Если женщина чего-то хочет...

Леди Мэриан Гизборн изволила дуться на супруга. Делала она это вдумчиво, самозабвенно и со вкусом. Нет, не то чтобы вышеупомянутый супруг действительно в чём-то провинился. Просто у бывшего помощника, ныне заменившего на высоком посту вне всякого сомнения безвременно почившего Вейзи, никогда раньше не было жены. Глубоко беременной жены, прошу заметить. Надо же было такому приключиться, что разрешиться от бремени леди Гизборн должна была аккурат после рождественских празднеств. Которые, кстати сказать, отродясь ни в Ноттингеме, ни в Локсли не отмечали. Вернее, праздновали как-то между прочим, деловито обобрав в честь праздника лишний раз вилланов. Новому шерифу и в голову не приходили какие-то отмечания, учитывая, что в наследство от горячо «любимого» начальства ему досталось почти разорённое графство, разбегающиеся, как тараканы из-под веника, крестьяне и головная боль в виде чёртова Гуда. Сиречь графа Хантингтона. Сил новому шерифу хватало только доползти поздней ночью до спальни, роняя по пути прямо на пол спальни одежду, и рухнуть в постель… чтобы с рассветом, торопливо чмокнув сонную жену, вновь умчаться на весь день. Прекрасно его понимая, Мэри и не думала обижаться или жаловаться. Благо, для выноса мозга у неё под рукой имелась куча подходящего для сего действа народа. Например, Гвен, которую миледи нагло забрала из Локсли. Или Джак, которая в один прекрасный день с изумлением обнаружила, что официально занимает должность личного лекаря миледи. Еще был Уилл, которому вообще было все равно, где находиться, только бы рядом с Джак, и который относился к причудам миледи с поистине олимпийским спокойствием, а так же внезапно свалившийся на голову миледи «кружок чесальщиц-мотальщиц». Этаким замысловатым образом Мэри обозвала трёх великовозрастных девиц из местного мелкопоместного дворянства, которых вовремя подсуетившиеся родственнички подсунули в компаньонки жене нового шерифа. Видимо, чтобы не заскучала, ага. А скучать леди, как и её супругу, было совершенно некогда. Пока могла бегать по бесчисленным лестницам Ноттингемского замка, леди не оставила без внимания ни один его уголок. Как когда-то в Найтоне, подняла на уши всю прислугу, коей оказалось катастрофически мало, поразмышляла над сим прискорбным фактом — и не поленилась напрячь нового капитана стражи, Тома Флетчера. Тот почесал буйные вихры, свистнул своих людей и устроил тотальную облаву, в результате чего пред ясные очи миледи предстало с полсотни оборванцев обоих полов и всех возрастов. — Ну, граждане алкоголики, хулиганы и тунеядцы! — предвкушающе потерла руки Мэри. — Кто хочет поработать? Не вижу энтузиазма! Ладно, перефразирую вопрос. Есть хотите? Граждане, основную массу коих составляли профессиональные попрошайки, опасливо закивали, не забывая поглядывать на невозмутимого капитана и его подручных. — Хехехе… Тут вам не там. Кто не работает — тот не ест. Есть понимание, драгоценные мои? — и леди улыбнулась так ласково, что понимание моментально настигло всех и полностью. Мэри ухитрялась составить распорядок работ так, чтобы труженики ведра, тряпки и прочих чистящих инструментов не мешались под ногами у занятых людей, и при этом наводили порядок на всей вверенной территории. Пару раз пришлось пресечь попытки воровства — пресечь в прямом смысле. Проныра Хвост умудрялся быть в сотне мест одновременно, все видеть, слышать и знать, и с воришками не церемонился: спускал портки или задирал юбку, да и выписывал розгами по самое не балуйся, после чего выкидывал проштрафившегося неудачника за ворота без выходного пособия. Шли дни, недели, замок потихоньку преображался. Леди распорядилась вытащить из кладовых все гобелены и завесить ими каменные стены. Зашуганные ранее служанки снова стали деловитыми и услужливыми. Давно заброшенные коридоры и запертые комнаты снова озарились светом многочисленных факелов. Гаю было совершенно все равно, где ночевать, и Мэри выбрала для себя и мужа замечательные покои в восточном крыле. Вроде и от рабочего места недалеко, и тревожить лишний раз никто не станет. Через пролёт поселились Уилл и София, опять же, бежать близко, если что. Алан, как ни странно, от собственной комнаты отказался, жил в казарме, отговариваясь тем, что ему в одиночестве скучно и грустно. Ну да и пожалуйста, никто и не заставляет. А потом леди как-то вдруг обнаружила, что наступила зима. Просто однажды подняла голову от толстенного талмуда с хозяйственными записями — и застыла, удивлённо глядя в окно. А за окном просто шёл снег. Крупными лохматыми хлопьями бесшумно падал с неба, чтобы почти сразу превратиться в грязное месиво под ногами жителей Ноттингема, но все же он был. И до Рождественских празднований оставалось не больше пары недель. Ходить стало совсем трудно. София успокаивала, говорила, что все в порядке, совершенно нет причин для волнения, малыш растёт, как надо, да и вообще, беременность это не болезнь. И Гай стал приходить всё раньше, уже не такой вымотанный, смотрел с улыбкой и осторожно, неловко гладил круглый живот жены, замирая почти в панике, если в его ладонь недовольно молотила крошечная пятка. Мэри веселилась от души, а сэр рыцарь деланно возмущался неподобающим поведением ещё неродившегося наследника. На предположение о наследнице к удивлению жены только пожал плечами: — Главное, что будет. А кто — да какая разница. От умиления Мэри немедленно разревелась, чем перепугала драгоценного супруга не на шутку. Все же не успел он привыкнуть к завихрениям, что творятся в головах беременных женщин. И потому совершил ужасную, просто чудовищную ошибку. Сэр Гай наотрез отказался участвовать в затеваемом его супругой праздновании Рождества. Более того, он заявил, что не собирается на потеху толпе изображать доброго самаритянина, тем более что у него и не получится. Ну, на подарки вилланам, так и быть, можно выделить некоторое количество средств. Но на этом все! Погрустневшая и поникшая леди тихо ответила: «Как скажешь, дорогой», — «незаметно» приложила к уголку глаза кипенно-белый платочек, душераздирающе вздохнула и печально направилась в свои покои, опираясь на руку Гвен. — Что такого я сказал? — с искренним недоумением глядя вослед жене, вопросил шериф. — Это ещё что, — немедленно отозвался Алан, с явным удовольствием оторвавшись от кипы ветхих пергаментов. — Вот у моего брата когда жена на сносях была, так никому не было покоя. Вот не смеха ради, даже коза сбежала, уж на что вредная животина была, и то не вынесла. И что ты думаешь? Бабе рожать вот-вот, а она надумала на яблоню лезть. Яблока ей захотелось. Вот прям сейчас. Ну и куда ей с пузом-то? Пошла к этой яблоне, стала рядом и ревет в три ручья. Соседи сбежались, думали, стряслось чего… С другого конца деревни мужики вилы да косы похватали, кто-то ляпнул, что разбойники напали. А у её сестрицы свекруха как начала голосить — глад и мор пришёл, ратуйте, люди добрые! Насилу успокоились… А все только потому, что бабе с пузом яблока с ветки захотелось. Гай потряс головой, обалдело глянул на довольного Алана, мрачнея на глазах, и рявкнул: — Какие бабы? Какие яблоки?! Я тебе что приказал делать?! Э’Дейл моментально нырнул обратно в пергаменты. И не преминул тихонько огрызнуться: — Вот сам увидишь, как она теперь тебя изводить будет. Время показало, что Алан опять оказался прав…