— Как я хотела отдельную голубятню! — говорила Элеонора, поднимаясь рука об руку с Ардериком по узкой лестнице. — Два года убеждала Тенрика, что в его положении нужно иметь особую почтовую башню. Кажется, впервые радуюсь, что он меня не послушал…
Ардерик молчал. Он с самого утра был неразговорчив: обошёл посты, сменил часовых, проведал раненых, проронив буквально пару слов. Но рука, на которую сейчас опиралась Элеонора, поддерживала крепко. Они поднимались на голубятню вдвоём, оставив слуг внизу, и можно было идти сколь угодно близко друг к другу, касаясь бедром бедра. Элеонору пьянила неожиданная свобода — несмотря на разруху вокруг, на кровавые следы во дворе, на груды убитых, так и лежавших у стены. Барона нигде не было, да никто его и не искал.
— Припасов для людей хватит на месяц, — Элеонора сменила тему. — С лошадьми хуже, зерна очень мало. И дров тоже. Я надеюсь, что позже можно будет сделать вылазку через нижние коридоры. Пусть конюшня погибла, но амбары и дровник уцелели, и со стороны Шейна будет большой глупостью сжечь их. Много унести мы не успеем, но это лучше, чем ничего.
Ардерик всё молчал. Вчера Элеонору пугало его оживление, но сегодняшняя мрачность была не лучше.
— В Лиаме наберется не меньше сотни воинов, — продолжала она. — Они будут здесь самое позднее через три дня. А Северный Предел выставит не меньше трёх сотен. За неделю и они доберутся.
— Им будет трудно пробиться по тракту, — проронил наконец Ардерик. — Снег глубок. Лошади и повозки не пройдут.
— Здесь у всех лыжи, снегоступы и сани, — пожала плечами Элеонора. — На них даже быстрее, чем пешком.
— А голуби смогут долететь через снегопад?
— Разумеется. Эти птицы привычнее к местной погоде, чем мы с тобой.
Элеонора остановилась, повернулась к Ардерику и провела ладонью по его лицу, желая стереть хмурое, озабоченное выражение.
— Вчера ты просил верить тебе. А сегодня верь мне. Лиам и Эслинге не раз приходили на помощь друг другу. Если мы продержимся пару-тройку дней, помощь успеет.
— Барон собирал людей две недели! — возразил Ардерик. Элеонора коснулась пальцами его губ:
— Не забудь, что лиамцы натерпелись от Шейна этим летом так, что даже попросили помощи у столицы. Не сомневайся, они слышали наш колокол и уже собрали людей — на всякий случай. Если бы Тенрик не запрещал вмешиваться в их с Шейном дела, подмога давно была бы здесь.
Ардерик взял её за руку и поцеловал ладонь:
— Хорошо бы всё было так, как ты говоришь.
— Так и будет, — твёрдо сказала Элеонора и коснулась кошеля на поясе, где лежали туго свёрнутые полоски пергамента. — Моей печати достаточно, чтобы созвать людей. Через три дня помощь придёт.
К голубятне вели двести двадцать ступеней. Ещё двадцать восемь — к смотровой площадке. К концу лестницы Элеонора перестала подбадривать Ардерика и думала только о том, чтобы сберечь дыхание. Сотник, казалось, вовсе не заметил подъёма и того, что уже не столько поддерживает Элеонору, сколько тащит её за собой.
У двери они едва не споткнулись о старика-голубятника. Он сидел на верхней ступени лестницы, уставившись в потолок. Элеонора подумала, что он, верно, и не заметил сражения, безвылазно сидя наверху.
— А господин барон уже здесь, — пробормотал старик, поднимаясь и отодвигаясь к стене. — С самого утра здесь…
Элеонора встревоженно переглянулась с Ардериком и толкнула лёгкую дощатую дверь. В лицо ей дунул холодный воздух, а в следующий миг она увидела Тенрика, выпускавшего в распахнутое настежь окно белого императорского голубя. Элеонора бросилась к нему, но голубь уже взмыл вверх и потерялся за падающим снегом. Однако этих мгновений было достаточно, чтобы увериться в белизне его перьев: птица была столичная, особой породы. Эслинг послал письмо не соседям, а прямо во дворец правителя.
— Имперские войска будут идти не меньше месяца при самом лучшем раскладе, — Элеонора остановилась в шаге от Тенрика, не пытаясь скрыть презрение и неприязнь. — Ты послал не за помощью, верно?
— Дай тебе волю, и ты опозоришь честное имя Эслингов и опорочишь весь Север, — медленно проговорил барон. — Вы все не остановитесь, пока не превратите мои земли в выжженные пустоши. Никто из вас не заслужил победы. Пусть в столице разбираются, кто должен править. А я поступлю так, как завещали предки.
— Предки завещали не оставлять врага в живых, даже будь он твоим братом, — процедила сквозь зубы Элеонора.
— И почти погубили Север, — мрачно кивнул Эслинг. — Сто лет назад мы присягнули Империи ради мира. Я не удержал этот мир. Но не позволю, чтобы война продлилась вечно. Император получит подробное изложение, что творилось здесь с вашего приезда, — он метнул взгляд на Ардерика. — К весне по Северному тракту придут не счетоводы, а войска и судьи.
— Если ты встретишь их так же, как предыдущих, — Элеонора тоже кивнула на Ардерика, — то зря тратил чернила. Не узнаю тебя, Тенрик! Месяц назад ты скорее удавился бы, чем позволил столице узнать, что вы с братом здесь устроили!
— Всё изменилось, — пожал плечами барон. Элеонора опустила взгляд на его руки — все в кровавых пятнах. Замок весь был залит кровью — от раненых, от коз, которых забивали прямо у очага, не имея возможности выйти на улицу. Но мелкие багровые мазки на руках Тенрика отчего-то притягивали взгляд.
Элеонора оглядела голубятню. Под рёбрами разливалось предчувствие страшной, непоправимой беды. Сзади лязгнул засов — Ардерик, будто поняв её без слов, распахивал ставни.
Когда голубятню залило светом, сердце Элеоноры упало вниз. Серые лиамские, бурые из Северного предела, сизые с восточных земель — все голуби лежали со свёрнутыми шеями, беспомощно раскинув крылья и устремив в потолок запавшие глаза.
— Ты хотела войну? — с зловещей усмешкой бросил барон. — Наслаждайся. Сама заварила — сама расхлёбывай. Люди — не игрушки. Нельзя попросить новые, если сломала старые.
Элеонора шла между клеток, пытаясь уловить хоть какое-то присутствие жизни, и упорно гнала из головы мысли, как Тенрик сворачивает птицам головы — одной за другой. Она много раз видела, как он забивает скот, как орудует топором, выкорчёвывая пни и корни, но это было не страшно. Так было нужно. Сейчас же по спине бежал холод.
— Не стоило утром терять время, — уронил напоследок Тенрик, оглядев её нехорошим взглядом и задержавшись на неровной шнуровке корсажа. Фыркнул и вышел, тяжело ступая.
Ардерик вывел Элеонору на лестницу, предоставив старику-голубятнику самому гадать, что произошло. Они поднялись на смотровую площадку. Когда-то Элеонора смотрела отсюда, как Адрерик и его люди строят укрепления, празднуют Перелом, встречают войско Шейна… Казалось, это было целую вечность назад. Она встряхнула плечами и крепко сжала руки, заставляя ум работать.
— Мы отправим гонца, — сказала она наконец. — Затея почти безнадёжная, но мы попытаемся. Выпустим побольше лошадей — всё равно их нечем кормить — посадим на них вперемешку живых и умерших. Пока люди Шейна разбираются, что к чему, кто-нибудь да успеет доскакать до безопасного места. Хоть одному да повезёт. Если горные тропы ещё не замело, гонец доберётся до Лиама самое большее в три дня. Шейн тоже потерял много людей, и сотня лиамцев будет большим подспорьем. Нам надо будет продержаться неделю…
Ардерик обнял её со спины, накрыл ладонями руки, поцеловал в щёку.
— Иногда мне кажется, что у камнеедов верховодит твой брат, а не баронский, — усмехнулся он. — Вы с ним как-то больше похожи.
Элеонора дёрнула плечом:
— Чем плох мой план?
— Очень хорош.
— Да что не так? — Элеонора высвободилась из объятий, положила руки на плечи Ардерику и заглянула в глаза. — Это будет твоя победа, Рик, ради которой ты шёл сюда!
— Победа? — Ардерик обхватил её за талию и подвёл к краю площадки. — Посмотри вокруг!
Словно впервые Элеонора увидела чёрные остовы домов, дым на месте сгоревшей конюшни, людей Шейна, расположившихся на стене и за ней. Ардерик крепко прижал её к себе и поворачивался всем телом, чтобы показать побольше:
— Смотри! Город сожжён, мои люди мертвы, замок разорён. Деревни за лесом наверняка тоже. Я потерял превосходных воинов, уступил укрепления и почти сдал замок. Я принял условия врага, дрался с ним и не победил. В глазах императора я изменник и преступник. И письмо барона отняло у меня последнюю возможность оправдаться.
— Нет, — Элеонора высводилась, схватила Ардерика за металлический ворот, заставляя отвернуться от разорений. — Никто не сделал для Севера столько, сколько ты. Император изучит обстоятельства дела…
— Изучил бы, если бы не наш маленький имущественный спор с маркграфом Виллардом.
— Мой отец — маркграф Таллард, и я уговорю использовать всё своё влияние, — твёрдо заявила Элеонора. Ардерик негромко рассмеялся:
— Ты до сих пор веришь, что достаточно пожаловаться отцу, чтобы солнце взошло на западе, а село на востоке. Он не будет вмешиваться, уверяю тебя. Если мы и победим, это будет твоя победа.
На месте Северного тракта расстилалась снежная пелена. Чистая, нетронутая, словно подтверждая: никто не придёт. Где-то над лесом летел голубь с лживым письмом, летел на юг, в столицу… Перед глазами вдруг отчётливо предстал отцовский замок: стены из жёлтого песчаника, беседка, увитая цветами и виноградом, резная мебель из тёмного дерева. Элеонора прикусила губу до солоноватого привкуса. Её дом теперь здесь.
Ей понадобилось время, чтобы слова Ардерика дошли до сознания.
— Если… Но мы же победим, Ардерик!
— Конечно, — он привлёк её к себе, откинул меховой капюшон, погладил по волосам. — Конечно, победим.
Элеонора ощутила, как устала и замёрзла, насколько её проморозил Север за эти дни и последние восемь лет. Она уткнулась Ардерику в плечо и позволила увлечь себя под защиту ниши в стене. В его объятиях Элеонора отогревалась, как у костра, зная, что он может обернуться бушующим пожаром ради неё. Она повела плечами, позволив корсажу разойтись, и подняла бедро, прижимаясь плотнее.
— Подожди! — усталость и отчаяние отступили от мысли, пронзившей Элеонору ледяным клинком. — Так ты поэтому лёг со мной вчера — потому что не надеешься на победу?!
— Если у нас будет ребёнок, воспитай его воином, — вместо ответа прошептал Ардерик, не ослабляя объятий. — На тебя никто не посмеет поднять руку, чем бы ни закончилась наша история.
***
Из окна второго яруса обзор был никудышный. Стены были толщиной в человеческий рост, и двор был виден, только если забраться на подоконник. Верену быстро надоело сидеть там, скорчившись в три погибели, и он спустился назад в башню. Ардерик ушёл, едва рассвело, бросив короткий приказ «присматривать тут за всем». Но присматривать было не за чем: все знали своё дело. Потому Верен сидел на полу, подперев подбородок рукой, и рассеянно слушал стоны раненых, блеяние коз и другие звуки осаждённого замка.
Он ждал, что после сражения будет спать как убитый до следующего наступления, но в голове крутилось слишком много мыслей. И прогнать их было нельзя, хотя чем дальше, тем меньше они нравились. Вчера Верен искренне восхищался Ардериком, принявшим поединок ради защиты замка и чести баронессы. Выйти одному за всех было так прекрасно и правильно, что вчера Верен был готов умереть, но стать причастным этой правильности. А ещё раньше Ардерик говорил барону, что будет защищать баронессу до конца жизни, и Верен запомнил каждое слово, надеясь, что когда-нибудь сможет повторить их.
Но дальше начиналось странное. Вместе с клятвой вспоминалась обугленная киноварь и расспросы Ардерика. Можно было отмахнуться от мысли, что баронесса хотела отравить мужа — дела знати, в них проще не вникать, — но не забыть, что Ардерик всё знал, одобрил, расспрашивал нарочно…
А вчерашний поединок? Кем теперь следовало считать Шейна Эслинга? Он оставался злейшим врагом, которого надлежало убить, но они, получается, были обязаны ему жизнью. А согласись он присягнуть Империи — ему бы простили разорённые земли и перебитую сотню?.. А стань он своим, обернулся бы предателем для тех, кто следовал за ним?..
Верен рыкнул и переменил положение, пытаясь прогнать назойливые мысли. Не за этим он шёл на Север! Давние слова Ардерика, что не всякая победа приносит славу, обретали смысл, и он совершенно не нравился Верену.
Он повернулся и упёрся взглядом в Такко. Друг сидел у стены напротив, опустив голову, и задумчиво трогал натянутую тетиву. Это тоже было неправильно — что они не сидели рядом, что лучший и единственный друг явно хранил тайны. Внутри копилось глухое раздражение, которое только крепло оттого, что нельзя было выплеснуть его на врага.
Зато можно было прямо сейчас поговорить с Такко и вытрясти из него, что случилось в Эсхене и от чего он бежал на Север. В том, что его вела не одна дружба, Верен уже не сомневался. Он размашисто опёрся о стену, чтобы подняться, и неожиданно наткнулся на что-то мягкое, а следом вздрогнул, услышав испуганный женский вздох. Оказалось, Бригитта незаметно поднялась снизу и села совсем близко. Сейчас она стояла, прижимаясь к стене, и стягивала у горла ворот платья.
— Тьфу ты пропасть, — не сдержался Верен. — Я тебя не заметил. Подкралась, как мышь… Не ударил?
Бригитта замотала головой:
— Это я виновата. Прости. Я не хотела мешать.
— Да сиди, если хочешь. Кому мешать собралась? Только внизу-то потеплее будет.
— Там… шумно, — выговорила Бригитта.
Верен пожал плечами, усаживаясь назад. Прошло несколько ударов сердца, прежде чем он сообразил, что голос Бригитты чуть заметно дрожал и платье она по-прежнему сводила у горла. Верен оглядел её уже пристальнее и заметил растрепавшуюся причёску и порванный ворот.
— Кто тебя обидел?! — рявкнул он, поднимаясь. Лекарь, возившийся с ранеными, покосился с опаской и неодобрением, и даже Такко поднял голову. Бригитта шарахнулась к стене, в глазах плеснул страх.
— Никто, — залепетала она, — совсем никто, правда. Я просто… мне… Никто не обижал, правда! Не ходи, прошу, не ходи никуда!
Верен мысленно зарычал. Всё было неправильно, и глухое раздражение только усиливалось.
— А остальных что, не обижают? — выплюнул он.
Бригитта помогала головой:
— Они все были с бароном. Никто не посмеет их обнять, если сами не захотят.
— А ты нет?
Бригитта снова мотнула головой и опустила глаза.
— Я… ну…
— Сиди, — буркнул Верен, усаживаясь назад. — Никто тебя не тронет. Или на ужин будет суп из его яиц.
Бригитта прыснула и осторожно опустилась рядом.
— Не повезло баронессе иметь мужа, что не может удержаться в штанах, — бросил Верен. — Зачем женился?
— Баронессе не повезло иметь мужа, который не может иметь детей, — объяснила Бригитта. — Как иначе она бы узнала, кто виноват?
— Погоди, — Верен даже головой замотал, — хочешь сказать, она знала, что барон задирает юбки её служанкам? Что сама подкладывала их под него?..
Бригитта промолчала. Верен с злостью выдохнул сквозь зубы, откинул голову, больно стукнулся затылком о камень и выругался, уже не сдерживаясь. Как мог Ардерик доверять баронессе после всего этого?
— Оставайся здесь, — сказал он Бригитте. — Правильно сделала, что не пошла с бароном. После битвы укажешь, кто обидел тебя сегодня, и он пожалеет, что выжил.
Сперва Бригитта сидела с напряжённой спиной, обняв подтянутые к груди колени. Постепенно её голова поникла, дыхание стало ровным и глубоким, руки разжались. Бессонная ночь не прошла даром.
Верен не стал ждать, когда она завалится — осторожно притянул ближе, положил голову к себе на плечо и почти невесомо коснулся губами выбившейся пряди волос. Внутри против воли разгоралось неуместное желание. Он сердито отвернулся к стене. Всё, решительно всё было неправильным, а худшим было, что он оказался ничем не лучше того, кто звал Бригитту весело провести эти тревожные часы.
***
Звук натянутой тетивы был неразличим в общем шуме, но её дрожь ощущалась пальцами. Такко тихонько дёргал тугой шнур, а мысли неуклонно возвращались к часам в покоях баронессы и выбитому на них гербу с циркулем над зубчатым колесом. Такко раскладывал воспоминания, как заготовки перед работой. Успокаивал себя, что прошлое надёжно укрыто под крышкой усыпальницы, а проклятый герб разбит топором палача.
На внутренней стороне колчана бугрилась заплатка. Такко нашил её на привалах между Эсхеном и Нижним пределом, вот только закрывала она не дыру. Такко осторожно отогнул край и бережно погладил высохшие белые лепестки. Глупо было таскать с собой засохший цветок, ещё глупее было прятать его от чужих взглядов. Такко прикрыл глаза, и перед внутренним взором встали каменные стены усыпальницы, заплетённые колючим шиповником. Дальше высился хмурый ельник, а за лесом расстилалась пустошь, по которой летели всадники, не приминая жёсткий вереск. Знать бы, есть ли здесь, на Севере, Дикая охота? Носится ли по пустоши, не оставляя следов на снегу? И кто ведёт её?
Прошлое не отпускало. И чем дальше Такко думал, тем яснее становилось, что лучшее, что он может сделать — вовсе не вернуться с Севера.
«Замок погиб!» — слова Ардерика вновь и вновь звучали в голове. Всё шло к тому, что в следующей схватке не миновать рукопашной, и Такко слишком хорошо знал свои силы, чтобы надеяться выстоять. «Агнет гордилась бы мной», — попытался он убедить себя, возвращая заплатку на место. Вообразил, как весть о его героической гибели доставят отцу. Прикрыл глаза и увидел, как отец снимает кожаный рабочий передник, как разворачивает послание, держа его ближе к глазам… Одного не мог представить Такко — что не сможет заглянуть через отцовское плечо.
Из размышлений его вывел рык Верена. Такко хватило одного взгляда на друга — хмурого, встрёпанного, со вчерашнего дня перепачканного кровью и грязью — чтобы ещё раз понять: у него теперь свои заботы. Рассчитывать, что он выслушает историю и не осудит, было ещё глупее, чем таскать с собой цветок. Идти облегчать сердце к сотнику было и вовсе гиблым делом. Такко касался тетивы, как струны, перебирал оперение на стрелах и надеялся, что до начала атаки мужество ему не изменит.
Он не заметил, как в зале появились Ардерик и баронесса. Встрепенулся, только когда они заслонили светильник, укрыв Такко общей тенью.
— Если хоть один подземный ход свободен, — говорила баронесса, — мы могли бы попытаться вывести женщин и детей.
— В зимний лес, без еды и крыши над головой, не зная, что творится в деревне? — возразил сотник. — Почти безнадёжная идея. Впрочем, не менее безнадёжная, чем оставаться здесь.
— Если Шейн снова пойдёт в открытую атаку…
— Не пойдёт. Та проклятая стрела развязала камнеедам руки. Теперь любая победа будет честной, так зачем ему терять людей?
Баронесса пошла к лекарям, Ардерик — к Верену. Такко смотрел, как друг заторопился переложить задремавшую у него на плече служанку на пол, одновременно пытаясь расстелить для неё плащ. Трудно было представить, что скоро всё закончится. Но сомнений в этом не было, раз сотник с баронессой всерьёз считали, что людям будет безопаснее в лесу, чем под защитой замка.
Первыми подняли тревогу собаки. Сперва никто не обратил внимание, как настороженно они смотрят в сторону дверей, ведущих в коридоры. Но когда псы залаяли и бросились царапать деревянную резьбу, башню охватил переполох. Лучники кинулись к окнам, кляня бездельников-часовых, но во дворе было пусто. Враги пробрались в замок подземными ходами. Никто не смотрел на барона, утверждавшего, что все коридоры завалены, никто не спрашивал, сколько выдержит дверное полотно.
— Укрепляйте двери! — Ардерик уже был внизу, и его чёткие приказы гасили разгорающуюся панику. — Все, кто может держать оружие, ко мне, остальные — наверх!
Баронесса тоже была здесь. Она скинула меховую накидку, и кольчуга матово блестела под факелами.
— Несите корыта, лейте смолу, масло, кипяток, ставьте перед дверями! — звенел её уверенный голос. — Уводите детей наверх!
Двери крепили всем, что попадалось под руку — черенками от вил, сломанными мечами, разрубленными щитами. Враги уже не таились, с той стороны были слышны голоса и лязг оружия, а затем резные створы вздрогнули и разошлись под тяжёлым ударом.
Такко стоял в двадцати шагах от двери, держа стрелу на тетиве. Страх затапливал медленно, неотвратимо, скручивал узлом внутренности. Такко с мрачным удовлетворением отмечал, что руки у него не дрожали, но смотреть на дверь было всё-таки страшно. Он оглянулся на окно и обомлел: ему почудились вьющиеся на ветру знамёна и всадники с копьями.
Такко зажмурился и мотнул головой, но морок не уходил. С востока, где давно не всходило солнце, со стороны леса, в белом мареве метели, шла за ним Дикая охота.
