память их фотографию с холодильника, потому что это были хорошие три года. Наполненные теплом и семьей. Чем-то правильным и нежным — может, такого у него уже никогда не будет. Джеймс знает, Мантис оправится. Она влюблена, но это пройдет. Он оставляет ей записку: «Позвони, как захочешь поговорить. Целую, Джим». Обнимает Люцифера, прощается с Себастианом и ДжеемБи — разумеется, не навсегда, но на какое-то время. Ничего страшного, если Мантис понадобится время. Может, неделя, может, месяц или больше. Они смогут договориться. Все это правильно. Джеймс поступает по совести. ~ Еще через три дня ремонт окончен. Джеймс смотрит на капот авто, на проделанную работу. Все. Он может обернуться прямо сейчас, вытереть руки, «с вас сто сорок баксов, оплата в кассу», но почему-то молчит и ничего не делает. Стив — все там же, на табурете. Он выбирает очередную песню в плейлисте, который они создали два дня назад. Вместе. — «AC/DC» или «Metallica»? — уточняет Стив, уткнувшись в свой мобильник. Джеймс молчит пару секунд, прежде чем сказать: — «Radiohead». Стив замирает. Подняв голову, он спрашивает: — Ты помнишь? Конечно же, он помнит. «Creep» была их песней. Давно-давно, еще в академии. Джеймс выучил ее на гитаре. Они однажды шли с вечеринки у друзей Дугана, пьяные и счастливые, и пели ее наперебой. — Тогда, у Дугана... — Да, — коротко отвечает Джеймс. Стив кивает и молчит. — Нас почти приняли копы. Спросили, как зовут. И мы сказали… — Джеймс Хэтфилд и Мэрилин Мэнсон, — подхватывает Стив. Улыбается, задумчиво и грустно — Джеймс видит боковым зрением. — Они нам не поверили, — хмыкает Джеймс с усмешкой. — Да кто бы поверил в такую чушь! — Они стали записывать, — продолжает Джеймс. — И пока записывали, мы убежали. — Дали деру, — кивает Стив. — Они даже опомниться не успели! Джеймс глупо смеется. Смех у него хриплый, и он все еще смотрит в капот машины. Он может все закончить вот прямо сейчас. Потому что это правильно — просто все закончить. — Все нормально? — спрашивает Стив, заметив напряженную линию его плеч. Джеймс кивает. — Да. Да, тут… — это его шанс. Но он не продолжает и зачем-то врет: — Тут еще работы на пару дней. — О, — Стив совсем не звучит расстроенно. — Без проблем. Может, Джеймс делает большую ошибку, но ему все равно нечего терять. ~ В тот же вечер они идут в закусочную вместе. Нет, на самом деле это случайность. Стив уходит первым, Джеймс едет туда после смены, занимает столик, а потом появляется Стив. Он сначала топчется у кассы, не решаясь, не стараясь навязаться, наврать. Джеймс взвешивает все, прежде чем кивнуть и позвать его за свой столик. Они болтают, как старые приятели. Два приятеля из прошлой жизни. Джеймсу больше не больно смотреть на него. Он больше не видит синее постельное белье, смотря в его глаза. Это осталось с Баки. ~ Они ужинают вместе последующие три дня, все в той же закусочной, и расходятся в разные стороны. Это кажется правильным. ~ Мантис пишет спустя почти неделю после его ухода: «Мне пока тяжело, но я буду в норме. Можешь заходить к ребятам, когда я на сменах. Думаю, Люци лучше жить с тобой, он без тебя тоскует. Спасибо, что был честен со мной». Это дорогого стоит. Джеймс ей ужасно благодарен. ~ Он заканчивает ремонт почти через неделю. Больше тянуть некуда. Он уже починил и почистил, заменил и подлатал все, что только мог. Нет смысла продолжать это и дальше. Стив, кажется, очень тщательно маскирует грусть, когда Джеймс выдает ему чек на кассе, не включив туда практически ничего, кроме изначальной поломки. — Спасибо, — говорит Стив. Он крутит чек в руках и, видимо, нисколько не рад починке. Джеймс его понимает. Он тоже не рад. — Правда. — Это моя работа, — говорит Джеймс. Между ними висит молчание. Тут должно быть что-то еще, но ни один не решается сказать. Стив почти уходит, прежде чем вдруг спросить: — Может, выпьем в честь такого дела сегодня? В той закусочной. Отметим. Он бы на это не решился раньше. Тогда, когда Джеймс уехал в Бостон. Когда это случилось, Стив боялся даже позвонить ему. Удивительно — он никогда ничего не боялся, но даже написать СМС в тот год было для него непосильной задачей. Джеймс больше не злится. Они просто вели себя, как дети. — Ты не обязан… — начинает Стив после затянувшегося молчания, но Джеймс говорит: — Отметим. Ему легче, когда он это говорит. ~ Они просто пьют в той закусочной по бутылке пива. Поначалу они ничего такого не обсуждают, но затем, уже выпив немного, Стив вдруг говорит: — Прости, что не позвонил тебе тогда, — первый раз, когда он заводит этот разговор, за что Джеймс благодарен. Они оба спокойны. Не плачут, голос не ломается, руки не дрожат. Они повзрослели и все очень хорошо обдумали. Оба. — Я боялся. Того, что сделал. И тогда, первый раз, и потом. Знаю, надо было позвонить. Надо было попросить прощения. Ты бы знал, сколько раз я набирал твой номер. Сколько раз печатал текст сообщения, огромного, и все стирал в последний момент. Никогда ничего не боялся. Только этого. Опять между ними виснет недолгая тишина. — Я понимаю, — отзывается Джеймс. И это правда. Он сейчас понимает. Не его поступок, не его измену. А то, что было потом. Этот страх, вину. Отчаяние. Нет смысла винить его теперь. — Я не знаю, как бы поступил на твоем месте. К тому же, если бы ты все-таки позвонил или приехал, не думаю, что было бы лучше. Я много думал о суициде в то время. Вспоминал маму, ее смерть. Сирию. Так что… Все сложилось так, как сложилось. Стив сжимает губы и челюсти, желваки ходят под кожей. — Больше всего на свете я жалел и жалею о том, что потерял тебя. Я только себя виню. Сначала было тяжело, я наблюдался у дока Чо, она психотерапевт. Когда ты вернулся… Мне показалось, это второй шанс. О котором я так просил. Я не мог иначе. Прости. С кем угодно другим смог бы. Но не с тобой. Это признание закономерно, но болезненно. Джеймс понимает. С кем угодно другим он смог бы уйти, расставшись друзьями. А со Стивом не смог бы. Никогда. — Это прошлое, — говорит Джеймс. — Нет смысла это вспоминать. Стив кивает. Он горько усмехается. — Это был урок. Как мама учила. Никто не будет бояться горящей свечи, пока не обожжет руку. Джеймс улыбается. — Миссис Роджерс мудрее всех. Всегда была. — Да. — Стив поднимает на него взгляд. — Она ужасно по тебе скучает. — Вновь молчит, словно обдумывая, собираясь с мыслями. — Я не боялся потерять тебя. Думал, ты всегда будешь рядом. Пока это не случилось. Оказалось, это самое страшное, что было в моей жизни. — Он крутит бутылку потеплевшего пива в руках. Затем пожимает плечами: — У меня никого не было потом. Ни в каком плане. Пытался общаться с парнями и с девушками, в основном по Интернету, но никак. А у тебя девушка. Я рад, правда. Я не смог. Джеймс не отвечает. Он не говорит, что ушел от Мантис. Пока что это не имеет смысла. Эта новость все только запутает, а он этого не хочет. Впервые за долгие годы между ними все ясно. — Когда уезжаешь? — спрашивает Джеймс, отпивая свое пиво. Стив пожимает плечами, почесав щетину. — Да, наверное, завтра утром. Мама уже телефон оборвала. Джеймс кивает. Они молчат. Остаток вечера они просто болтают ни о чем, выпивая еще по бутылке пива, и расходятся в разные стороны. Это тоже кажется правильным. ~ Утром Стив заходит за своей машиной. Это не смена Джеймса, но он все равно на работе. Может, это и глупо. — Еще раз спасибо, — говорит Стив, открывая водительскую дверцу. — Без проблем, — отвечает Джеймс. Стив улыбается. Он мнется, прежде чем сказать: — Может, дашь свой номер? Ну, знаешь. Если вдруг с машиной что-то не то будет. Джеймс смотрит ему в глаза. Он может отказаться. Уволиться прямо сейчас, сесть в свою машину, забрав Люцифера, и уехать в другой город. В другое место, новое, чужое. Снова сбежать, как сбегал прежде. Но он вырос. Теперь все иначе. Он ценит то, что у него есть сейчас. Он ценит Рамлоу, Ванду, Наташу, Шэрон, Уэйда, Питера, каждую неделю звонящих ему по фейстайму. Ценит Бекку, Мишель и Джейсона, на день рождения которого ездил в этом году и собирается в следующем. Ценит Люцифера, Себастиана и ДжеяБи. Ценит Мантис. Ценит Логана, Мелиссу, креветки во фритюре каждый четверг. Ценит Стива, просящего его номер. Не испугавшегося. Не сбежавшего. Не врущего. Может, все случилось так, как случилось, чтобы привести Джеймса к тому, каким он стал сейчас. Он не вынесет себе мозги из револьвера. И его любимые люди не найдут его посиневшее тело в петле. — Записывай, я продиктую. ~ На следующее утро с неизвестного номера ему приходит фото улыбающейся миссис Роджерс, держащей пирог в руках, с подписью: «Мама сказала, что не отрежет ни кусочка, пока не пожелает тебе доброго утра. Доброе утро, Джим :)». Джеймс отвечает. Может, это начало чего-то нового.