Сшивание

      Рыжий подхватывает Кошатницу на руки и шагает в бесконечность нарисованных древесных стволов. Время растягивается и сжимается как резиновый жгут, и точно так же, ощутимо и зримо, облегает их новое пространство.       Здесь очень светло и странно. Сначала зал, куда они попадают, кажется пещерой, полной причудливых сосулек, но в следующий миг становится понятно, что странные прозрачные колонны и наплывы вокруг состоят из стекла. Воздух — сухой и теплый, с легкими прохладными потоками, скользящими среди застывших хрустальный струй, между ними высятся металлические громады неясного назначения. Пульсирующая холодная сталь течет вверх, где образует некое подобие воронки.       Кошатница, поражённая увиденным, оглядывается по сторонам, дотрагивается пальцами до прозрачных льдистых сосулек, проводит ладонью по металлическим колоннам. Анти-деревья? Куда же их занёс прыжок? Это что-то глубинное, старательно запрятанное в толщу наслоений разных реальностей — место не для частых посещений. Непростое место. Внимание Кошатницы привлекает поверхность под ногами. Она мягкая и податливая, ярко -красная, как язык Рыжего. Кошачья мама ищет глазами василиска.       Он ступает неслышно — человек-ящер со сложенными крыльями за спиной. Блестящими, кожистыми, похожими на плащ. Их медный отблеск дробится в стекле колонн. Он подходит сзади и кладет руки ей на плечи, отчего всё ее тело наполняется тяжестью. Резко разворачивает к себе и впивается в Кошатницу взглядом двух стальных зеркал безо всякого намека на зрачок, радужку и белок. Два искристых слитка. На изменившимся лице написан космический покой. — Ты по-прежнему желаешь путешествия в нашу бездну? От ящера в голосе — свист и шипение, от этого пространства — холод свинцовой пули в груди и хрустальный отзвук. Он толкает ее вниз и она падает в лужицу жидкого металла, вязкого и прохладного, приятного на ощупь, но не дающего освободиться. Кошатница смотрит в глаза василиска, взгляд ударяется о стальную отражающую поверхность и не может продвинуться дальше, глубже... Это не очки и даже не зеркало. Двигаться некуда, кроме как обратно в себя, в бездну потери контроля над разумом и чувствами. Наверно, поэтому Кошь рухнула без сопротивления, как подстреленный зверь. В вечность, проведенную в одиночестве, на матрасе в своей комнате.       Кошатница погружается все глубже в засасывающий хаос безвременья и забвения — жидкий сковывающий свинец, вой и скулёж в темноту. Она не может двигаться. Не может! Одна! Паника рождает сопротивление. Кошачья мама бьется, как мотылек, попавший в паутину, и от резких усилий еще больше запутывается. Надо найти точку опоры. Что-то, что вырвет из этого холода одиночества. Цвет и наполненность, отличающаяся от равнодушного взгляда металла. И она находит — находит ноги Рыжего, покрытые медью чешуек, тёплые и живые. Кошатница хватается за них, и извиваясь, змеей, подтягивается вверх. Она не отпустит эту точку опоры, будет держать ось системы координат, чего бы ей это ни стоило. Чёрным, леденяще-горячим воском, струящейся лавой она поднимается до его пояса. Голос течёт вместе с ней и пузырится. — Кто Ты? Мой Бог... Что-то неуловимо меняется. Существо по-птичьи наклоняет голову вбок и глядит на нее с интересом. — Я — это ты. Он произносит эти слова, и вдруг медную маску лица разбивает задорная мальчишеская улыбка. В ней намешано всё: и нежность, и похоть, и торжество обладания, и власть. Зеркальная пелена с глаз уходит за веко будто занавес, обнажая живой огонь с черными дырами зрачков. — Поэтому никуда ты от меня не денешься. Я сделаю с тобой всё, что захочу... Ящер медленно ведет когтем по ее груди вниз, разрезая одежду. Кошатница стоит перед ним на коленях, оплетая руками его бёдра, смотрит снизу вверх, немного робко, щурясь, будто от солнца. Платье с треском рвется, падает и обнажает груди. Кошь подается вверх навстречу когтям Рыжего. Нагота придает Кошатнице уверенности. Сосками она трется о его пах, ладонью ведет по спине и хвосту, перебирает пальцами острия гребня, шепчет: — Ты — это я... и немножечко больше. То, чего тебе не хватает. Чего ты хочешь, мой господин? — Я хочу тебя. Всю, до последней капли! Его чешуйки нагреваются и почти обжигают. Он собирает ее волосы, внезапно длинные в этом мире, в горсть, и наматывает на кулак, когтистым пальцем поднимает ее лицо за подбородок, проводит лезвием когтя по губам, а затем слизывает с пальца алую каплю. Два бугорка в нижней части его живота расправляются, каждый из них превращается в толстый колючий член рептилии-человека. Они властно упираются в неё, и Кошатница выгибается навстречу. — Какой ты хочешь видеть меня? — её голос тянется жадно-бесстыдной патокой, увлекая и перелистывая вслед за собой образы: лицо Кошатницы меняется, вновь и вновь, перебирая бесконечное количество вариантов прекрасной и устрашающей внешности. — Как ты хочешь любить меня? Кошатница за миг меняет десятки поз от первобытной на четвереньках, спиной к нему, до странной позы раскрытого бутона с затейливо переплетенными руками и ногами и выставленной напоказ алеющей и пульсирующей желанием сердцевиной. Голос звучит золотистыми струнами и притягивает к себе: — Владей мной, зажги, наполни меня... Вслед за изменениями её тела колонны металла идут радужными разводами и становятся маслянисто-черными, как нефть. Василиск выпускает ее гриву, рассыпавшуюся на миллиарды лучиков-паутинок, и приникает к Кошатнице всем телом, оплетает, запутывает в клубок. Правый член насаживает на себя свою добычу. — Я хочу выпить твою ярость, — он проводит длинным раздвоенным языком по ее лицу и призывно торчащим вверх соскам. Вслед за тем как член, ощетинившийся сотней острых чешуек-колючек, прорывает мягкую плоть, раздаётся оглушительный рык пантеры. Кошатница содрогается всем телом. Когти вонзаются в василиска тут и там, но большой кошке не выбраться из удушающих объятий колец его плоти. Она вновь стонет-рычит и дрожит — вся в его власти, лишь глубже впиваясь когтями, пока Рыжий изнутри таранит ее острым и бесконечным жалом.       Боль от когтей распаляет желание василиска. Он шипит и удерживает шелково-гладкую, лоснящуюся и ставшую очень скользкой пантеру, прикусывая ее за лапы, посмевшие пропороть его медную шкуру. Шипы на его члене яростней вгрызаются в мягкую плоть, чешуя раскаляется докрасна. Он знает — пантера почувствует этот огонь, наполняющий ее с каждым толчком. Стеклянные сталактиты вокруг становятся зеркальными и дробят фрагменты отражений черно-красного клубка. Кошка отводит свой хвост дальше к спине, тазом приникая еще ближе к василиску... Насколько ближе еще возможно? Одна боль и кровь на двоих, одна сладость. Кошатница кричит во всю мощь, и мир сворачивается, начинаясь из ее вагины, сворачивается обжигающе-горячим рулетом из плоти, тянет и погребает под собой, превращая в расплющенную бесконечную массу и энергию... А над ней — Он. Огонь наполняет василиска до краев, так, что ему становится жарко быть собой, быть в своей собственной шкуре. Каждая чешуйка обрела ярко-оранжевую окантовку, кровь бьется в висках и кипит, подобно магме, но это пламя выжигает всю застарелую боль и примеси подгнивших воспоминаний, оставляя лишь пронзительную сладость "здесь и сейчас". Всей сущностью устремиться вниз, влекомой могучим гравитационным потоком. Густые бархатные волны лона окружили его со всех сторон, обволакивая и унося в тугой водоворот.       Вот — он прижал ее к полу, победитель над побежденной, раскинул кожистые крылья в победном жесте, наслаждаясь триумфом и душераздирающим удовольствием. Вот — его поглощает жадная бездна, наполняясь им и делая его своей частью. Вот — ящер уже не знает, снаружи он или внутри, сжигаемый внутренним пожаром и окутываемый упругой волной. Он кричит и слизывает ее слезы, прикусывая раздвоенный язык и роняя на черную шерсть раскаленно-багряные капли. Солнечное затмение. Мир серией взрывов разрушается на крошечные кусочки. Запёкшаяся кровавая черта поперек губы. Слипшиеся мокрые кудряшки волос на лобке. Первобытной силы крик. Ало-пунцовая головка члена. Ногти в исступлении раздирают ягодицы. Приближающаяся радужка глаза объективом камеры. Все пустоты былого одиночества заполнены жаром до кромок. Пламя ярости остужается родником ласки. Беспредельное доверие, любовь и забота расширяют границы дозволенного, насыщая желаемым, срывая замки и полностью освобождая. Всё переплавилось и нет больше заслонов. Грязь и чистота, животное и человеческое, насилие и жертвенность, боль и наслаждение. Кошатница первая приходит в себя, гладит непослушные пряди, губами стирая пот с его лба. — Рыжик... Рыжик... ты тут? Свет разливается со всех сторон, становится ярче от ее улыбки. Рыжий поднимает на нее глаза — карие и теплые. Чешуя трескается и осыпается, как сухие осенние листья, а следом за этим взрываются и брызжут во все стороны стеклянные сосульки, превращаясь в струи хрустальной воды. Они лежат на ковре из мха среди вековых сосен, а сверху льются прохладные потоки дождя. — Кошик! — Он улыбается, окончательно теряя чуждые черты и становясь прежним. — Мой, Рыжий! — в порыве нежности она стискивает его в объятьях, обхватив за живот. — Счастье моё! — Рыжий обнимает Кошатницу, всё еще блаженно-расслабленный, не желающий никуда двигаться, но стена Леса в двух шагах уже бледнеет, открывая очертания комнаты и силуэты мебели и предметов.