На пороге зимы

      Готовый к осаде замок выглядел непривычно. На первом ярусе некуда было ступить. У наскоро сколоченных коновязей волновались лошади, у стен высились горы зерна и овощей, пол был завален тюками, заставлен ящиками с зеленью, бочонками с вином и соленьями — всем, что вынесли из кладовых и погребов. На втором ярусе устроили раненых. Оттуда несло кровью, потом, нечистотами, и резкий запах отваров и настоек не перебивал тяжелый смрад. Хлопали двери, отовсюду раздавались шаги, стоны, крики. И над всем этим властвовала Элеонора — отдавала приказы, распределяла припасы и снадобья, мелькала то здесь, то там в неизменной лисьей накидке, метя пол вышитым золотом подолом, с гордо поднятой головой и лёгкой тенью заботы на прекрасном лице.       Тенрик Эслинг стоял в глубокой нише первого яруса, никем не замеченный. Он распоряжался в замке, пока не пришла Элеонора — его Эйлин. Теперь Эйлин решала, как сложить припасы и где устроить очаг, а ему, Тенрику, надлежало быть во дворе и готовить войско. Но этим уже занимался имперский сотник. Он отдавал приказы верному Дарвелу, он втолковывал людям, что нужно будет делать, и это на него с немым вопросом смотрела Эйлин, пересекая двор. А барон Эслинг прятался в темноте, как будто был убит, пленен, изгнан — и жизнь без него текла так же размеренно.       Женщины и дети, разбиравшие припасы, вдруг поднялись и склонили головы — в башню ввалился имперский сотник. Оглядел сваленные тюки, скривился, жестом показал освободить середину. Затем он говорил с Эйлин, стоя так близко, что между ними едва можно было поставить ладонь, затем ушёл, а Эйлин принялась отдавать распоряжения. Его распоряжения. Барон Эслинг должен был догадаться, что середину холла нужно освободить на случай отступления. Но и это сделал не он.       В тусклом свете факелов Эйлин была похожа на статуэтку из кости и тёмного дерева. Она так отличалась от местных женщин: коренастых, светловолосых, безотказных. Эслинг вспоминал, как впервые увидел её — хрупкую, с фарфорово-белой кожей и стальными глазами. Как впервые взял за руку, какой тонкой и слабой казалась эта рука. Они не были созданы друг для друга, следовало понять это сразу. Все усилия оказались тщетны. Время всё расставило по местам, и река, перекрытая плотиной, вернулась спустя годы в старое русло.       Эйлин направилась во двор. У самых дверей её кто-то окликнул, Эйлин резко обернулась, накидка распахнулась, и в просвете блеснула кольчуга — змеиная чешуя под лисьим мехом.       Эслинг отступил глубже в нишу и вжался в камень, пытаясь ощутить молчаливую поддержку замка. Не вышло. Это отец и Шейн вечно болтали, что слышат голоса и видят в коридорах умерших предков. Тенрик никогда не ощущал замок как живое существо — в отличие от земли, которую чувствовал, как своё второе тело. Год за годом он безошибочно угадывал, когда сеять и убирать, когда перегонять скот. И неласковая северная земля воздавала ему сторицей — добрела, жирела и рожала столько, сколько могла. Что, в сущности, значила его, Эслинга, жизнь, рядом с вечностью, к которой он прикасался каждый раз, проводя первую борозду, наблюдая за первыми всходами, глядя, как наполняются по осени закрома?       Замок готовился к сражению, а Эслинг думал, что умереть — не страшно. Земля примет его в свои объятия, и полузабытые боги откроют перед ним ворота. Но кому после него достанется Север?       «Я был хозяином и хранителем этих земель все эти годы, — думал он. — Я держал мир, как умел. Кто бы ни победил сегодня, они утопят Север в крови. А земля не любит кровь».       Он сразу знал, что приезд сотника не кончится добром. Знал, ещё когда тот скакал через пустошь во главе своей сотни, и уверился, получив в лицо обвинение, что кровь для барона дороже клятвы Императору. Кровь… Что знал об этом имперский сотник, что знала об этом Эйлин, бросившие родной дом ради славы и одна тьма знает ради чего ещё? Что знали они о долге, вросшем в плоть, о крепких корнях?       Эслинг выбрался из ниши, неловко зацепившись мечом, и скрылся в одном из боковых ходов. Меч путался в ногах; Эслинг придержал его с горькой усмешкой. Если потребуется, он возьмётся за оружие, но прежде нужно было сделать кое-что поважнее. Барон Севера не мог выиграть битву, но мог позаботиться, чтобы «победители» не разорили вверившиеся им земли.       В покоях было холодно — так, как никогда не бывало в прежние, мирные времена. Изо рта вырывался пар, стекла наглухо заплели морозные узоры. Эслинг зажёг светильники, отыскал в ящике стола увеличительное стекло и тонкое перо, встряхнул чернильницу — не замёрзла, хорошо! — и принялся писать на пергаменте мелким убористым почерком. Перо неловко лежало в руке, а буквы не получались достаточно мелкими, однако он пробовал снова и снова, пока не стало получаться.       Когда на пустоши взметнулись огни и раздался боевой клич, Эслинг отложил перо и потёр слезящиеся от напряжения глаза. Острым ножом отрезал от исписанного пергамента узкую полоску, а остаток листа свернул и положил в кувшин с водой, забытый у остывшего камина. Кто бы ни достал черновик, прочитать не сможет. Эслинг спрятал исписанную полоску за пазуху, оправил доспех, обвёл прощальным взглядом свои покои и вышел, плотно затворив за собой дверь.       Оставалось дожить до рассвета.

***

      Войско камнеедов будто прочесали гребнем. Лучники осыпали пустошь стальным дождём. Не зря кузнецы в спешке ковали особые пустотелые наконечники! Не зря мешали серу с селитрой и древесным углём и обливали этой смесью просмоленную ветошь! Ни одна стрела не погасла в полёте, ни одна не переломилась, и теперь жаркое пламя топило свежевыпавший снег и очерчивало фигуры, словно они были нарисованы пером на рыжей бумаге. Пустошь огласил боевой клич, быстро перешедший в предсмертные хрипы — боевые стрелы легли на тетивы раньше, чем упали последние огни.       Впрочем, камнееды не для того мёрзли в чужих укреплениях, чтобы отступить. Они замешкались лишь на миг, перестроились и остановились вне досягаемости стрел. Верен переглянулся с Ардериком. Оба подняли арбалеты одновременно, и камнееды шарахнулись дальше. Верен в сердцах проклял тугой замок арбалета — не успел перезарядить, враги укрылись во тьме. Лучники готовились метить по уцелевшим копнам — сено быстро прогорало, пустошь снова затягивало снежной мглой.       — Пусть выйдут, — беззвучно твердил Верен. Мгла в прорези прицела казалась живой, из снега вырисовывались причудливые фигуры-мороки. — Пусть выйдут…       Однако то, что выдвинулось из тьмы, меньше всего напоминало войско. Это было похоже на дом, вдруг получивший ноги и отправившийся прогуляться по равнине. Морок двигался — жуткий, угловатый…       — Огня! — потребовал Ардерик. Горящие стрелы вновь прочертили небо, оставшееся сено запылало, и стало видно, что это и правда дом — с треугольной крышей, низкими скатами, почти касавшимися земли. Точно такие же стояли у реки, в той деревне, которую сожгли и разорили первой. Как, с какого света явились эти хижины?..       Верен крепко зажмурился, чтобы прогнать морок, и перед глазами всплыли рисунки из военного трактата. Конечно же! Это был таран, крытый сверху навесом от стрел и камней. На полозьях он легко шёл по снегу, а под навесом скрывались воины, толкавшие снаряд вперёд.       — Готовьте копья! — велел Ардерик. — Луки опустить! Берегите стрелы!       Махина неотвратимо приближалась. Кто-то из лучников на стене не выдержал и спустил тетиву. Стрела ударилась о навес и отскочила.       — Беречь стрелы! — повторил Ардерик. Завёл руку за спину, не оборачиваясь, и Верен вложил в неё протянутое кем-то копьё. Наконечники закаливали в бычьей крови, а значит, они пробьют деревянный навес раньше, чем падут ворота. Верен услышал торопливый топот по лестнице — несли ещё копья — ощутил в руке выглаженное древко и метнул его изо всех сил.       Он ждал хруста дерева и испуганных криков, но копья отскочили со звоном и упали в снег. Доски навеса были облиты железом. Нечего было и думать пробить их.       — Ты хотел достойного противника, Верен? — усмехнулся Ардерик его растерянному лицу. — Ну вот он. Всё как ты просил.       Стена под ногами вздрогнула, будто земля снова решила пошевелиться — таран ударил в ворота.       — Отставить копья, — велел Ардерик. — Несите смолу и масло!       Было жутко наблюдать, как таран стоит под воротами, как конец окованного железом бревна показывается из-под навеса.       — Лейте! — Ардерик нетерпеливо выхватил у кого-то ведро и первым опрокинул вниз, на скошенные стенки навеса. — Быстрее! И дайте огня!       Воздух стал горьким от дыма и душно-плотным от смолы — во дворе спешно раскладывали новые костры и наполняли котлы. По навесу тарана сползали тёмные потёки. Ардерик швырнул факел, и смола вспыхнула.       На стене раздался торжествующий клич. Каждый хоть раз клал по недосмотру раскалённую кочергу на пол и видел, как быстро обугливается сухое дерево, а если вовремя не убрать, то может и вспыхнуть. И каждый знал, как хорошо горят северные сосны, из которых был сложен навес.       — Пусть погреются, — мрачно усмехнулся Ардерик. — Луки держать наготове! Ещё смолы!       Стену окутал удушливый коптящий дым. Верен подумал, что над воротами навек останутся чёрные следы в память о битве. В память о победе. Он даже язык прикусил, чтобы не спугнуть удачу поспешной мыслью. Мельком оглянулся — во дворе суетились вокруг костров женщины и дети, а лучники на стене держали стрелы наготове. Ещё чуть-чуть — и задымятся смолистые доски навеса, а камнееды разбегутся прямо под острую сталь!.. И вовремя — таран бил в ворота, не останавливаясь, и в глухом звуке ударов всё яснее слышался треск.       Угроза вылетела из тьмы внезапно — в небе сверкнули огни и упали во двор. Ардерик зло выругался, помянув разом и забытое войско камнеедов, и всю их родню до седьмого колена. Северяне возвращали замку огненные стрелы, подобранные в вытоптанном снегу. Воины на стене шарахнулись, пригнулись. Горящие стрелы упали во двор, где их быстро затоптали, но две угодили на крышу конюшни, как нарочно, очищенную от снега. Просмоленное дерево занялось сразу. Женщины во дворе выстроились цепью к колодцу, загремели вёдрами, послышался уверенный голос баронессы — и тут через стену во двор полетели уже не огненные стрелы, а боевые.       Ардерик с Вереном одновременно рванулись во двор, замерли на верхней ступени лестницы — нельзя, нельзя было оставить стену! Женщины бежали к замку, шарахаясь и втягивая головы в плечи. Кого-то тащили в замок под руки; Верена обожгло было узнаванием, но широкая юбка и валяные сапоги выдали в раненой крестьянку и душный страх отступил. Зато изнутри поднялась холодная ярость. Достойный противник, как же! Достойный не метил бы по безоружным! Двор опустел, двери башни закрылись, и оставалось только смотреть на горящий таран да ждать, сжимая рукоять меча.       Терпкий, горький дым слепил глаза, от него першило в горле. Треск горящего дерева заглушил жуткий хруст: таран проломил ворота раньше, чем загорелся.       — Вниз! — Ардерик взмахнул мечом, указывая на ворота, и воины ринулись по лестнице. Верен на бегу закинул за спину арбалет, перекинул на руку щит и выхватил меч одним длинным движением, которое ни за что не сумел бы повторить в мирное время. Сердце колотилось так, будто вот-вот проломит рёбра, под шлемом было жарко и глухо, меч будто прирос к руке, а взгляд был прикован к воротам, где жутко белели изломанные брёвна. Ворота подались под очередным ударом с оглушительным треском, и в проломе сверкнули вражеские клинки. Краем глаза Верен видел, как баронесса снова выскочила из замка, прикрываясь щитом, возилась с замком псарни, и в её накидке запуталась стрела. Видел, как к воротам кинулись собаки, щёлкая зубами. А дальше в разломанный проём ворвались враги и глаза застлала ярость.       Меч сам взлетал вверх, прорубал брони, тела, кости, пока проём не заполнили волчьи головы и чья-то рука не дёрнула Верена за плечо, увлекая в замок. В памяти отпечатались оскаленные пасти, чужие лица с пустеющими глазами, столб искр и пламени. Затем с грохотом закрылись двери и стало тихо.

***

      Ворота пали, противники превосходили числом, и войско отступало. Элеонора знала это от мальчишек, подносивших стрелы, и видела через узкие окна. Знала она и о том, что раненые наверху подползли к окнам с луками, которые не могли натянуть, а кто мог — спустились вниз и сжимали в ослабевших руках мечи, привалившись к стене. Столько лет Элеонора мечтала стоять за спиной воина, ждать его с войны, управлять землями в его отсутствие… но в её мечтах не было липкого, постыдного страха, который обволакивал с самого начала битвы и теперь вонзился под рёбра острым кинжалом.       Воины вваливались в двери, пятная кровью каменный пол. Одни падали на руки лекарей, другие запирали и заколачивали двери. Лучники кинулись наверх, на ходу накладывая стрелы на тетивы. Элеонора нашла Ардерика — он был весь залит кровью, но шёл сам и голову держал высоко. Слишком высоко для проигравшего. Его оруженосец тоже был рядом — глаза у него были ошалелые, с конца меча вязко струилась кровь.       Элеонора протолкалась сквозь толпу, схватила сотника за плечо:       — Скажи, есть надежда?       — Есть! — твёрдо ответил он, и в глазах плеснул азарт. Неожиданный, неуместный.       — Ты на кого-то надеешься? Тайно послал за помощью?       — Нет. — Он не глядя вогнал меч в ножны, и Элеонора вдруг ощутила, как дрожат её руки. — Наша надежда — Шейн Эслинг.       Элеонора, онемев, отступила, прижав ладони к вискам. Ардерик поймал её за руку, притянул к себе, не таясь:       — Думаешь, я потерял разум? Верь мне: Шейн загнан в ловушку, как и мы. Пусть мне никогда не коснуться меча, если он не поступит, как я думаю! Если всё пойдёт, как надо, мы спасены.       У Элеоноры кружилась голова от запаха крови и гвалта. Она покачала головой, ничего не понимая, и Ардерик поднёс её холодные пальцы к губам:       — Всё будет хорошо. Веришь мне?       — Спаси замок, — вырвалось у Элеоноры. Ардерик улыбнулся, выпустив её руку, и отправился отдавать распоряжения.       Они собрались на втором ярусе. Защищать двери осталось человек десять. Этого было мало, отчаянно мало, но Ардерик приказывал так уверенно, что Элеоноре не оставалось ничего, кроме как довериться. Неопределённость пугала её. Она помнила, как выглядел Ардерик после битвы на пустоши — страшно, мёртво, но и то было понятнее бурлившего в нём сейчас нетерпения.       Наверху неожиданно обнаружился Тенрик. Элеонора не смогла заставить себя подойти к нему. Она стояла плечом к плечу с Ардериком, и стрела, запутавшаяся в мехах, касалась оперением рукояти его меча. Сотник и не взглянул на барона. Пересчитал стрелков, замерших у окон, махнул рукой:       — Опустите луки.       И опёрся о подоконник, тяжело дыша и безуспешно оттягивая латный ворот.       Камнееды затаились во дворе. Лучники поглядывали на Ардерика нетерпеливо, почти умоляюще — то тут, то там мелькала неясная тень, а кто-то и вовсе выходил на свет, отбиваясь от собак щитами и ногами.       — Во имя рассвета, чего ты ждёшь? — прошептала Элеонора.       Сотник не ответил. Он смотрел на разбитый проём ворот, и вскоре оттуда показалась тёмная фигура. Собаки отступили, завиляли хвостами. Человек был один, он вышел на свет, стянул шлем, и пламя горящей конюшни зажгло медью его рыжие волосы. Шейн Эслинг явился в замок после двухлетнего отсутствия.       Он прикрикнул на без того притихших собак, по-хозяйски затоптал и отшвырнул попавшуюся под ноги горящую головешку и остановился перед окнами, прямо под направленными на него стрелами, небрежно помахивая белой тряпкой — знаком мирных переговоров. Обстоятельно оглядел двор и замок, пригладил взмокшие под шлемом волосы.       Лучники рванули тетивы, но Ардерик и барон рявкнули так, что внизу испуганно заржали лошади:       — Не стрелять!       — Кто пустит стрелу, сброшу во двор! — добавил Ардерик и наклонился вперёд, нетерпеливо постукивая пальцами по подоконнику.       Шейн никуда не торопился. Элеонора оглядывала его жадно, вспоминая все подробности облика. Ростом чуть выше Ардерика, Шейн ещё больше раздался в плечах за эти два года. Или дело было в броне? В остальном он не изменился: гордая посадка головы, взгляд с прищуром, даже знакомый, полоснувший по сердцу жест, которым он приглаживал волосы. Рыжие, а не светлые, как у Ардерика. Зачем она их сравнивает, во имя рассвета?       Наконец Шейн заговорил:       — Брат мой Тенрик! Здоров ли ты! Не исхудал ли от забот и тревог?       Двор заполнил хохот.       — Брат мой Тенрик! — продолжал Шейн. — Нас, сынов Севера, слишком мало, чтобы длить войну. Выходи и решим исход боя поединком, как заповедали предки!       Ардерик ударил кулаком по подоконнику и шумно выдохнул. Он едва не приплясывал на месте. Элеонора стиснула руки так, что хрустнули суставы. Вот чего он хотел — скрестить мечи с Шейном, один на один! Ждал этого, знал, что Шейн не упустит возможности покрасоваться!..       Эслинг стоял, как каменное изваяние, и краска медленно уходила с его лица. Взгляды скрестились на нём — изумлённые, испуганные, умоляющие — и стали как-то особенно заметны надставленные ремни лат и что меч неловко привешен к поясу.       Дарвел кашлянул и шагнул вперёд:       — Позвольте мне, господин Тенрик, защитить честь хозяина Эслинге.       Тенрик смотрел на него — долго, потерянно. Затем отвёл взгляд и кивнул.       Внутри у Элеоноры будто что-то надломилось и осыпалось с тихим шорохом. Ей было не жаль Дарвела — долг воинов умирать в бою, — но презрение к барону жгло горло. Дарвел учил обоих братьев сражаться до того, как отец нашёл им учителя получше, ему доводилось присматривать за обоими наследниками, пока они были детьми. Впервые Элеонора задумалась, каково было старому стражнику видеть вражду между братьями и выбирать сторону.       — Честь хозяйки Эслинге тоже была затронута, — громко заявила она. — Сотник Ардерик будет моим защитником. Если господин барон не возражает.       Она, не отрываясь, смотрела на Тенрика, не выпуская из поля зрения Ардерика. А тот вышел вперёд, положил руку на меч и с непринуждённым видом наёмника уставился в потолок — как будто каждый день выходит драться за чужие владения.       — Что скажешь, Дарвел? — проронил Тенрик. — Уступишь имперскому сотнику право отстоять честь Эслинге?       — Я рад умереть за замок и за вас, — ответил стражник, — но, по правде сказать, слишком долго я объезжал лошадей, чтобы сражаться с господином Шейном. Пусть сотник идёт, если хочет.       Эслинг пожал плечами и отвернулся:       — Что ж… Пусть идёт.       Элеонора видела только спину Ардерика, по ней непостижимым образом читалось торжество. Сотник чуть склонил голову в знак согласия, затем обернулся, вынул меч и протянул рукоятью вперёд Элеоноре.       — Окажите мне честь, госпожа баронесса, — произнёс он с хищной улыбкой.       У Элеоноры не было длинного платка, который повязывают на копья на турнирах. Она лихорадочно провела руками по корсажу и оторвала украшавшую его узкую ленту.       — На удачу, — прошептала она, завязывая под рукоятью небольшой бант. Ардерик одобрительно кивнул — не будет мешать держать оружие — отвесил церемонный поклон и направился к лестнице. За ним тенью следовал оруженосец.       Башня почти опустела. Все, кто мог, высыпали во двор смотреть поединок. Элеонора осталась наверху — отсюда было лучше видно. С ней осталась верная Бригитта, да у окон застыли лучники. Элеонора смотрела, как чертят и посыпают золой круг для поединка. Сердце пропустило удар, когда противники принялись снимать кольчуги, оставшись в одних рубахах. Глядя, как они сходятся и делают первые пробные выпады, Элеонора ощутила тяжесть собственной брони — лишней, ненужной…       — Забавно, наверное, смотреть на драку двух любовников? — Тенрик подобрался сзади и обхватил её за плечи. Элеонору передёрнуло. Тенрик ощутил дрожь и усилил хватку. — Так даже проще, не придётся выбирать…       — Ты совсем обезумел от страха, — процедила Элеонора, не оборачиваясь. — Попроси у лекаря сон-травы и не позорь меня!       Её взгляд был прикован к поединку. Вот Ардерик сделал пробный выпад, вот Шейн уклонился и атаковал в ответ. Первые удары, бой вполсилы.       — Только не делай вид, что переживаешь, — прошептал Тенрик ей на ухо. — Тебе нечего бояться. Ты всегда можешь сдаться на милость победителя.       Элеонора яростно рванулась из его рук, и хватка ослабла. Затем она услышала удаляющиеся шаги и тут же выбросила из головы мысли о бароне. Внизу, в круге из золы, под треск пожара, решалась судьба Севера. А значит, и её, Элеоноры.

***

      Взлёт лезвия, удар о щит, новый взлёт и звон встретившихся клинков. Разворот, переход. Противники шагали внутри круга, прощупывая друг друга первыми ударами. Переступив черту, они сделались странным образом похожи — под рубахами бугрились мышцы, волосы светились ржавчиной и медью, на месте глаз будто горели угли. Взмах, атака, поворот.       Обладай Верен даром слова — сложил бы песню, где сравнил соперников со зверями на их гербах. Ни на миг не усомнился бы, что медведь-Ардерик сокрушит легконогого оленя Шейна. Такого дара Верену не было дано, зато он хорошо видел, что у обоих противников было в достатке и силы, и ловкости.       Отразить, увести чужой клинок, атаковать снизу, сбоку, отступить, отразить… Перед глазами у Верена словно вставали картинки из трактата по фехтованию. Шейн бился точно по книгам, позволяя Ардерику отражать удары лёгкими, заученными движениями. Он был предсказуем, до тошноты прост, и Верен держал руку поближе к мечу. Мало ли что. Он не видел Шейна под стеной и не собирался верить тому, кто вместо боя берег силы для поединка. А ещё видел, что камнеедов во дворе становится всё больше. Спина взмокла от ожидания: какую подлость им приготовили?       Не зря.       Шейн перешёл на северную манеру сражаться мгновенно — меч вылетел вперёд могучим и точным движением, сметая выученные защиты. И тут стало видно, что за спиной Ардерика были десятки сражений и сотни поединков. Он замешкался лишь на долю мгновения и отбил удар, а следующий принял на щит и атаковал — снова и снова, отгоняя Шейна к границе круга. За два шага до черты Шейн всё-таки вывернулся из-под очередного удара, только Ардерик снова гнал его через круг, безошибочно нащупывая бреши в защите и предугадывая удары. Изрубленные щиты полетели в сторону, а в руках блеснули кинжалы.       Верен даже проникся к Шейну чем-то вроде сочувствия — так явно он проигрывал и с таким достоинством держался. Даже решился на отчаянный шаг — приблизился почти вплотную, не иначе как надеясь достать Ардерика кинжалом. Спустя миг противники разошлись — у Шейна потемнел и намок рукав, а Ардерик стряхнул с меча капли крови. Рубахи облепили взмокшие тела, снег под ногами раскис в скользкую кашу. Взлёт, поворот. Клинки сшибались, и никто не считал зазубрин.       В кличе северян зазвучало отчаяние, и Верен крепче сжал меч. Чутьё шептало об опасности. Верен даже прикинул, успеют ли они отступить в замок, если начнётся заварушка. Скользнул взглядом по броням северян, нащупывая слабые места. Да он успеет положить десяток, если вздумают играть нечестно!       Шейн снова отступал к краю, и Ардерик не давал уйти. Недаром на его знамени щерился медведь, а у Шейна прыгал олень! Круг зрителей сомкнулся плотнее, северяне примолкли. Верен уже собрался положить кольчугу Ардерика на снег, ожидая беды.       И дождался. Над головами сражающихся чиркнула стрела и воткнулась в снег у кончиков сапог зрителей. Подлая, метившая по незащищенным железом телам. Только летела она не со стены, где могли затаиться камнееды, а из башни замка.       Шум поднялся невообразимый. Северяне потрясали мечами, Шейн с Ардериком, прикрывшись подобранными щитами, что-то кричали, но их слова терялись в гвалте.       — Так вот как имперцы чтут святость поединка! — удалось разобрать Верену. Он как-то особенно остро ощутил, насколько северян больше. Потянул из ножен меч и двинулся к Ардерику — чтобы не победить, а забрать с собой побольше врагов, и плевать, что достойных похорон им не видать.       — Опустить мечи! — голос Шейна перекрыл и гвалт, и треск горящей конюшни. Дальше он говорил на северном языке, но подкреплял свои слова выразительными жестами, и было понятно: Ардерик бился честно, мстить не за что. Верен уже стоял вплотную к сотнику с обнажённым до половины клинком.       — Ты сражался честно, — повторил Шейн Ардерику уже на общем. Было странно видеть заклятого врага так близко: человек как человек, на вид не старше Ардерика. Рыжие волосы прилипли ко лбу, правый рукав пропитан кровью, в глазах пляшут отблески пожара, а по губам блуждает отчаянная улыбка. — Возвращайтесь в замок. Никто не тронет. Но завтра мы вернёмся. Может, у нас ещё будет возможность сойтись.       Ардерик смотрел на Шейна так, будто не мог поверить, что победа ускользнула из его рук.       — Ещё не поздно присягнуть Империи, — через силу выговорил он.       Шейн усмехнулся. Оглянулся, обвёл взглядом своё войско.       — Да нет, поздно. Иди своей дорогой, а я пойду своей. И знаешь… — Он указал глазами на ленту, повязанную под рукоятью Ардерикова меча. — Не доверяй моему брату. Вообще никому там не доверяй. — Он повысил голос: — Дуйте под юбки к вашим женщинам, пока мы не передумали!       Ардерик в сердцах выругался и сплюнул на снег.

***

      По лестнице Ардерик взлетел в мгновение ока, ввалился на второй ярус и замер, обводя всех диким, яростным взглядом:       — Кто стрелял? Кто стрелял, сожри его свиньи?!       Он переводил взгляд с одного на другого, пока не упёрся в Эслинга и больше не отводил глаз. Казалось, высеки искру, и между ними вспыхнет, с такой болью, ненавистью, отчаянием смотрел Ардерик. Потеря сотни, укреплений, нынешнее невыносимое поражение — всё было в этом взгляде.       — Кто стрелял, — повторил он, и это уже не было вопросом.       — Откуда я знаю, — пожал плечами барон. — Спросите ваших людей. Кто-то из них. Да хоть этот, — он кивнул на Такко, разом вскинувшегося от обиды.       — Этот бы не промазал! — Ардерик едва скользнул взглядом по лучнику и снова уставился на барона. — Теперь замок погиб!       Его слова эхом отразились от потолка и стен, отозвались испуганным гулом голосов внизу. Замок погиб! — давно зудело у каждого, как старый нарыв, грызло подспудной тревогой.       — Рано отчаиваться! — звонкий голос Элеоноры остановил гулявшее по этажам эхо. — Пока мы живы, есть надежда. Укрепим двери, заколотим окна, сделаем всё, что в наших силах!       Она отошла от окна к Ардерику и встала рядом так, что их наплечники соприкоснулись.       — Эслинге строился для войны. Внутри стен нам ничего не грозит. У нас достаточно запасов, чтобы пережить осаду. С рассветом мы отправим голубей с просьбами о помощи, и помощь придёт. Мы увидим, как над Эслинге взойдёт солнце — много раз! А сейчас — за работу! Займитесь ранеными, подготовьте оружие, накормите и успокойте детей!       Её уверенный тон вернул надежду. Люди разошлись по местам. Элеонора повернулась к Ардерику, не смущаясь тяжёлым взглядом барона. Отвела с его лба окровавленную прядь, погладила по щеке. Слова замерли на губах. Да и что здесь можно было сказать? Победа ушла, ускользнула, как рыба, сорвавшаяся с крючка у самого борта.       Ардерик отвернулся, закусив губу. Зло боднул воздух и стряхнул ласковую руку. Затем опомнился, сжал ладонь Элеоноры между своими, коснулся губами, бросил, резко повернулся и загрохотал по лестнице вниз. Нужно было выставить часовых и сделать многое другое. Ночь обещала быть короткой.

***

      — Ты совсем ничего не видела?       Когда Ардерик и Элеонора наконец уединились в одном из верхних ярусов, стояла уже глубокая ночь. Элеонора сидела в старом кресле, грея заледеневшие руки у жаровни, Ардерик — у её ног. К этому времени сотник допросил всех, кого мог. Тщетно. Дарвел и ещё двое воинов поклялись, что барон смотрел за поединком вместе с ними, и их честные глаза сказали Ардерику всё. Но доказательств не было.       — Ты знаешь, на кого я думаю. Мы оба знаем, кто это был. Я такая глупая, Ардерик! Надо было сразу на него указать!       — Чтобы мы перегрызлись? Он всё ещё барон для своих людей. Правильно сделала.       Пальцы Элеоноры мягко распутывали его волосы, гладили загривок, скользили по вороту рубахи. Её била дрожь — от холода, бессонной ночи, от всего пережитого. С Зимнего Перелома прошло немало дней, но рассвет не становился ближе.       — Завтра отправим голубей в Лиам и Северный Предел, — прошептала Элеонора. Ардерик не слушал, он перебирал кисти её пояса, поглаживал бёдра сквозь платье.       — Ты была такая красивая сегодня, — проговорил он. — Настоящая хозяйка Севера.       Встал перед Элеонорой на колени и медленно потянул вверх её намокший от снега и грязи подол.       Они соединились тихо, почти не раздеваясь, окутанные облаком пара от разгоряченного дыхания. А снаружи остывали тела убитых, и гибель бродила вокруг Эслинге, примериваясь, откуда начать.