***
Не знаю, где свою первую в официальном смысле брачную ночь проводили молодожены Малфой, но это зимнее утро лично я проводил в квартире на Шафтсбери-авеню, где было блаженно тихо. За окном моросил дождь, тяжелые тучи застилали небо, а потому ни о каких ласковых лучах солнца говорить не приходилось. Из источника света в гостиной был лишь торшер с бахромой. Освещал одинокий торшер немногое — мои брюки, валявшиеся под батареей почему-то и букет невесты из хвои и ветвей рябины. Милая кузина как знала, что букет приземлиться при броске мне в лицо, когда выбирала сие чудо флористики — еловые колючки больно исцарапали щеки, оставив красные следы. Противное пиликанье мобильного телефона заставило оторвать голову от твердой диванной подушки. Не переворачиваясь, я с трудом нашарил телефона журнальном столике, и безо всякого интереса взглянул на яркий экран. Половина седьмого утра после свадьбы моего лучшего друга, которая чудом не затянулась на месяц. Только одно мерзопакостное создание могло разбудить меня так рано. — Здравствуйте, Сильвия. — Разбудила? — послышался уничтожительно бодрый голос. — Да. — Я старалась. Как прошла свадьба? Я громко цокнул языком и перетянул на себя часть пледа. — Вы об этом хотели в такую рань поговорить? Если да, то я поймал вам букет, ибо сил уж нет слышать рядом с вами тиканье. Атташе Сильвия задумалась явно. — Тиканье? — Да, тиканье ваших биологических часов, — прорычал я недружелюбно. — Что у вас? — Хотела обидеться, — проскрипела женщина. — Вообще хотела сказать, что сейчас у твоего дома топчется толпа мракоборцев, очень плохо прикидывающихся немагами, но не скажу, Поттер. — Вы что, шпионите за мной? — возмутился я. Но атташе закончила наш неприятный разговор раньше, чем я снова блеснул сарказмом. Отложив телефон, который стремительно упал на пол, я почесал лоб, и снова прикрыл глаза, убаюканный стуком капель за окном. Кажется, даже начал засыпать и видел какие-то бессвязные картинки сновидений, как сквозь дрему услышал хлопок трансгрессии у порога. — Есть ордер отдела мракоборцев! — услышал я очень знакомый голос. — На этот раз. Где философский камень?! Сонливость как рукой сняло, когда я увидел на пороге своего старшего брата, явно настроенного решительно и очень серьезно. — Ал? — Джеймс? Джеймс опустил палочку и свиток пергамента. Щеки брата вдруг вспыхнули румянцем. — А это… В ужасе вспомнив, что на узком диване я лежал не один, и сейчас широкой татуированной спиной к моему родному брату и десятку появившихся мракоборцев лежит не тот человек, которого я собирался вообще кому-либо представлять, я хуже чем умер. И не придумал ничего лучше, чем прижать лежавшего рядом к себе так, чтоб ненароком не повернулся. — Джеймс, уйди, — прошептал я. — Но ордер… — Нет никого, вернутся супруги — спрошу их про камень. Все, иди. Джеймс, казалось, был смущен еще больше моего. — А это… — бессвязно повторил он, кивком головы указав на моего соседа по узкому дивану. Свободной рукой накинув плед так, чтоб уж точно ничего не было видно, я вжал дернувшегося было партнера себе в грудь и тут же почувствовал, как в ключицу очень больно уперлась горбинка носа. — Рада Илич, — ляпнул я. — Она очень стесняется, уйди. — Кто? — Кто? — прохрипел недовольный бас под моим подбородком. — Чемпион Дурмстранга, ты что забыл, как я тебе рассказывал? — отчаянно брехал я, краем глаза глядя, как мракоборцы расходятся по комнатам в поисках камня. — Ты не рассказывал. — Я рассказывал, ты меня не слушал, Джеймс. Позор тебе. Каждая собака помнит трансвеститоподобную девку из Дурмстранга, кроме тебя. Мракоборец, тоже мне. Полистал бы хоть «Пророк». Джеймс прищурился, и заглянул за спинку дивана. — Что ты там высматриваешь? — прорычал я. — Ничего себе, у нее бицуха… — Джеймс, иди отсюда. — Но ты женат, твоя жена… — Я подлец и изменщик. Иди, пожалуйста, — едва не орал я, понимая, что ни длинные дреды, ни взгляд со спины не обеспечивают Джеймсу и тридцати процентов веры в мою наспех выдуманную легенду. Подмога пришла откуда не звали и уж точно не ждали. — Ой, а там чей-то ребенок грызет провода в подъезде… Скорпиус Гиперион Малфой, прижимая ко лбу початую бутылку шампанского, стягивал на ходу галстук-бабочку и обернулся у порога. — Ой, — спохватился Альбус. — Это мой! Это мой! Пни его в квартиру. Мракоборцы в один миг трансгрессировали обратно в гостиную и оттренированными жестами нацелили на Малфоя волшебные палочки. — Я не знаю, кто наводнил Тауэр дикими гусями в половине третьего ночи, но это точно был не я, — кивнул Скорпиус. — Ал… это то, что я думаю? И кивком головы указал на диван. — Да, это Рада Илич, — сконфуженно едва не взвыл я. Малфой усмехнулся своей самой дьявольской улыбкой. — А она похорошела со времен турнира. — Где философский камень? — уткнув волшебную палочку Скорпиусу в переносицу, прорычал Джеймс уже не в первый раз. Скорпиус свел глаза в кучку. — Если честно, — чуть отклонив голову, произнес он. — Если вот совсем честно, то в исследовательских целях, я привязал его к поезду, чтоб он волочился следом и делал рельсы золотыми… Глаза Джеймса расширились. В один миг мракобрцы трансгрессировали, оставив лишь эхо хлопков после себя. — Идиоты, как можно было в это поверить, — покачал головой Скорпиус, повертев обручальное кольцо с крохотным алым камешком на пальце. Я косо глядел, как он нарочито медленно обошел диван, направляясь к холодильнику. — Скорпиус, — всеми возможными мимическими приемами намекая на неловкость положения, позвал я. — Ты же гулял с женой… — Да, но мракоборцы отчаянно искали философский камень, — достав из холодильника стебель сельдерея и звонко им хрустнув, пожал плечами Скорпиус. — Как ты узнал? В ту же секунду крохотная канарейка выпорхнула из кастрюли, и облетев гостиную по кругу, приземлилась на ладонь Скорпиуса золотой запонкой. Я взбледнул. — А что еще ты видел? Малфой одарил меня ехидным взглядом. — Ты должен продать мне сотню душ, чтоб никто не узнал, что еще я здесь видел. — Давай я ему втащу, — шепнули мне в ухо. — Да лежи уже, — буркнул я, сжав дреды на затылке, который утыкал уже в диванную подушку. — Инкогнито хренов. Скорпиус, фыркнув, вскочил с табуретки и, снова подкинув в воздух запонку, направился к двери. Золотая канарейка, весело щебеча, опустилась мне на голову и принялась клевать лоб. Когда за Малфоем закрылась входная дверь, я смахнул канарейку и выдохнул. — Все? — Вставай давай. Видимо, я поторопил лже-Раду Илич с командами, потому как дверь снова нараспашку открылась. — Да ёб твою мать, — прошипел я, накрывшись пледом. Моя милая возлюбленная кузина, одетая в жемчужно-белое платье с длинным кружевным шлейфом, куталась в кожаную куртку и тащила за собой смуглого мальчугана четырех лет. Мальчуган грыз шмат провода и был совершенно счастлив. — Ой, блядь, — ныла Доминик, стащив с ноги туфлю на высоком тонком каблуке. И тут же зажав рот рукой, виновато взглянула на ребенка. — Ой блядь, я при нем матернулась. — Ты чего пришла? — вытянул шею я. — Я привела твоего сына! — Уведи его отсюда, — прошипел я. — Почему? — стянув вторую туфлю, нахмурилась Доминик. — Угадай, — проскрипел я, указав взглядом на фигуру рядом с собой. — Опа. — Ни слова. Натянув мягкие угги и спрятав их под юбкой, Доминик напялила еще и нелепую шапку с меховым помпоном на голову. Глядя на подмерзшую невесту, я всем своим видом демонстрировал крайнюю степень возмущения и требование уйти прочь. Но Доминик, то ли не разглядев моей беззвучной мольбы, то ли назло (что вероятнее), принялась утирать кончиком пальца потекшую тушь под глазом. — Да иди уже! — в голосину завопил я. Доминик цокнула языком и, шаркая подошвой мягких сапожек, вышла за дверь. Я рухнул на диван и больно задел затылком подлокотник. Потерев ушибленное место и зашипев, я снова сбросил плед. — Давай уходить отсюда… Но в двери снова зашарудел ключ. — Доминик забыла телефон, — произнес Луи чуть виновато. — Я не смотрю, я не смотрю… Хотя, какого черта, конечно смотрю, я должен это видеть! — Сколько у тебя еще родственников? — проскрипел накрытый пледом с головой тот, кто лежал рядом. Этот вопрос я оставил без ответа. У меня на Шафтсбери-авеню всего три соседа. И их было слишком много. Катастрофически много.***
Три месяца спустя — Сеньор Сантана, при всем уважении и любви к вам, вот сейчас сидите тихо и перестаньте быть мудаком. Клянусь всеми богами, если бы не красное вино, которого от души хлебнул на праздновании крестин сына, в тихонько сидел бы я. Двадцать третий этаж «Парк Плаза Лондон», конференц-зал, весна, начало которой не предвещало беды. Женщина в платье из бордового шелка, та самая, что сидела по правую руку от сеньора Сантана, нервным жестом поправила на худых ключицах тонкие бретели. Люди, стоявшие позади, у окон, не шелохнулись, а мужчина с сединой в аккуратной бородке радушным жестом велел мне продолжать. Я косо взглянул на женщину в бордовом. Та едва заметно покачала головой. — Картелю Сантана нужна была жесткая рука, — произнесла женщина. — Картелю нужна была жесткая рука, — согласился я. — Но то место, которым сейчас поворачивается сеньор Сантана — это не рука. Оглядев присутствующих, я добавил: — Сказать вам, что это за место? На лице Финна я ожидал увидеть тень усмешки, но во взгляде была лишь мольба. — Вы вернулись не так давно. Вчера я бормотал вам исповедь, — проскрипел я. — И уже сегодня вы громко и демонстративно высказываете тем, кто вытащил из дерьма и крови ваше детище, свои претензии. Это притом, что, смею заметить, у вас сейчас прав раскрывать рот меньше, чем у меня, когда я пришел в ваш дом восемь лет назад. Меня захлестнула такая ярость, что просто удержать слова в себе я не мог. Мафиози смотрел на меня без единой эмоции. — Ты говоришь с доном Сантана, — холодно напомнила женщина в бордовом. — Главой картеля Сантана. — Ну, — протянул я. — Вообще-то, нет. — Довольно… — Тихо, Сильвия, — осадил дон Сантана. — Ты — продолжай. И указал на меня бокалом. И я продолжил, ибо на любимого тестя накипело и накипело хорошо. — Я клялся в верности и верен дону Сантана. Дону Сантана, который не понимает, что происходит вокруг, но всегда слушает мои советы и уж точно не позволяет себе затыкать этой женщине рот. Дону Сантана, который пожертвовал своими интересами ради своих людей и ради картеля. Дону Сантана, который смотрит на меня трезвым взглядом, когда я приношу ему новости и документы. Дону Сантана, который никогда бы не приказал отправить под виноград начальника охраны, который служил ему пятнадцать лет, за то, что тот, якобы, виноват в том, что день свадьбы вашей дочери. Я верен Альдо Сантана, который, смею напомнить, действующий глава картеля. — Альдо считается главой ровно до того момента, как подпишет бумаги в пользу отца. — И я сделаю все, чтоб он не подписал ни листка, — кивнул я. — Иначе, что я за атташе, раз мой начальник может подписать неугодные себе бумаги? Старик переменился в лице и тут же бросил взгляд на закрытую дверь, за которой, к моему ужасу, явно кипела возня. — Так, насколько я понимаю испанский, они там говорят про какой-то праздник… — Луи, ты уверен? — Я два месяца учил испанский. — А Ал, а Ал что? — Я вам говорю, парни, он не гангстер, он пиздит. Кто его с такой рожей в мафию возьмет. Максимум на опыты. — Сука, ору. Доминик, ты космос. Я чуть не закрыл лицо рукой. Шафтсбери-авеню преследовало меня всюду. Этажом ниже был банкетный зал, море шампанского и фуршет в честь крестин, но под дверью подслушивать неужто интереснее? Я не знал, как это откомментировать, а потому сделал вид, что этих людей за дверью не знаю. Старик Сантана скосил взор в сторону атташе, и та коротко кивнула. В ту же секунду я едва успел пригнуть голову от залпа выстрелов охраны прямиком в закрытую дверь. Дверь уже была изрешечена, а я, едва дыша, прижимался щекой к холодной поверхности стола. Интересно, вызовут ли полицию? Наконец, выпрямившись, я опустил плечи и более не шелохнулся. Слыша, как Финн спрятал пистолет за пояс и отодвигает соседний стул, я наблюдал, как остальные снова встали истуканами за креслом старика. — Молчи, — чуть наклонившись над столом, одними губами шепнул Финн, присаживаясь и скрыв шепот за спадающими на лицо дредами. Старик смотрел прямо на меня, явно ожидая реакции. — Хорошая культурная программа, и конкурсы интересные, — послышался вдруг за дверью голос Скорпиуса Малфоя. — Луи, вставай, ты и в морге очень плохо косил под мертвого. Послышалось шарканье и негромкий стук, природа которого тут же выяснилась — одна окровавленных пуль закатилась к нам через щель между дверью и полом. — Мерлиновы труханы, Доминик! Твой лоб! — Что там? Прыщ, да? — Да у тебя дыра в голове. — Ой, ну слава Богу, не прыщ. Стук каблуков милой кузины. — Такие прям дерзкие… — Вообще. Мой отец узнает об этом. Я, глядя дону Сантана в глаза, чуть повел бровью. Всех в мире телохранителей было и в сотую часть не так много, как много было соседей по Шафтсбери-авеню в моей жизни. — И такое бывает. Не один вы побывали там, откуда якобы не возвращаются. Старик усмехнулся и налил мне вина. — Какая группа поддержки, сынок. Стало быть, мне стоит бояться? — шутливо фыркнул он. — Бойтесь, — улыбнулся я, подняв бокал. — Кто знает, может, я вспомню, как ваша ученица отправила моего учителя под виноград. И, наблюдая за тем, как Диего Сантана в первые в жизни поперхнулся глотком вина, добавил: — Шутка. И едва заметно подмигнул золотой канарейке, что тихонько сидела на карнизе.***
Три года спустя Внутри хранилища номер триста девять было темно, но в отличие от многих (а может и немногих) хранилищ банка «Гринготтс», здесь были горящий факел и керосиновая лампа. Я стоял у самого входа, покручивая в руках связку отмычек, и смотрел на то, как стройная фигура женщины в белоснежном пиджаке цокает высокими шпильками по каменному полу. Звяканье золотых галлеонов на полу, когда на них наступал каблук, эхом разносилось по подземелью. Гоблин с лампой, поймав мой отрешенный взгляд, молча поковылял к тележке, оставив нас вдвоем. — Ну ничего себе, — проговорила женщина, глядя на горы монет и золотые сервизы. Тонкими пальцами проведя по груде рубинов в самом обыкновенном пластмассовом ведре, она хмыкнула. — Это все принадлежало ему? Я не ответил. — Я была уверена, что он нищий. — Он и был нищим. Сильвия обернулась, взглянув на меня так, словно не рассчитывала меня здесь застать. Я и сам взглянул на нее, как впервые. И только в свете огня факела, в котором ее кожа отливала бронзой, вдруг заметил, что она изменилась с тех пор как, как когда-то давно, целую вечность назад, Альбус Северус Поттер обернулся на стук каблуков и увидел на лестнице виллы женщину с улыбкой нимфы и взглядом цербера. Стала еще тоньше — ключицы так и выпирали, руки были жилистыми, а скулы и подбородок казались острыми, волосы стали короче, над бровью красовался аккуратно припудренный шрам, да и взгляд уж не цербера. Если у усталости есть покровители, то ее богиня сейчас стояла напротив и вертела в руках золотой галлеон. — Сколько у этого сейфа сменилось хозяев? — Я — третий. — Что ж… ты богат. Не зная, что ответить, я продолжал смотреть на нее. А женщина, вдруг перевела взгляд на куда-то позади меня. — Это она? — зашагав к самому выходу, поинтересовалась она. — О которой ты говорил? Ха, думала, брехал. Я повернулся и вздрогнул — статуя уродливой русалки из чистого золота была буквально в метре от меня. Жутковатая, чего уж там. Изумруд выпал из левой глазницы, и русалка выглядела еще более нелепо. — Да, это русалка с дурмстрангского корабля, — подтвердил я. — Ужас какой, — потыкав пальцем в пустую глазницу, скривилась Сильвия. — Как Флэтчер только умудрился ее украсть? Я пожал плечами, хоть и знал ответ, хоть и слышал этот рассказ раз миллиард, не меньше. Не хотел и не мог много говорить — я смотрел на женщину в белом пиджаке, чувствуя к ней одновременно и безудержное тепло и жгучую ненависть. Всегда насмехался с презрением над теми, кто не мог разобраться в своих чувствах, но вот, кажется, момент настал. Сильвия, ее звали Сильвия. Женщина из пророчества шармбатонской гадалки, женщина из кошмаров, женщина из самых заветных надежд. Стойкая, бесконечно надежная, надменная и одинокая — скала в море, кошка, что гуляет сама по себе, гранатовое дерево посреди виноградника. Я обязан ей многим — я за это благодарен. Я обязан ей тем, что пережил обоих владельцев хранилища триста девять — за это я ее ненавидел. Как ярость и благодарность, ненависть и тепло, боль и забота могут сосуществовать в таком хрупком сосуде, как человеческое сознание? Она снова прошла вглубь хранилища. Монеты звенели под ее ногами. — Что скажешь, Поттер? — произнесла она, аккуратно поставив керосиновую лампу на полочку. Как коротко передать суть этого вопроса, я не знал. В короткую реплику вместилось многое, только нам понятное после всего, что было и будет потом. Я сжал связку отмычек — единственный верный пропуск в хранилище номер триста девять. Интересно, а как в свое время первый хозяин этого сейфа доказывал гоблинам, что отмычки — куда как лучшая защита, нежели любой ключ самого надежного места в магическом мире? Самое надежное место. — Я скажу. — Голос прозвучал как через толщу воды. — Скажу тебе спасибо. За все уроки, которые ты мне преподала. Резко обернувшись, Сильвия поймала мой короткий взгляд до того, как захлопнулись двери хранилища и потух от сквозняка факел около золотой русалки. В груди не хватало сил на вздох. Я прижался лбом к холодной двери и, хватая спертый воздух банковского подземелья, зажмурился до искр в глазах. Если я поступил как надо, как правильно, то почему же так дрожали ноги? Наконец, сделав вдох, который отозвался щекоткой в горле, я повернулся и поймал взгляд гоблина. — Если… пришёл за чужим ты сюда, — пропел я чуть дрогнувшим голосом. — … отсюда тебе не уйти никогда, — подтвердил гоблин и, отвернувшись, уселся в тележку. Я, слушая стук собственного сердца, последовал к тележке и, не глядя, бросил связку отмычек вниз, куда-то в самую глубь подземелий. Отмычки, звякнув о рельсы, полетели вниз, и более звяканья я не слышал — видать, дно глубоко.***
Первое, что я увидел, когда толкнул дверь дома номер восемь, что в Паучьем тупике — белый пиджак, аккуратно висевший на плечиках в коридоре. «Я погиб». Страха, впрочем, не было. Опустив ключи на тумбу, я свернул на кухню, где раздавался звук. Кухня здесь всегда была грязной, при всех хозяевах этого дома. В пол въелись намертво какие-то малоприятные пятна, побелка с потолка крошилась прямо на плиту, сухих тараканов было больше в закутках, нежели съестного на полках. Именно поэтому верный цербер картеля Сантана решила не марать белоснежный пиджак. В сером фартуке на голую верхнюю часть тела, в бахилах на дорогие туфли-лодочки и в резиновых перчатках — картина смешная, ситуация страшная. «Как? Из хранилища?» — надо бы спросить. Но я не спросил, потому что в жизни не было на что-то так плевать, как на это. — Знаешь, когда говорят, что талантливые люди талантливы во всем, это ложь, — поставив на стол стеклянное глубокое блюдо с хлебными палочками, произнесла совершенно будничным тоном Сильвия. — Я не умею готовить. На стол опустились две вилки и ножи. — Я даже чайный пакетик водой заливаю плохо. Но есть блюдо, которое просто невозможно испортить. — Лапша быстрого приготовления? — глухо спросил я. — Лапша быстрого приготовления. Действительно, в кипятке под стеклянной крышкой томилось не менее пяти брикетов лапши. Пахло на кухне удушливо — химозными приправами. — Садись, — указала на стул Сильвия. Я опустился на стул и покосился на протянутый мне штопор. — Открывай. Не глядя на этикетку, я послушно придвинул к себе бутылку. Когда на стол опустились две тарелки с лапшой, притрушеной чеддером и базиликом, стоило отметить, что выглядело лучше, чем все то, чем вообще можно было питаться в этих стенах за всю историю Паучьего тупика. Сильвия, сев напротив, закинула ногу на ногу. — Ешь. Глядя перед собой, на ее едва-едва прикрытую фартуком грудь, я взял вилку. Вкуса лапши не чувствовал, зато взгляд женщины чувствовал точно и ясно. — Скажи мне, тебе полегчало? — мирно поинтересовалась она. — Когда ты сделал то, что сделал? — Нет, — прожевав, буркнул я. Не соврал. Сильвия со вздохом, намотала лапшу на вилку. — Жаль. И, выждав минуту, добавила: — Если тебе от этого легче — вини меня. Но виновата я лишь в одном. В том, что когда-то давно позволила тебе и Флэтчеру зайти за ворота. Еда со вкусом ничего спасла меня от ответа и комментариев. А какой бы поток сарказма в свои лучшие времена я мог бы вылить! Сильвия никогда не была болтлива, но почему-то сегодня говорила она, а слушал я. Раньше было не так. — Все уходят, — горько, но как-то легко, сказала она. — Все. И клятвы дружбы, любви и верности не работают против времени. Мы нужны другим тогда, когда удобны. Когда у нас все хорошо. И не сдались ни разу с нашими проблемами и тяготами. — Это подлость. — Это взрослость. Однажды понимаешь, что ты один, — пожала плечами Сильвия. — Семья остается в фотоальбомах, друзья — на школьной скамье, а все эти самые «привет, как дела?» становятся все более редкими. Я чуть дрогнул и уставился в тарелку. — Вокруг женятся пары, рождаются дети, люди постоянно находят что-то и кого-то. А ты смотришь со стороны и думаешь, что живешь, наверное, как-то не так и там. Но все не так плохо — иногда ты побеждаешь эту жизнь. Но чаще делаешь вид, что ты бог, чтоб вокруг не подозревали даже, что твои наволочки от слёз отжимать можно. Бывает такое, да? Я поймал теплый взгляд. — Зачем ты говоришь со мной? — А потом ты теряешь, — продолжила Сильвия, пропустив вопрос мимо ушей. — Обязательно теряешь, это закон жизни. Все мы теряем кого-то. Я сжал вилку крепче. — И ты один. Все. У близких все слишком хорошо, чтоб следить за твоим «слишком плохо». — Невеселая история. — Зато жизненная. Правда? — Я не один. Сильвия наколола на вилку листок базилика. — Если бы твой план в хранилище удался — остался бы один. И если я однажды ночью выйду из окна своей квартиры, ты тоже останешься один. Но я не выйду, и не мечтай. — Потому что есть ради чего жить? — Потому что мне в девять на работу. Идиот. Я выдавил из себя улыбку. Мы помолчали пару минут, не притрагиваясь к незамысловатой трапезе. — Финн… — Не надо, — оборвал я. Сильвия чуть вскинула брови. — Это была достойная смерть, — все же сказала она. — Похоронен рядом с женой старика — кто еще бы удостоился такой чести… — Хватит. — Тот, кто погиб достойнее, чем жил, заслуживает памяти, поэтому помни и вспоминай, Поттер. У тебя только и осталось, что память. Я отшвырнул со стола бутылку, которая, ударившись о край плиты, разлетелась вдребезги. Сильвия не шелохнулась. — Полегчало? — снова спросила она. Видимо, нет, раз я чуть не взвыл в голосину, чтоб крыши соседних домов дрожали. — Я не буду судить тебя ни за что, что сделано сегодня. Хочешь — плачь. Хочешь — ори, — словно нагнетала Сильвия. — В себе не держи, даже если понимаешь, что ты один. Мне было уж впору составлять рейтинг самых болезненных фраз, услышанных за сегодня и проклинать себя за то, что позволяю женщине, которую винил и ненавидел, гипнотизировать себя колкими речами и неторопливыми жестами. Но вдруг запястье кольнуло что-то острое, и нелепая, слишком чопорная для клетчатой рубашки, моя золотая запонка, подарок друга на Рождество трехлетней давности, оторвалась от манжета. И тут же золотая канарейка, весело щебеча, взмыла вверх. Глядя, как завороженный, на крохотную птицу, которая, облетев лампочку, умостилась на шкаф и принялась вертеть головой, я вдруг почувствовал себя обведенным вокруг пальца. В глазах уже не щипало — губы тянулись в улыбке. Наверное, всему виной волшебная песнь канарейки. Я никогда не был один, на самом деле. — А теперь слушай сюда, умняха климактеричная. — проскрипел я, чуя, как забытое божество сарказма и иронии проливает на меня лучи озарения. — Проникновенно вот так разговаривать будешь со своими единственными друзьями — кошкой и вибратором. И вообще… Я скосил взгляд вниз, на лужу красного вина. — Бич-пакеты подаются не с базиликом, а с тимьяном, а идет под них не красное полусладкое, а охлажденный брют. Чего ты улыбаешься, мне опостылело сидеть за столом с быдлом, которое не знает азов. Сильвия улыбалась. — Переживешь. Тихонечко встав из-за стола, она направилась к двери с таким видом, словно исполнила сверхважную миссию — довела меня до сарказма. Канарейка вспорхнула со шкафа и приземлилась на стол, клевать недоеденную лапшу. Когда за этой женщиной закрылась дверь, где-то в другой комнате пискляво зазвонил телефон. Я никогда не был один. У меня на Шафтсбери-авеню было всего три соседа. И их было слишком много. Катастрофически много.