***
Эслинге был в осаде, и замковый колокол теперь звонил каждые три часа. Его глубокий, вибрирующий звон разносился далеко по округе. Говорили, в тихую погоду его слышали даже в Лиаме, за три дневных перехода. В подземельях замка звон тоже можно было уловить, если прислониться к стене — через дрожь камней, пронизывавшую гранитную громаду от верха башни до основания. Беззвучный гул сперва наполнял кладку стен, откликался в лопатках и хребте, омывал изнутри рёбра, затем уходил в пол и оттуда поднимался по ступням, коленям, бёдрам, отзываясь тревожным, болезненным удовольствием. Такко оторвался от стены и открыл глаза. В нижних коридорах стояла тишина. Было слышно, как в боковых проходах стучат крысиные коготки, а с потолка капает вода. Иногда даже можно было услышать, как наверху бьют часы, и порадоваться, что скоро смена стражи. Но сегодня Такко оказался в другом конце замка, куда не проникали звуки сверху. Его назначали обходить нижние коридоры чаще других. Сын ювелира, ребёнком он облазал столько пещер и старых шахт, что не боялся ни темноты, ни каменной толщи над головой. Путаные ходы Эслинге могли в буквальном смысле загнать в тупик любого, кто прожил здесь меньше года, но Такко как-то ориентировался и плутал реже остальных, не переставая удивляться, насколько баронский замок не похож на замок маркграфа Олларда. Тот был построен по единожды выверенным чертежам и напоминал хорошо продуманный механизм. Новые наследники могли возводить и разрушать перегородки, обновлять внутреннее убранство, но общий вид оставался неизменным. Эслинге же словно был символом вечного раздора в семье. Каждый следующий владелец пристраивал комнаты и стены и прокладывал проходы и лестницы, никак не сообразуясь с уже имеющимися. Ничего общего с размеренной чёткостью, сквозившей в каждой линии Оллардовского владения. Такко зябко передёрнулся и резко обернулся, весь обратившись в слух — в боковом проходе отчётливо слышались шаги. Тихие, но хорошо различимые. Такко неслышно отступил к освещённому коридору, чтобы позвать подмогу, но никого не увидел. Видимо, другие воины таились во тьме; кричать же Такко не решился, боясь спугнуть незваного гостя. Положив стрелу на тетиву, он так же неслышно направился в проход. Кто-то ступал по каменным плитам, не слишком таясь, но чем дальше Такко вслушивался и всматривался в кромешную тьму, тем яснее понимал, что звук идёт не из прохода, а из-за стены. Он осторожно отпустил тетиву, чтобы свободной рукой ощупать кладку в поисках двери или непрочного места, но внезапно раздались шаги уже в главном коридоре, и они были знакомыми. Пришлось выбираться на свет, на ходу пряча стрелу. — Замёрз, лучник? — Дарвел обходил посты перед сменой караула. За его плечом стоял сменщик — парень из замковой стражи. — Что, тихо было? Такко коротко рассказал о шагах. Дарвел нахмурился: — Идём. Свет трёх факелов озарил каменный коридор с низким сводом. Прятаться здесь было негде; дверей и ниш тоже не было. Шаги за стеной были едва слышны и вскоре стихли совсем. — Он уходит, — прошептал Такко. Дарвел кивнул и сделал знак возвращаться. — Скверно, — сказал он, снова оказавшись в освещённом коридоре. — Забеги-ка к Мюру, скажи, чтобы шёл сюда с братьями. Удвоим караулы. — Простучать бы стены, — сказал Такко. — Лазутчик явно искал проход… — Это мы уже с господином Тенриком разберёмся, — Дарвел как-то сразу подобрался, посуровел и махнул рукой. — Иди, позови парней и отдыхай. Да держи язык за зубами! Может, шаги слуховой трубой принесло! Нечего зря пугать народ… «Маркграф доверял мне побольше, чем старые ходы», — крутилось в голове у Такко, пока он поднимался наверх. Мысль была дурная и недостойная, но упорно вертелась в голове, как детский волчок. Такко отлично помнил, что едва не поплатился жизнью за маркграфские тайны, а подвальная мастерская до сих пор являлась ему в кошмарных снах. Но всё же с каким удовольствием он облазал бы подземные ярусы, измерил бы извилистые коридоры шагами и мерной бечёвкой, вычертил бы их на планах! В непредсказуемых изгибах и поворотах была своя красота, они так и просились на бумагу. Внезапно его словно обдало ледяной водой, а внутренности скрутило в тугой комок. Страх сдавил горло, лёг на плечи невыносимой тяжестью. Захотелось свернуться клубком, спрятаться, оказаться где-то очень далеко… Хотя дальше северных рубежей Империи деться было, пожалуй, и некуда. Такко упрямо выпрямился и на миг прикрыл глаза. Под веками плясали блики на латунных шестернях. «Хватит с тебя тайн», — одёрнул Такко сам себя и решительно зашагал дальше. Тем более, широкий коридор приближал его к кухне, откуда даже в эти ранние часы одуряюще пахло едой, слышались голоса и неизменный стук посуды. Есть не то чтобы очень хотелось, но от близости тепла и уюта ледяные клещи в груди постепенно разжимались. Коридор, ведущий к кухне, как всегда, был набит людьми. Беженцы из города сидели на полу, благо здесь было теплее, чем в других коридорах. Кажется, кое-кто из них здесь и спал — то ли в замке не хватило комнат на всех, то ли людям было спокойнее рядом с кухней. Такко прошёл мимо них, остановился перед дверью одёрнуть рубаху и отряхнуть штаны и замер, услышав обрывок фразы, в сердцах брошенной кем-то из поваров: — Всё зло с юга! — Столько лет жили мирно, — поддержал его второй, — а теперь и за ворота выйти не смей… — Свалились на наши головы… — Они нам войну, а мы корми их и коней ихних, — ворчал уже третий голос. — Наши-то бароны хоть и худой мир держали, а всё же… Такко нестерпимо хотелось распахнуть дверь и напомнить поварам, кто сторожит их сон и вообще всячески радеет об их безопасности. Ему стоило большого труда убрать ладонь с дверной ручки. Как бы ни было обидно, ругаться с теми, кто дал еду и кров, не годилось. Он развернулся и зашагал прочь. Лучше было зачерпнуть овса из лошадиной кормушки, чем просить на кухне. У выхода мороз немедленно забрался под тёплую рубаху, облепил ноги враз заледеневшими штанинами. Такко крепче запахнул плащ, распахнул тяжёлую дверь и столкнулся с Вереном. — Вот ты где! — обрадовался Верен. — С караула? А я лошадей проверял. Всё дуешься? Идём перехватим чего-нибудь, пока есть время, да поговорим наконец. — Давай! — Ледяные клещи разжались окончательно, а с плеч словно гора свалилась. С Вереном давно пора было поговорить. — Только не на кухне… Такко коротко пересказал услышанный разговор, и Верен нахмурился: — Ну и дела. Надо сказать Ардерику. Он говорит, хуже нет, когда нельзя доверять лекарю, повару и оружейнику. — Верен, погоди! Куда спешить? До завтрака всё равно не меньше часа. Я зря тебя обидел тогда, ты прости… — Да ну брось. Давно забыл. Поболтаем непременно, только давай сперва к Рику, а то у меня сердце не на месте. — Он тебя после не отпустит! — едва ли не с отчаянием возразил Такко. — Верен! — Отпустит. Догоняй! — только и бросил Верен. Такко уткнулся обречённым взглядом в захлопнувшуюся перед ним дверь, отвернулся и зашагал к конюшне. И только вечером, проснувшись к очередной страже, вспомнил, что ничего не сказал Верену о шагах в подземелье.***
— Вы почти не прикоснулись к завтраку, — Элеонора шла по коридору, легко опираясь на руку Ардерика. — Еда была плохо приготовлена или вас что-то гнетёт? Ардерик объяснил, и Элеонора успокаивающе улыбнулась: — Жаль, что вам пришлось услышать кухонные сплетни. Это не делает чести нашему дому. Однако опасаться нечего. Северяне столько голодали в прошлом, что ни за что не посмеют отравить даже злейшего врага. Еда для них святое. Скорее, воткнут нож вам в спину, но еду не испортят. На лице Ардерика явно читалось недоверие, и Элеонора улыбнулась уже более открыто: — Прошу вас, не волнуйтесь. Я знаю, о чём говорю. Я тоже чужая здесь, Ардерик, и местным было трудно меня принять. Признаться, и сейчас моё имя нередко окружают такими же нелестными выражениями, как ваше. — Но почему? Ведь северные бароны сто лет как женятся на уроженках Империи. Да в местных жителях течёт столько имперской крови, что странно вообще звать их северянами! — Не всё так просто. Элеонора поймала себя на том, что теребит пальцами кольчужную вязь. Удача была на её стороне: сотник сам дал ей повод для разговора, который она с таким тщанием продумывала ночью. Она глубоко вздохнула и убрала пальцы с наруча Ардерика, крепко сжав их под накидкой. — Я хочу вам кое-что показать. Вы справедливо заметили, что кровь северян сильно разбавлена, поэтому тем из них, кто хотел держаться корней, приходилось полагаться исключительно на обычаи. Бароны Эслинге издавна собирали разные занятные вещи, напоминающие о ныне забытых традициях. Мне удалось раздобыть кое-что, что может вас заинтересовать, а заодно, надеюсь, убедит в надёжности здешних поваров. Они поднялись по широкой лестнице к покоям Элеоноры. В этих коридорах было светло — наружные стены были чуть тоньше, чем внизу, и дневной свет лился сквозь большие окна, забранные тонким стеклом. Элеонора прошла в комнаты, сопровождаемая неизменными служанками, и вышла оттуда уже одна, без меховой накидки и с деревянным ларцом в руках. На крышке были вырезаны свернувшиеся в тугой клубок драконы. Пасти извергали дым, крылья и спинные гребни щерились острыми зубцами, увенчанные шипами хвосты сплетались не то в смертельной схватке, не то в любовной. — Я попрошу вас держать в тайне то, что вы увидите, — проронила Элеонора, прежде чем открыть ларец. — Разумеется, — Ардерик встал так, чтобы загородить ларец от оруженосца, который понятливо отвернулся и уставился в конец коридора. — Показывайте, что там! …Перед своим последним отъездом в Бор-Линге Шейн снова увиделся с Элеонорой. Велел отослать служанок и грубо сунул в руки резной ларец, на этот раз доверху заполненный ядовитыми камнями. — Ты всё равно придёшь ко мне, — сказал он, и острая резьба больно оцарапала Элеоноре ладони. — Не обещаю, правда, что возьму куда-то повыше, чем в прачки… Но если расчистишь мне дорогу, путь, о котором ты мечтаешь, тоже будет свободен. Я испытал драконову кровь в деле, и она оказалась даже лучше, чем я ждал. Думай, южный цветок! Теперь ларец держал в руках Ардерик, с удивлением рассматривая камни цвета засохшей крови. — У нас в Империи из этих камней получают цветные чернила и краску для лица, — пояснила Элеонора. — На Севере же они издавна служили тайным оружием, которое устраняло лишних людей, не марая чести убийцы. Если бросить камни в огонь, они сгорят дотла и отравят воздух. Сильное и незаметное средство. — Откуда они у вас? — Не имеет значения. Когда-то давно здесь были разработки, но либо они иссякли, либо их прекратили по другой причине. Северяне называют эти камни драконовой кровью и считают большой редкостью. Я хотела показать вам, что у местных в ходу более необычные способы убрать неугодных, кроме как подмешать яд в еду. Если воздух отравлен умеренно, человек не умрет, но тяжело заболеет. Говорят, это похоже на расстройство желудка… Если же подкладывать камни в очаг несколько дней подряд, помочь больному не сможет ни один лекарь. Элеонора замолчала, и Ардерик поднял на неё взгляд, в котором недоумение медленно уступало место пониманию. — Кто ещё знает, что они у вас? — Никто. Но если узнают… Один или два камня я могла бы объяснить, что держу их на случай, если закончатся чернила, но целый ларец… Ардерик, друг мой! Моя честь, моя жизнь теперь в ваших руках. Мало кто поверит, что я заботилась лишь о своей безопасности. — Пока я жив, никто не осмелится обвинить хозяйку Эслинге, — твёрдо сказал Ардерик, приложив руку к груди. — Берегите это сокровище. Если желаете, я могу сохранить его у себя. — О нет! — Элеонора потянула ларец к себе. Её пальцы легко коснулись рук Ардерика, губы тронула едва заметная смущённая улыбка. — Ваши покои — слишком опасное место. Не беспокойтесь. Я хранила их столько лет… Я буду осторожна. Она шагнула назад, только Ардерик не собирался прекращать разговор так быстро. — У вас не было возможности увидеть их в действии? — спросил он, шагнув за Элеонорой. — Вы… не пытались испробовать?.. — Нет, что вы. Я и подумать об этом не могла. У меня… были причины. — Я понимаю, — Ардерик запнулся было, но продолжил тем же уверенным тоном: — Яд невозможно обнаружить? — Не знаю. В любом случае, никто не свяжет тайное оружие северян с нашими именами. — Вы правы. Во время войны подданные часто бывают недовольны правителем. — А ещё нельзя упускать из виду врагов, которые могли проникнуть в замок тайными ходами. Жители побережья не умеют добывать честную победу. — По случаю тяжёлой болезни барона руководство защитой замка перейдёт к госпоже баронессе. — А поскольку госпожа баронесса ничего не смыслит в военном деле, она поручит это дело тому, кто доказал свой опыт и храбрость, — Элеонора вложила в улыбку всё своё очарование и снова коснулась руки сотника. — Вы слишком добры ко мне. — Ардерик отвёл взгляд, но Элеонора успела заметить вспыхнувший в его глазах огонь. Тот же, что вспыхивал в глазах Тенрика, когда она обещала ему маркграфский титул. Тот же, что горел в глазах Шейна, когда он обещал ей северную корону. Все они хотели власти, и Элеонора разделяла это желание всем сердцем. — Этого недостаточно, чтобы отплатить за вашу верность, — проговорила она. — Вы столько сделали для замка и ещё сделаете! Особенно если барон… после долгой и продолжительной болезни… Элеонора оборвала фразу и искоса наблюдала за молчащим Ардериком — не слишком ли далеко она зашла. Затем отпустила его ладонь и тихо сказала: — Я совсем вас утомила. Спасибо, что поговорили со мной. Я дам знать, когда мы увидимся в следующий раз. Она кивнула на прощание, и на этот раз Ардерик её не остановил. — Берегите себя, — негромко проговорил он вслед. Элеонора дошла до комнат, не чуя под собой ног от внезапно навалившейся усталости. Входя в комнаты, она сбросила накидку на руки служанке и в молчании остановилась у окна, вцепившись в ларец. Ардерик и Шейн даже были чем-то похожи. Порывистые, вспыльчивые — два бойцовых петуха на птичьем дворе. Тенрик — индюк. Но кто же тогда она?..***
Верен ввалился в их с Ардериком комнату, свалил у камина охапку дров и вязанку хвороста и с трудом подавил желание растянуться рядом. Поединки с сотником всегда давались ему трудно, но сегодня пришлось крутиться с мечом особенно долго. После упражнений на морозе и в меру сытного ужина хотелось спать или, в крайнем случае, лениво валяться у огня, подставляя теплу то один бок, то другой. Однако прежде нужно было растопить камин. Замковые печи хоть и приятно грели пол через сложную систему воздуховодов, но при стоявших на дворе морозах этого не хватало. — Может, северяне помёрзнут там на пустоши, а? — проговорил он, раздувая огонь. — Просто ужас, какой холод. Неужели здесь каждую зиму так? — Я слышал, бывает и хуже, — отозвался Ардерик. — Привыкнем. — Хорошо бы. Как думаешь, служанкам баронессы тоже холодно? Они так спокойно стояли утром на стене… — Всем холодно, Верен. Кроме этого жирного борова! — последнее слово сотник почти выплюнул, и не было сомнений: если раньше у него и оставались какие-то крохи уважения к барону, ныне они рассыпались в пыль. В комнате быстро теплело. Верен давно скинул плащ и тёплую верхнюю рубаху и даже отодвинулся от камина, так обжигали ноги кожаные штаны. Затем зажёг свечи и со вздохом взял с полки военный трактат. С каждым днём буквы вели себя всё покладистее и всё легче складывались в слова. Хуже было, когда Ардерик заставлял переписывать прочитанное, да ещё в точности повторяя книжный шрифт. — Ганс Таллард не родня нашей баронессе? — спросил Верен. Открывать книгу дальше обложки ему не особенно хотелось, поэтому он пока вчитывался в имя автора. — А? — встрепенулся Ардерик. — Это её отец. Видишь же, что книга новая, печатная. Скоро мы с тобой дойдём до трактата об осадных орудиях, тот написал дед… или прадед… А, тьма их разберёт! Знаешь, что я тебе скажу, Верен? Не связывайся со знатью! Талларды, Вилларды, да и Эслинги — все они с одного поля! Мягко стелят, ласково смотрят, а сами только и думают, как обобрать тебя до нитки. Я это говорил братьям и теперь говорю тебе — держись от всего этого дерьма подальше! — Но баронессе-то доверять можно? — полуутвердительно спросил Верен. — Она так о нас заботится. — Баронессе — можно, — сказал Ардерик после недолгого молчания. — Может, она оттого и уехала на Север, что не прижилась в столичном змеюшнике… Верен с головой ушёл в чтение и не обратил внимания, что сотник не стоит за плечом, как обычно, нетерпеливо постукивая кулаком по столу, а всё сидит у догорающего камина и ломает прут, вытянутый из вязанки. — Она не может наследовать после мужа, пока не принесёт сына, — проговорил наконец Ардерик. — Если с нашим драгоценным вместилищем дерьма и жира что-то случится, она вернётся к отцу, а император назначит нового барона. Но если будет наследник, она останется править до его совершеннолетия. А может, и дольше, если тот затянет с присягой. — Едва ли с бароном что-то случится, — отозвался Верен, слушавший вполуха. — Такие обычно живут долго. Если только не съедят чего-нибудь совсем неподходящего. Ардерик не ответил. Сидел молча, крошил прутья и всё смотрел в огонь.