***
Верен ехал позади Ардерика, безуспешно борясь с обидой. Сегодня сотник поставил рядом с собой старых и опытных воинов, прошедших не одну битву, а его отправил назад, и хорошо хоть не в хвост отряда. Оставалось только вслушиваться в окружающую тишину и глядеть по сторонам — вдруг за гранитными валунами поджидают враги и удастся увидеть их первым? Всё вокруг было чужим — и жёсткий вереск вместо мягкой травы, и горы на горизонте, и даже небо, наглухо затянутое вязкой серостью. Солнце здесь уставало быстрее, вставало поздно и светило тускло, будто ослабев от холода. Мутные утренние сумерки ещё не полностью рассеялись. Из вересковых зарослей выглядывали гранитные валуны, испещренные трещинами, как кожа — морщинами. Временами эти трещины складывались в подобие человеческих лиц; крестьяне дарили им лепешки и цветные ленты, чтобы не свернуть с пути, но отряду воинов, каждый из которых нес на себе оружейное железо, нечего было бояться. Перед ними расступятся и люди, и местные духи. Всё было чужим, но запах дыма и сырой шерсти напоминал о доме. Верен на миг прикрыл глаза и увидел перед собой родную деревню. Вспомнил широкий, вольный разлив реки; на песчаной косе протянуты жерди и верёвки, где сохнут крашеные мотки и полотнища; над чанами с краской поднимается едкий пар. Сверху от деревни звенят голоса — мать с младшими сёстрами готовится везти вниз обед, но что они кричат, Верен не может разобрать — рядом валяют войлок и от души лупят по шерстяной массе палками. Он очнулся и тут же обругал себя. Нашёл время мечтать! Так не то что врагов первым не углядишь, а всё сражение пропустишь. Морок рассеялся, но хлопки ему не почудились. В селении заметили всадников; кто-то стучал палкой по столбу, поднимая тревогу, и от реки к хижинам спешили люди. Приблизившись на расстояние полёта стрелы, Ардерик размашистым движением снял шлем, показывая, что пришёл с миром. Жители столпились на вытоптанном пятачке между домов. Человек пятнадцать, сплошь мужчины в кожаных штанах и потрёпанных шерстяных плащах, подпоясанных верёвками. Молчаливые, глядящие исподлобья. На поясах — длинные ножи, у некоторых в руках — небольшие охотничьи луки. Ардерик остановился шагах в десяти от настороженной толпы. Его голос разнёсся далеко по пустоши: — Именем императора… Его перебил свист стрелы. Сотника укрыли разом три щита; лязгнули мечи, выхваченные из ножен, сзади со скрипом взвели арбалеты. — Опустить оружие! — рявкнул Ардерик, отводя чужой щит. — Мы пришли с миром… Вторая стрела царапнула его наплечник с противным визгом. Верен успел заметить стрелка — стоящий позади всех высокий старик с перекошенным презрением лицом и гордо вскинутой головой клал на тетиву третью стрелу. Метательный нож привычно скользнул в ладонь — не убить, но остановить, метить в плечо — но сзади щёлкнул спусковой крючок арбалета, и старик упал, обливаясь кровью из развороченной глазницы. Потом никто не мог вспомнить, когда в войско полетели стрелы и камни — после этого первого убийства или незадолго до того. Всё было кончено в несколько минут: пятеро из пятнадцати северян остались лежать неподвижно, ещё трое корчились, зажимая окровавленными ладонями раны. Остальные, оглушенные рукоятями мечей по головам, вяло ворочались, пока спешившиеся воины забирали оружие из их ослабевших рук. Люди Ардерика, защищённые доспехами, пострадали меньше, но не обошлось без лёгких ран, а две лошади заметно хромали. — Вот и поговорили, — заключил Храфн, обтирая клинок. — Не припомню, чтобы нас ещё где так встречали… Ардерик стоял над телами, не говоря ни слова. Да и что было говорить? Пусть незадачливые скотоводы первыми обнажили оружие, а всё же они были свои — мирные жители, императорские подданные. Убивать их, вооружённых плохими местными ножами и простыми луками, было позорно, неправильно, недостойно воинов. — Сами виноваты! — зло процедил Ардерик, вгоняя меч в ножны. — Уложите убитых, как подобает, и снимите обереги или что они тут носят. Отвезу Эслингу, спрошу, как хоронить его людей. И почему они отвечают стрелами на императорское имя! Остальных связать и обыскать. Твёрдость, звучавшая в его голосе, успокаивала. Верен, оглушивший одного из северян и теперь вжимавший его в землю, облегчённо выдохнул. Скверно, конечно, что так вышло: пятеро убиты, ещё трое могут не выжить, но разве можно поднимать оружие против имперских войск? Он распустил тугой кушак пленника, чтобы связать его, как не раз вязал разбойников, стянул и отбросил в сторону толстый негнущийся плащ… — Что это?! Под плащом у северянина была надета шерстяная рубаха, каких на юге никто не носил — с хитрым выпуклым узором, в котором вилась цветная нить. — Гляди-ка, Рик! — крикнул Храфн, первым подошедший посмотреть находку. — Мы гадали, как будем искать камнеедов, а они тут как тут! Плащи с остальных пленников были сдёрнуты в считанные мгновения, и на всех оказались такие же рубахи. Узоры и цвета нитей чуть различались, но сделаны они были тем же невиданным способом. А поясами служили прочные узорчатые ремни с застёжками, на которых наконечники копий складывались в многолучевые звёзды. — Ты не ошибся? — вполголоса спросил Храфна Ардерик. — Сам знаешь, что нет. Узоры на рубахах и пряжках — это отличительные знаки. У каждого клана свои. Ещё должны быть крашеные плащи, чтобы принадлежность к клану была видна издали, но, верно, им хватило ума не надевать их так близко к замку. Рубахи они летом тоже вроде как не носят, но пояса — удавятся на них, но не снимут. — Что ж, это можно проверить… Ближайший к Ардерику пленник дёрнулся, пока сотник возился с тугой застёжкой. А когда Ардерик торжествующе поднял узорчатый пояс вверх — плюнул ему в лицо. — Готов биться об заклад: пока нас здесь не было, они расхаживали в своих цветных тряпках нараспашку, не заботясь, увидят их из замка или нет, — проговорил Ардерик, утирая лицо ладонью. — Вот как Эслинг управляется со своим никчемным войском — просто позволяет дикарям хозяйничать на своих землях! На наших землях! Он вытер руку о кустарник под ногами, предусмотрительно опустил забрало на шлеме и подошёл к следующему пленнику. — Может, это разбойники? — задумчиво протянул Храфн, пока Ардерик снимал с северян пояса. — Заняли чужую деревню, забрали коз… А, чушь! — Хороши разбойники! Расположились на ночёвку в двух шагах от замка! — Голос Ардерика из-под шлема звучал глухо. — В открытую топят очаги и пасут скот? Нет, эти люди здесь с ведома и позволения барона. А может и по приглашению. Семь ремней едва умещались в его ладони. Пока Ардерик рассматривал пряжки, свободно висящие концы скользили по его ногам и туловищу, будто змеи, пытающиеся укусить. — И что вы забыли на имперских землях? — поинтересовался наконец сотник у пленников. — Ловить рыбу и пасти скот чужакам запрещено. Или, может, вы добрые жители империи, перенявшие местные наряды? Я у вас раньше не был. Может, и поверю, что эти пряжки вам для красоты. Пленники угрюмо отмалчивались, глядя в землю. Лишь один взгляд они бросили — на замок, и трудно было сказать, чего было больше в этом взгляде — гнева или надежды. — Ещё не поздно принести клятву верности Империи, — вкрадчиво произнёс Ардерик. — Даже могу подсказать слова… Ладно. Займись, — велел сотник Храфну, кивнув на пленных. — Верен! Обшарьте тут всё. Что найдёте — тащите сюда. Ты за старшего. А вы присматривайте за ним! Ты, ты и вы оба! — ткнул он пальцем в трёх таких же молодых, но чуть более опытных воинов. — Дальше полумили не отходить. Если что — не стыдиться звать подмогу. Мы не можем терять людей, так что никаких подвигов. Раненых перевязать и тоже допросить. — А ты?.. — Храфн едва заметно кивнул на замок. — Расспрошу Эслинга про клановые знаки, — ухмыльнулся Ардерик. В его глазах разгорался шальной огонь. — И не постесняюсь спросить, какой узор на его рубахе. — Дров не наломай, — негромко сказал Храфн. Сотник только отмахнулся и послал лошадь крупной рысью, едва усевшись в седло. Трое сопровождающих с трудом поспевали за ним по каменистой тропе.***
Смеркалось, когда ворота замка наконец распахнулись. Оттуда выехал Ардерик, а за ним — все остававшиеся в замке воины. К тому времени в деревушке уже разбили лагерь: развели костёр из жердей, огораживавших загон с козами, пошарили в хижинах на предмет утвари и снеди, и над пустошью аппетитно пахло мясной похлёбкой. — Что ещё Рик задумал? — сердито недоумевал Храфн, бывший в лагере за старшего. За войском из замка потянулись гружёные телеги. К тому времени, как ворота захлопнулись, Ардерик уже подъезжал к лагерю, оставив обоз и большую часть воинов далеко позади. — Сожри его тролли! — заявил он, едва спешившись. — Индюк, возомнивший себя павлином! Решил отчитать меня за самоуправство, как мальчишку, а потом вовсе потребовал не лезть не в своё дело. Я поклялся, что больше не переступлю порога его замка. — Это как же? — Мы выстроим новые укрепления ближе к горам, и когда дикари придут мстить за своих, встретим их как подобает. — Зима на пороге, Рик, — перебил его Храфн. — Жрать что будем? — За дурака меня держишь? Я перекинулся парой слов с баронессой, и она дала мне своё кольцо в знак, что мы можем свободно охотиться и рубить лес, а после отправила слуг в кладовые и посыльного в город. И пообещала отправлять еду каждые две недели. На редкость толковая дама! У нас будут строевой лес, дрова и еда — чего ещё желать? Я не хотел искать камнеедов в горах, но будь я проклят, если они не явятся сами! — Лишь бы барон не вздумал запереть жену в кладовой, опустевшей благодаря нам, — мрачно сказал Храфн. — Пусть попробует, — пообещал Ардерик. — Уверен, он не решается ей слово поперёк сказать. Помяни моё слово, этот жирный боров под каблуком у своей красавицы-жены. А припасов у них хватит, да и охота обещает быть удачной. Он перевёл дух и увлёк Храфна в сторону от костра. — Ты допросил пленных? Храфн кивнул на бугор, прикрытый тряпьём: — Допросил, но толку было мало. Толковали про непобедимое войско, что придёт и отомстит за них, но откуда и сколько их будет — ни слова. Поди разбери, правду говорили или пугали. — Пусть приходят, — усмехнулся Ардерик. К вечеру на пустоши раскинулся палаточный лагерь. Пропахшие рыбой хижины северян были раскатаны на дрова, козы — зарезаны и ободраны. В лагере пылали костры, над которыми жарили мясо на походных вертелах и кипели котлы с похлёбкой. Самые длинные брёвна пошли на косые кресты, на которых висели тела пленников. Пустые глазницы смотрели на замок. Верен, наскоро поужинав, ушёл от костра и принялся колоть дрова, благо свежие спилы отчётливо белели даже в густых сумерках. Сухие, чуть тронутые плесенью поленья со звоном разваливались под острым топором. Ардерик давно отправил его отдыхать, но на сердце было неспокойно, и Верен орудовал топором, пока руки не налились свинцом, а следом не потянуло в долгожданный сон. Ардерик ввалился в палатку вскоре после него. На ощупь стянул с себя поддоспешник, верхние тёплые штаны и сразу завернулся в медвежью шкуру, которую всюду возил с собой. — Молодчина, Верен, — пробормотал он, зевая. — Хорошо держался сегодня. Ты и не такое видел, пока ходил за обозами, да? — Разное бывало, — отозвался Верен. — Что теперь будет с бароном? — Это императору решать. Прикрывать его я не стану. Надо будет спросить у госпожи Элеоноры, нет ли у неё верного человека, чтобы послать весть в столицу. У нас сейчас каждый воин на счету. Завтра разделимся, кто пойдёт на охоту, кто валить лес… Так даже лучше, не придётся делить славу с этим жирным индюком! Это будет только наша победа! Ардерик не сразу выговорился, но наконец уснул. Верен поплотнее закутался в пушистый мех, ощущая, как по телу разливается приятная усталость. Впору было забыться крепким, спокойным сном, благо не его поставили сторожить этой ночью — но сквозь тёплые волны набегающей дремоты пробивалось одно беспокойное, как заноза, воспоминание — как они сражались с северянами до того, как под плащами обнаружились чужие знаки. «Если бы это были свои? — шептал назойливый голос откуда-то изнутри. — Велика ли честь поднимать меч против скотоводов и рыбаков? Для того ли ты шёл сражаться?» Усталость постепенно брала верх, и докучные мысли уходили. Но одна всё-таки успела цапнуть, надолго прогнав сон. Не иначе, забралась под полог вместе с ветром, порыв которого принёс запах реки, горелой шерсти и крови. «А если бы твоя деревня приняла чужаков, ты бы поднял оружие? И против кого?»***
Из замка были хорошо видны костры, пылающие на пустоши. Они ярко освещали палатки и распяленные на косых крестах тела. Барон Тенрик Эслинг стоял у открытого окна, заложив руки за спину и глядел на них. Элеонора неслышно возникла в дверном проёме, ёжась от морозного воздуха. — Они заплатят, — процедил Тенрик сквозь зубы, не оборачиваясь. — За всё. — Пока что твои родичи платят за твою ложь, — негромко проговорила Элеонора. — Ты правда надеялся отвлечь отряд выпивкой и болтовнёй, пока люди Шейна искали отбившийся скот? Она скользнула в комнату и остановилась за спиной мужа, глядя ему в затылок снизу вверх: — Ты думал, что они погостят и уедут, очарованные твоим гостеприимством? Эслинг повернулся со стремительностью, которой трудно было ожидать от его тучного тела. Элеонора не отступила. — Кровь сегодняшних жертв на твоих руках, — безжалостно продолжала она. — Неужели твоё самолюбие стоило их жизней? — Люди могут ходить по земле, на которой родились, когда им вздумается. Или они здесь не хозяева? — У имперских земель один хозяин, на севере и на юге, — с нажимом сказала Элеонора. — Чем раньше ты объяснишь это своим родичам, тем лучше для них. И для тебя. Император не забудет того, кто положит Север к его ногам. — Я не предам свой народ за маркграфский титул, — твёрдо сказал Тенрик. — Ты просчиталась. Тебе не стать хозяйкой Северного маркграфства. А ведь ты покинула Юг только ради этого, верно? Ни один брак в Империи не принёс бы тебе столько власти. — Ни один титул не принесёт счастья, если некому его передать, — уже мягче ответила Элеонора. — Не оттого ли наш союз не благословлён детьми, что Северным маркграфством до сих пор управляет барон? Как наши дети будут расти, зная, что они не хозяева этой земли, а лишь присматривают за ней? — Мне не нужно иного титула, чем данный мне при рождении вместе с именем и кровью. — Лицо Тенрика вновь окаменело. — Нечего и мечтать о большем. — Маркграф Тенрик Эслинг, — вкрадчиво, но чётко сказала Элеонора. Она цепко следила за выражением лица мужа. — Твои люди принесут клятву Императору. Ты получишь титул и законные права на земли. А когда у нас будут сыновья, разделишь между ними владения, как захочешь. На благо Севера, как завещали предки. — Будь проклят день, когда я купился на твою красоту, — сдавленно проговорил Тенрик. — Я ждал, что Север изменит тебя. Заставит забыть имя, под которым ты родилась, и понять, кто истинный хозяин этих земель. — Баронесса Эслинг никогда не затмит маркграфиню Таллард, — был ответ. — Но маркграфиня Эслинг может попытаться. Элеонора зябко передёрнула плечами — в покоях мужа всегда было холодно — и нежно провела ладонью по щеке Тенрика. — А маркграф Эслинг не будет каждый год готовить отчёты, будто наёмный управляющий. Он сам будет распоряжаться своими богатствами. Его дети будут приняты ко двору, получат лучшее воспитание и вступят в брак с теми, кого выберет им отец, а не придворные. Она вглядывалась в его лицо, напряжённо ища признаки слабости. Её губы тронула едва заметная улыбка, когда Тенрик вздохнул и отвернулся. — Доброй ночи, — бросил он Элеоноре. Повернулся и вышел. Элеонора смотрела на дверь, пока тяжёлые шаги барона не затихли в коридоре. Затем хлопнула в ладоши, подзывая служанку, дожидавшуюся в коридоре. Прошла в свои покои по узким и извилистым коридорам и, пока ей расплетали волосы перед сном, удовлетворённо всматривалась в своё отражение. Поднимаясь, она скользнула взглядом по тяжёлой раме зеркала. Сверху из резных стеблей и листьев выступал щит, на котором красовался букет ландыша и вился родовой девиз рода Элеоноры — «Иди осторожно». Пожалуй, он больше подошёл бы Тенрику. А род Таллардов давно уже сравнивали не с цветками, а с ягодами ландыша — яркими на вид, горькими на вкус и ядовитыми, если обращаться с ними без должной сноровки.