На пороге зимы

      Императорский канцлер Кенельм Ривелен почтит Эслинге своим присутствием на Праздник Урожая — принесённая голубем весть мгновенно облетела округу. Узкая полоска пергамента вместила немного: канцлера сопровождают пять сотен воинов, из них двести конников, сверх того полторы сотни слуг… Ни слова о том, с чем они прибудут. С миром или?..       Полтора месяца миновали, как неделя. На пустоши выросли новые дома, сараи, конюшни. Подъёмник качал воду день и ночь, в покоях старого барона мыли, скребли и чистили — где ещё разместить господина канцлера, как не там? Слава богам, Тенрик уехал встречать гостей и не бросал тоскливые взгляды на отцовские комнаты.       Вся округа судачила, что по Северному тракту идёт огромное войско, а за ним — обозы без счёта. Скоро в Эслинге будет в достатке зерна, зелени, а ещё работников. И золота, которое Элеонора так настойчиво просила в письме у отца, благо доход с её родовых земель принадлежал только ей.       Наконец прибыли и гонцы. Элеонора обошла все комнаты второго яруса и отправила служанок осматривать остальные. Лекарь запретил ей ходить по лестницам, да она и сама боялась. Стоит оступиться и… даже представить страшно! Хорошо, что Грета справлялась с делами не хуже самой Элеоноры. И явно ждала столичных гостей с не меньшим нетерпением.       До осеннего равноденствия осталось три дня, когда с башни раздалось:       — Едут, едут!       Ударил колокол. Впервые после зимы Эслинге созывал людей не на бой, а на праздник.       Элеонора ждала на крыльце, опираясь на руку Олларда. С другой стороны стоял Ардерик. Его меч касался бедра Элеоноры, когда он поднимал голову, чтобы рассмотреть приближавшееся войско сквозь распахнутые ворота. Элеоноре хотелось самой подняться на носки, а лучше выйти на стену. Только как ни торопись, всё равно не узнаешь, с чем пожаловал канцлер и для чего привёл такое войско — показать имперскую мощь или сомневался, что с врагами покончено?       Первым во двор въехал Тенрик, ещё более хмурый, чем обычно. Бросил поводья Дарвелу, оттеснил Ардерика и встал рядом с Элеонорой — близко, но не касаясь.       — Всё готово? — буркнул он.       Элеонора кивнула и улыбнулась. Не мужу — людям, что кидали любопытные взгляды: как-то барон держится с женой, что погубила его родителей и брата?       Вскоре во дворе стало тесно. Сытых коней и всадников в сияющих доспехах совсем не коснулась война. Элеонора вбирала взглядом каждую мелочь: кружевной воротник, забавно выбившийся из-под нагрудника, шёлковые и бархатные плащи, самоцветы на уздечках, резные луки сёдел… С войском будто вернулась её юность — пышная, безмятежная, когда можно было получить что угодно, просто потребовав. Будто бы во двор ворвалось тепло юга, которого Элеоноре так не хватало эти годы.       — Знать бы, где было это войско зимой, — проворчал за спиной Ардерик.       — Надо думать, тогда в казне не хватало денег, — отозвался Оллард.       — Уж не на ваши ли денежки они так разоделись?       Оллард хмыкнул и промолчал.       Блеск потускнел. Теперь Элеонора подмечала взгляды, которыми воины окидывали двор и замок: удивлённые, пренебрежительные. Ей самой Эслинге долго казался скучным, нелепым, грубым. Но ныне это был её дом, который она защищала с мечом в руках и готовилась пролить кровь не в битве, так на родильной постели.       Между ней и гостями будто пролегла невидимая грань. Они не знали, как свистят стрелы над головой, как трещат стены под камнемётами — и позволяли себе смотреть на эти стены с презрением! Элеонора вскинула голову, расправила плечи под тяжёлой зимней накидкой и улыбнулась канцлеру, выбравшемуся из кареты.       — Я представлял ваш замок иначе. — Он остановился на крыльце, рассматривая щербины на каменной кладке и простой герб над входом. Затем скользнул взглядом по Элеоноре, и она ощутила, что её платье сшито по моде пятилетней давности, а накидка видала лучшие времена.       — Мы пережили войну, господин Ривелен, — отчеканила Элеонора. — У нас были иные заботы, чем наряжаться и наводить красоту. Но о гостеприимстве мы не забыли. Вы и ваши люди устали с дороги. Прошу к столу.       Повернулась, позволяя всем увидеть подпалины на мехах, и шагнула в холл.       — Позвольте поздравить вас с радостью. — За окнами стемнело, гости разошлись по спальням, слуги внизу убирали со стола. Канцлер сидел в покоях Элеоноры и поднимал кубок, указывая взглядом на её живот.       Элеонора ответила кивком и вежливой улыбкой. Ривелен решил поговорить с ней первой, и едва ли за этим стояли простое участие или любезность.       — Вы изменились, Элеонора. — Он смотрел ей в глаза, но не покидало ощущение, что на деле он оглядывает её всю, подмечая каждое движение.       — Если вы изволили заметить, что ожидание потомства не красит женщину, вы спрятали удивление недостаточно хорошо.       — О нет. Вы стали настоящей красавицей. Впрочем, вы всегда ей были, и никакие тяготы не изгладят совершенства ваших черт.       — А вы знаете, чем порадовать женщину, стосковавшуюся по сладким речам. Однако неужели вы проделали такой путь, чтобы расточать мне похвалы?       Канцлер с усмешкой раскрыл пухлую кожаную папку, с которой не расставался с самого приезда. Элеонора жестом отослала служанок и зажгла ещё свечи.       — Я внимательно прочёл ваше письмо, приложенное к отчёту маркграфа Олларда. В письме вы просили у Его Величества высочайших почестей для него, а так же для сотника Ардерика и барона Тенрика Эслинга. Я бы хотел, чтобы вы озвучили мне их заслуги ещё раз. Здесь, в ваших покоях, без свидетелей.       — Вы что, подозреваете, что я писала под прицелом арбалета?       — А вы действительно писали под прицелом?       Не так Элеонора представляла этот разговор. Но раз Ривелен желает загнать её в угол, пусть попробует.       — Что ж, извольте. Если бы Ардерик не прибыл сюда и не встал на защиту замка со всей самоотверженностью — меня бы убили, а замок сровняли с землёй. Если бы маркграф Оллард не подоспел с подкреплением и не проявил себя как мудрый стратег и искусный мастер по строительству боевых машин — меня бы убили, а замок сровняли с землёй. Если бы барон Тенрик не заботился о людях, потерявших кров и припасы — нас всех убили бы, а замок сровняли с землёй. Достаточно? Или нужны подробности?       — Нет. Не нужны. — Ривелен извлёк из папки узкую полосу пергамента, следом ещё две. — Зимой мы получили от барона послание, которое несколько нарушает картину, сложившуюся на основании ваших отчётов.       Элеонора протянула руку, но канцлер не спешил отдавать ей записки.       — Вы не читали? Супруг не посвящает вас в свою переписку?       — Разумеется, читала. — Элеонора беззвучно выругалась. Не на ту напал! — В тот день мы крупно поспорили. Наше положение казалось ужасным, а хуже всего было предательство брата. Тенрик был просто раздавлен. Я просила его не отправлять письма, полные боли и отчаяния. Представляю, какое впечатление они произвели.       — Достаточное, чтобы усомниться, можно ли вверить столь чувствительному человеку маркграфский титул.       — И усомниться в искренности наших отчётов, не так ли? — Элеонора подметила в лице канцлера едва уловимое движение и мысленно похвалила себя. — Знаете, осуждать Тенрика я не могу. Если бы мои братья совершили что-то, за что им грозила бы казнь… Страшно представить, но я бы тоже сделала всё, чтобы смягчить приговор.       — Не сомневаюсь. Вы правы, я прибыл, чтобы лично проверить, что у вас здесь творится. Я пробуду у вас до Поминовения и намерен осмотреть восточные земли, посетить Лиам, а также проверить расходные книги, особенно те, что касаются воинского довольствия. Поверьте, если бы я знал, что дела так плохи, а замок больше не защищает сотня Рамфорта, я бы позаботился о вас раньше.       Элеонора встретила упрёк поднятой бровью и печальной улыбкой:       — Вы уже знаете, что мои письма о гибели Рамфорта перехватили. Я испытываю глубокую печаль каждый раз, когда думаю о жёнах и матерях его воинов. Однако мы справились. Север не просит помощи, когда в ней нет нужды.       — Например, берёт на себя смелость казнить преступника, которого следовало доставить в столицу?       — Шейн был опасен! Он вырос здесь, и я боялась, что он сбежит или подкупит стражу. Я сама попросила маркграфа Олларда подписать приговор.       — Занятно вышло: ваш супруг просил о помиловании, вы — о казни.       — Однако мы пришли к соглашению. — Элеонора погладила крышку чернильницы. — Север принадлежит Империи до самого Ледяного моря, и если Его Величество пожелает протянуть свою власть дальше, за край мира — мы это сделаем.       Канцлер рассмеялся и захлопнул папку:       — Вы великолепны, Элеонора. Вы уехали на Север юной девушкой. Честолюбивой, волевой, позволю даже сказать — упрямой, но всё же девчонкой. Сегодня я вижу взрослую женщину, мудрую и сильную. Вы даже готовы защищать барона, хотя ни для кого не тайна, что между вами нет согласия. Без сомнения, вы достойны править этим странным краем.       Элеонора вскинула бровь. Нельзя поддаваться, нельзя верить ни единому слову.       — В самом деле?       — Вы даже ехидству научились.       — Это у меня в крови.       — Нет, Элеонора. Раньше вы дерзили, потому что за вами стоял богатый и знатный род. Но за минувшие годы вы обрели собственную силу. И мне приятно наблюдать за этой переменой.       — Отрадно слышать. Однако позволю предположить, что вы утомляете меня после пира не для того, чтобы любезничать.       — Если бы я вас утомил, вы бы уже нашли тысячу способов меня выпроводить. Это точно у вас в крови. Что ж, я был очарован юной маркграфиней Таллард, но нынешней баронессой Эслинг я впечатлён больше.       — Сомнительный комплимент.       — Вовсе нет. Прошу прощения, что испытывал вашу выдержку. По дороге сюда я видел достаточно, чтобы заключить: Север в надёжных руках. Вы с бароном Тенриком сделали всё, чтобы этот край быстро забыл о войне. А вы так и вовсе совершили невозможное. — Он снова покосился на её живот. — Мы отдохнём неделю, а после я должен объехать восточные и северные земли. Затем отправлю в столицу краткий отчёт и получу окончательный ответ. Однако вы можете быть спокойной. Тенрик Эслинг получит титул не позднее Поминовения.       Элеонора прикрыла глаза. Вот оно. Девять лет борьбы, разочарований, ожидания и потерь окупились сторицей. Сколько раз только за этот год всё висело на волоске! Она провела эту партию, рисковала, проигрывала, теряла фигуры — но выиграла.       Почти. Живот свела короткая судорога, напомнив, что все свершения и планы — ничто, если у Тенрика не будет законных наследников. Никто не помешает ему развестись, усыновить какого-нибудь Шейнова ублюдка, выдав за своего, и тогда не миновать новой войны. «Не подведи меня», — беззвучно шепнула Элеонора, незаметно огладила живот и снова обратилась к Ривелену:       — А что будет с остальными защитниками Эслинге?       — Их судьбу решит Его Величество. Я сделаю всё, чтобы их заслуги были учтены. А сейчас, если вы не слишком устали, расскажите, как намерены распорядиться властью.       На мгновение Элеонора ощутила себя девочкой, отвечающей урок. Всё, что она продумывала за последние месяцы, показалось мелким, глупым… Элеонора обвела взглядом покои и вспомнила, как много здесь произошло. Как она пыталась отравить Тенрика. Как он запер её здесь — дважды, и первый раз её вызволил Ардерик, второй — Оллард. Как её едва не похитили… На ладони до сих пор ощущался рубец от осколка. Рама от разбитого зеркала до сих пор стояла на полке. А в этом зеркале она отражалась в доспехе, едва заметном между полами накидки. Так и надо держаться — смягчая стальную волю любезностью. И не позволить забыть, что под мехами таится не только прочная броня, но и острый кинжал.

***

      — Вроде старому хрычу всё понравилось. — Ардерик шатался по комнате, касаясь то ларца с императорским приказом, то сундуков, то расстеленной на столе карты, наконец-то зарисованной до самого побережья. — Значит, скоро домой. Верен, слышишь! Соскучился по дому?       Верен встрепенулся спросонья и стукнулся затылком о стену. Весь день они водили канцлера по укреплениям, расхваливали стены и сторожевые башни, устраивали показательные бои и стрельбы. Верен в лепёшку расшибался, стараясь успеть везде, и теперь клевал носом, не дождавшись ужина.       — Мы здесь так огребли, что столице не с чего быть недовольной. Мятеж подавили, изменников казнили. Границу к морю сдвинули? Сдвинули! Владей, величество, на здоровье! — Ардерик открыл-таки ларец, выхватил приказ и расстелил на столе рядом с картой. — Мы всё исполнили, что было приказано. В точности. И поглядел бы я на того, кто справился бы лучше.       — А зачем канцлер войско привёл? Сомневался в нас, что ли?       — А ему по должности положено. Это нашего графа надо уговаривать хоть десяток брать с собой, а у столичных всё с размахом! Ну да тьма с ними. Лишь бы платили так же. Я записал за тобой людей три десятка. Ты теперь герой битв за Эслинге и Бор-Линге, видный воин! Получишь жалование как подобает. Доспех хороший справишь, своё хозяйство заведёшь, женишься… Не знаю, на кой оно тебе надо, в твои годы гулять и гулять, но если припёрло — женись, чего уж… О, а вон и твоя идёт, легка на помине!       Из окна было видно, как в ворота сперва скользнула Грета с неизменной лекарской сумкой, а следом её подружка. При виде Греты сердце Ардерика, как всегда, ёкнуло. Элеонора вздумала одаривать служанку своими платьями и издали их было не различить. Легко представить, будто это Элеонора пришла — по-простому, пешком, с сумкой на плече, и сейчас станет браниться, что в комнате не прибрано, а Ардерик не берёг плечо. Верен тряхнул головой, прогоняя сон, и схватился за метлу.       — Опять мечом махал! — упрекнула Грета, снимая плащ. — Парни твои доложили.       — Что ты им такое обещаешь, что они тебе всё выкладывают?       Грета насмешливо передёрнула плечами и поставила сумку на стол. Со спины — чисто Элеонора, разве что чуть пониже и волосы вьются. И всё в ней как-то попроще: двигается чуть резче, говорит чуть громче.       — Снимай рубашку, повязку с травами наложу. Верен, там Бригитта пришла.       — Беги давай, — махнул рукой Ардерик и повернулся к Грете. — Извини, подруга, сегодня не такой день был, чтобы мне на лежанке отлёживаться. Что там слышно? Правда доволен этот хрен столичный?       — Доволен, — Грета улыбнулась одними уголками губ.       — Ну и хорошо. Значит, скоро домой поедем.       — А я думала, останешься ещё на зиму.       — Остался бы, будь ты посговорчивее.       Привычный обмен колкостями — с Элеонорой так не пошутишь. Всё ж баронесса. Так же привычно Ардерик выжидал, когда Грета повернётся к нему спиной, и расхохотался, когда она вовремя повернулась, а он убрал занесённую для шлепка руку.       И чего она манерничает? С графским лучником, поди, по-другому себя держала! Ардерик дождался, пока Грета приблизится вплотную, чтобы ощупать плечо, и сгрёб её в охапку. Потискать да узнать, так ли мягки губы, как у Элеоноры — не убудет от неё!       Звон пощёчины отрезвил раньше, чем боль. Между ними мгновенно оказался стол; Грета подхватила на плечо сумку, плащ и метнулась к двери.       — А ну погоди! — Ардерик успел первым, оттеснил, схватил за руку. — Я тебя хоть раз обидел? В постель тащил? Чего ты корячишься? Ты ж красотка, как тебя не обнять?       — Не приказывали мне тебя обнимать, — процедила она, а в глазах плясали озорные огни.       — Со мной тебе и без приказа хорошо будет. — Его пальцы почти сходились на тонкой руке, от теплоты кожи кружило голову. Завалить бы её прямо на этот стол, глядишь, отпустила бы тревога, от которой колотит с самого утра. Слишком много лощёных хлыщей сегодня шарились по укреплениям, слишком мало сказал канцлер, слишком загадочно держался Оллард. Что он там болтал в Бор-Линге насчёт обмана? Тьма его разберёт! Вроде и свой, а вот так поглядишь и опять не знаешь, чего ждать.       — Я знаю, куда ударить, чтобы ты меня отпустил, — раздельно выговорила Грета. То ли отчаянно храбрилась, то ли вправду не боялась. — И знаю, что добавить в вино, чтобы ты забыл о девках до конца своих дней.       — Брешешь, — усмехнулся Ардерик, но хватку ослабил.       Грета высвободилась, метнула на него ещё один насмешливый взгляд и выскользнула за дверь. На мгновение показалось, что она обернулась, выжидая — но нет, это кто-то окликнул, верно, хотел разжиться снадобьем или спросить совета… Что за день! Ардерик двинул кулаком по косяку. Тоже зазнайка нашлась! Останется тут одна и вспомнить будет нечего! Он не дурак, чтобы бегать за красивой мордашкой. А всё же занятно, с кем бы эта гордячка легла без приказа…

***

      «Скоро домой» — слова Ардерика звучали в голове, пока Верен открывал перед Бригиттой дверь собственной комнаты. Их хижину разгородили надвое, пока Ардерик болел — слишком часто к Верену заходили с вопросами. Каморка вышла крошечная, еле повернёшься, а во внутренней стене было пробито окно, чтобы говорить с Риком хоть ночью. Но задвинь его — и кажется, будто свой отдельный дом.       Бригитта отказалась снимать плащ, и Верен усадил её на лежанку, поближе к печной стенке. Сам отошёл к столу и опёрся на него спиной.       — Вы уходите с канцлером, — Бригитта не спрашивала, а утверждала. — После Поминовения.       — Может и раньше. Ардерику вот-вот выдадут награду, и мы сразу…       — Я жду ребёнка.       Верен замер с открытым ртом.       — А… И давно?       — С Середины лета.       — И не сказала?!       Бригитта молчала, только упрямо наклонила голову. Верен быстро перебрал в памяти их последние встречи — суетливые, мимолётные. Сперва только вернулись из Бор-Линге, Ардерик был на грани жизни и смерти, потом казнили Шейна, дальше ждали канцлера… Всегда находились другие дела, чем полюбопытствовать, отчего подруга всё больше молчит и не позволяет обнимать себя так крепко, как раньше. Он оглядел её сверху донизу, и Бригитта плотнее сомкнула края плаща:       — Ещё ничего не видно. Но вот-вот будет.       Верен оглядел каморку, где без того знал каждый гвоздь. На постели они поместятся, колыбель можно подвесить сверху, на столе подвинуть арбалетные замки, точила и прочее, что вечно лежит грудой, вот и место для двух мисок… Нет, это никуда не годится. Это он привык спать хоть на голой земле, а девушку из замка нельзя тащить в этакую тесноту. И как их угораздило, ведь был же осторожен!       И чего она раньше не сказала! Сейчас поди угадай, где они будут завтра. Рик рвётся домой, и не Верену его удерживать, хоть бы он и считал, что нужно остаться поближе к наследникам. Допустим, пожениться они успеют, пока поживут раздельно, потом он оставит Бригитту с родителями Ардерика, пока устраивается… там замок не замок, а всё же достойный дом, присмотрят… только как она выдержит дорогу?       — Как же невовремя!..       Бригитта сжала губы и поднялась. Из-под плаща выпал узелок; она подхватила его быстрее, чем успел Верен.       — Я ухожу. В Северный предел. Туда отправляют часть войска, и я пойду с ними.       — Зачем? Погоди. Я ничего не понял.       — Зато я понимаю! Ты воин. Мужчина. Вольный ветер. А я… да у тебя в каждом городе…       Она всхлипнула и шагнула к двери; Верену хватило протянуть руку, чтобы привлечь к себе, обнять, а узелок забрать и бросить на постель.       — Я говорил, что женюсь на тебе? С самого начала говорил! Куда ты собралась, глупая? Передумала за меня выходить?       — Дурак! Передумала, как же! Пусти, я же вижу, что ты не рад!       Верен легко поднял её, посадил на лежанку, присел перед ней, чтобы смотреть в глаза.       — Тебе — рад. Новостям твоим рад. Я как раз думал, что со дня на день нам с Риком заплатят и можно будет думать о свадьбе. Только сейчас куда мне тебя привести?       Бригитта молчала и отворачивалась. Верен поцеловал её в мокрую от слёз щёку и осторожно стиснул за плечи.       — Ладно. Что-нибудь придумаем. Без крыши над головой не останемся. Вытри слёзы и возвращайся в замок. И спроси баронессу, когда можно с ней поговорить.       — В замок я не вернусь. И баронессе говорить не смей.       — Да почему?       За стенкой стукнула дверь — от Рика ушла Грета. Верен слышал её наставления — слов не разобрать, только голос — и не мог понять, почему Бригитта ещё ниже опустила голову. Что она себе надумала, чего боится так, что и сказать не смеет? Эх, Такко бы сюда, он кого хочешь разговорит! А Верен только и мог, что держать за руки и смотреть в заплаканные глаза.       — Ты боишься, что баронесса рассердится?       — Не говори о ней! И с ней не говори! Я нарочно ушла, пока не видно…       — Послушай-ка. Я сражался за неё. Я обучил для неё целый отряд. Я взял в плен Шейна. Пусть попробует отказать!       — А вот и откажет! Она всё может!       — Тогда… Тогда к маркграфу пойду. Говорят, баронесса делает всё, что он советует.       — А я слышала, это он пляшет под её дудку.       — Вот и проверим. — Верен поднялся, сам удивляясь, откуда взялась решимость. — Не реви. Отдыхай лучше. Вечером с ней поговорим. Ещё Рика возьмём, его баронесса точно послушает.       «Потому что сама носит его ребёнка и не откажет при нём», — мысленно закончил он. Надо бы расспросить Грету, как и что вообще… Это с жеребыми кобылами просто: корми за двоих и от работы береги, а с девками поди разбери, что можно, что нельзя. Он чмокнул притихшую Бригитту в макушку и постучал к Рику.

***

      Половину имперского войска отправили в Северный Предел и оттуда домой, чтобы не опустошить только что наполненные кладовые Эслинге. За воинами ехали обозы, гружёные шерстью, воском и мёдом. Барон отбыл на восток, чтобы подготовить деревни к приёму высокого гостя, а канцлер выразил желание посетить Лиам. Оллард отправился с ним, и Такко, конечно, тоже.       — Ты не поедешь, — заявил ему Оллард накануне. — Ривелен тебя видел и хватит с него.       «Канцелярия идёт по твоему следу. Они знают, что ты жил у меня и мог что-то видеть», — говорил Оллард, когда только приехал на Север. Тогда у Такко кровь стыла в жилах от одной мысли, что столица может добраться до него, единственного свидетеля преступления. Но с тех пор утекло слишком много воды.       — Я не боюсь, — так же уверенно заявил он в ответ. — Что мне, всю оставшуюся жизнь от него бегать?       — Нет. Но в замке ты в большей безопасности.       — Если речь только обо мне, я поеду.       Оллард неопределённо качнул головой, и теперь дорога на Лиам снова ложилась под ноги — знакомая до поворота. Такко с нескрываемым превосходством смотрел, как карету канцлера на руках переносят через топкие и каменистые участки пути. Высокий гость плохо ездил верхом и откровенно побаивался лошадей, и это делало его чуть менее опасным.       — Твой друг собирается жениться, — вдруг бросил Оллард.       — Ага. А вы откуда знаете?       — Весь замок знает. Особенно после того, как его невесту искали весь вечер, пока они не явились к баронессе втроём: беглянка, счастливый жених и Ардерик. Ты не завидуешь?       — Верену-то? Вот уже нет! — Такко даже рассмеялся. Он скорее сунет голову в петлю, чем позволит затащить себя в ратушу. Особенно сейчас, когда впереди столько занятного.       — И по подруге не скучаешь?       Такко задумался. Ему не хватало Греты, её жарких ласк и податливого тела. Но после Бор-Линге она ни разу не подошла, даже глаз на него не подняла. Ну и тьма с ней.       — Как не скучать! Но всё же не так, чтобы жениться.       — Правильно. Успеешь ещё.       Лиам встретил запахом моря и белыми пятнами парусов. И накрытыми на всю улицу столами с неизменными бочками эля.       — В этот раз будем лить под стол, — шепнул Оллард, и Такко не сдержал смешка. Бравые имперцы точно перепьются, а утром он ещё и вызовет кого-нибудь состязаться в стрельбе — чтобы не задирали нос! До женитьбы ли тут!       Вечером лиамцы растаскивали по домам и навесам имперских воинов, не выдержавших их сокрушительного гостеприимства. Оллард церемонно беседовал с Дугальдом; судя по жестам, обсуждали они корабли. Канцлера за столом не было, он ушёл первым, сославшись на усталость. Слабак! Такко осушил очередную кружку ягодного взвара и отошёл в тень конюшни.       С каждым днём темнело всё раньше. На небе зажигались первые звёзды. Такко завязал штаны, поправил пояс и хотел вернуться к столу, но дорогу преградила высокая тень в доспехах.       — Господин Ривелен хочет поговорить с тобой, — уронила тень и подтолкнула Такко к ярко освещёному дому.       — Принесите для секретаря маркграфа Олларда стул и вина, — распорядился канцлер, пока Такко переминался в дверях.       Свечи освещали лишь стол с бумагами и руки, оставляя лицо Ривелена в тени. Принесли стул; Такко уселся, стараясь держаться как можно увереннее. Секретарь маркграфа Олларда — звучало солиднее, чем помощник или ученик, как звал его обычно сам Оллард. Это было ближе к пышности, которую привезли с собой столичные гости. И недвусмысленно указывало — нужно быть осторожным.       — Ты действительно рисовал чертежи, подписанные твоим именем?       — Да.       — Превосходная работа. Отец дал тебе неплохое образование, верно?       — Да.       Такко смотрел на стол, будто не решаясь поднять взгляд, и боковым зрением канцлер был виден отчётливее. Он разглядывал Такко с головы до ног, будто высматривал что-то в чертах лица, телосложении, жестах.       — Трудно было?       — Нет.       — Нет?       — Мне нравится чертить.       — Маркграф тебе платит?       — Я учусь у него, это достаточная награда.       — Хороший ответ. Интересно, как простой лучник удостоился чести помогать самому маркграфу Олларду?       — Мой отец дал мне хорошее образование.       — Это мы уже выяснили. А зачем ты украл серебро? Там, в Эсхене?       — Я не крал.       — Очевидно, ты не сталкивался с работой императорской канцелярии. Это не очень похоже на работу эсхенского судьи или того человека, который чуть не повесил тебя за контрабанду.       Такко беззвучно обругал себя: недоумок, и зачем он везде назывался своим именем! Удивительно, как отец его не нашёл. Не иначе благодаря тому, что вся прыть в судебных делах досталась канцелярии, а не местным судьям и стражникам.       — Я ничего не крал. У нас вышла размолвка со слугой маркграфа. Я его обругал, а он отомстил.       — После чего ты оказался в услужении у маркграфа.       — Ну да. Я должен благодарить того слугу, что помог мне попасть в замок.       Канцлер неожиданно наклонился вперёд, в световое пятно. На его лице было написано сочувствие и участие.       — Послушай. Здесь нет свидетелей. Ты можешь рассказать мне всё.       — Что рассказать?       — Что ты видел в замке. Как пытался сбежать. Как тебя удержали. Чем угрожали. Расскажи. Здесь тебе ничего не грозит.       Кто бы подумал, что императорский канцлер может говорить так мягко и ласково. Такко пожал плечами:       — Мне никто не угрожал.       — Не бойся. Расскажи всё. А я попробую понять, почему он выбрал именно тебя.       Такко поднял взгляд, напустив на себя самый простодушный вид, какой мог.       — Это я его выбрал.       — Что?       — У нас дома были часы с гербом Оллардов. Циркуль над шестернёй. Я ещё читать не умел, а герб знал. Потом ещё приносили чинить разное: шкатулки с музыкой, прочее… и всё с этим гербом. Я с детства хотел работать у маркграфа. Хотел тоже собирать механизмы. Это занятнее и достойнее, чем лить перстни и гранить самоцветы. Вот и сбежал. Потом уже понял, что никто не возьмёт на такую работу мальчишку с улицы. Охранял обозы, занимался всякой ерундой…       — Мне известно, чем ты занимался.       — Ну вот. А когда мы оказались в Эсхене, я решил, что надо попытаться. И маркграф меня взял.       Теперь канцлер смотрел жёстче, проницательнее. И голос его звучал резче.       — А почему сбежал и от него?       — Дурак был! — Такко развёл руками. — Надоело собирать часы и шкатулки. Я думал, в замке много диковинок, мне дадут что-то занятное… Вот и убежал. Потом сто раз пожалел. А когда мы встретились здесь, понял, что это судьба.       — Его судили, ты знаешь?       — Да, конечно. Из-за Виллардов. Но теперь оправдают, ведь так? Он не сделал ничего плохого. Подумаешь, отказал сватам.       — И тебе совсем не на что пожаловаться?       — Ну. Иногда бывает много скучной работы, но ведь так везде.       — Да. Ты прав. Так везде.       Ривелен молчал, глядя в бумаги. Но Такко готов был поклясться — канцлер искоса рассматривает его так же, как он сам рассматривал канцлера.       — Я могу идти? Господин маркграф будет беспокоиться.       — Да.       Такко взялся за ручку двери, когда сзади раздалось:       — Хранить тайны ты умеешь.       Он вопросительно обернулся, но канцлер махнул рукой, и Такко осторожно прикрыл дверь.       Внизу он столкнулся с Оллардом.       — Где ты был?       — Канцлер расспрашивал. Я сказал, будто сам сбежал к вам, потому что много о вас слышал и хотел собирать механизмы.       Оллард вскинул брови, развернул Такко к себе и долго всматривался в лицо — благо лиамцы не пожалели фонарей для главной улицы.       — И давно ты это придумал?       — Ещё зимой. На всякий случай.       Оллард коротко рассмеялся:       — А по тебе уже не прочесть так легко, что у тебя на сердце. Ещё немного — и станешь крепким орешком.       Такко улыбнулся и последовал за Оллардом к комнатам, которые им отвели в прошлый раз. Он не забыл ничего — ни убийств, ни Малвайн, ни занесённого лезвия ножа. Но с тех пор утекло слишком много воды и крови, чтобы делать вид, будто они не на одной стороне.

***

      Замок наконец притих. Все уехали на восток — Оллард, Тенрик, Ривелен. Элеонора поправила подушку под поясницей. Окунула перо в чернильницу и подмигнула топазам, вправленным в костяные глазницы. Пожалуй, при жизни глаза Шейна были столь же яркими, особенно когда он звал принять его сторону. Выбери она другого брата — и Империя быстро зауважала бы Север. Но Шейн предпочёл играть один и поплатился.       — Ты мог стать моим мужем, — усмехнулась Элеонора. — А стал чернильницей. Мозгов в твою черепушку вмещалось маловато, зато чернил в самый раз.       Как раз хватит дописать отчёт о расходах за этот год. Последний отчёт баронессы Эслинг. Порой Элеонора замирала от ужаса и гнева, боясь, что муж вот-вот выкинет что-то такое, что даже Ривелен не сможет закрыть на это глаза. Но Тенрик вёл себя тише воды, ниже травы. То ли взялся за ум, то ли смерть брата сказалась на нём сильнее, чем думалось.       Элеонора дописала последние цифры, капнула воском, оттиснула печать и потянулась со стоном. Последние дни она старалась лишний раз не вставать, так болела спина, так тяжело было носить необъятный живот. Внутри всё сжималось и тянуло, а ребёнок потом толкался во всех направлениях сразу. Элеонора пережидала эти мгновения, стиснув зубы и от всего сердца завидуя мужчинам. Право, проще выиграть войну, чем выносить ребёнка!       Она хлопнула в ладоши и с недоумением уставилась на белобрысую девчонку. С обозами прибыли и новые служанки; Элеонора сразу отобрала самых красивых и смышлёных для своих покоев, но привыкнуть к ним не успела.       — Приготовь постель.       — Как будет угодно госпоже.       Элеонора тяжело поднялась и в тот же миг не услышала — ощутила, как внутри что-то лопнуло. Юбки мгновенно потяжелели, прилипли к ногам. Элеонора пошатнулась, ухватилась за край стола. Страх накрыл удушливой волной. Служанка уже была рядом, мягко усаживала в кресло, несмело тянула вверх подол.       — Это воды, госпожа. Чистые. Всё хорошо. Дышите ровнее. Я позову Грету.       — Воды?.. Но ещё рано!.. Слишком рано.       — Как же рано? Самый срок. Не бойтесь, я рядом.       Живот опять скрутило тугой пружиной, и Элеонора обмерла от силы, которая рвалась изнутри. Не крошечное беззащитное существо, а неумолимый безжалостный холод завладел её телом, заставляя дрожать и молиться.       Грета влетела в спальню спустя минуту, не позже; велела топить камин жарче, греть воду и нести чистые простыни. Элеонору уже освободили от платья, в мокрой рубашке было холодно. Грета подошла ощупать живот, и Элеонора отпрянула. Она ждала мести последние месяцы, но куда умнее было бы дать доносить и навредить уже в родах.       — Мне уже лучше, — выговорила Элеонора, осторожно отступая вдоль постели.       — Я буду рядом, госпожа, — отозвалась Грета, так же медленно шагая следом. — Всю ночь. Лекаря разбудим попозже. Первые роды всегда долгие.       — И непредсказуемые, так? — Элеонора остановилась. Вдох. Выдох. — Сядь, Грета. Сядь! Раз у нас много времени…       Хлопнули двери, внесли кувшины с горячей водой, и они снова остались вдвоём.       — Раз у нас вся ночь впереди, самое время кое-что обсудить.       Элеонора представила себя со стороны и едва не фыркнула. Растрёпанная, в мокрой рубашке, то и дело сгибающаяся в схватке… Но иной возможности поговорить начистоту не будет.       — В столице довольны успехами Ардерика. Я намерена выхлопотать ему баронский титул. Ты знаешь, южные бароны — не то, что северные. Хорошо, если владеют парой виноградников и какой-нибудь рощей. Но титул даёт возможности, с которыми можно хорошо подняться. Что думаешь?       — Полагаю, Ардерик будет рад.       — Это не меняет дело. Что ты думаешь об самом Ардерике?       Грета задумалась лишь на мгновение.       — Он свинья.       — Все мужчины таковы! — Элеонора бросила взгляд в сторону пустовавшего кресла под часами, видном сквозь открытую дверь, и поправилась: — Почти все. Вопрос лишь в цене, за которую мы готовы с этим смириться.       — Вообще-то Рик довольно мил, — заметила Грета, — когда не ведёт себя как задиристый петух. Однако терпеть его за пару виноградников я не готова.       Элеонора улыбнулась открыто и приветливо.       — Я поручу вам земли от Ронвейна до реки Серебряной. Они дают три марки в год. Будешь умна — умножишь доход втрое.       — А взамен?       — Не воткнёшь мне нож в спину. Мне нужны свои люди на юге. Север не продержится без южного золота. Я хочу, чтобы Ардерик смотрел за моими землями и следил за доходами. А ты помогала ему. Я уже составила прошение, глянь на столе. На Поминовение мне вернут титул, и я сразу поговорю с господином Ривеленом… если мы с наследником переживём эту ночь.       Грета метнулась к столу и поднесла бумагу к свету. Теперь главное, чтобы она не пошла разговаривать с Ардериком. Он точно взбесится, если решит, что ему, по сути, предложили пост управляющего. Но Грета явно смекнула, какие реки золота потекут сквозь его руки.       — Ничего не выйдет, госпожа, — вздохнула она, подумав. — Ардерик — герой Северной войны и почти барон. Зачем ему ношеный плащ?       — Большая честь носить плащ, который надевали лишь барон Севера и маркграфский бастард, — улыбнулась Элеонора. — Мне всегда казалось несправедливым, что мужчины стремятся сорвать девичий цветок, хотя их собственное поле перетоптано вдоль и поперёк.       — Может, вы и правы. Только даже нетронутый цветок не влечёт, если цветёт впустую.       — Ты не пустоцвет, Грета. Это аранская кровь виновата. Ты когда-нибудь видела, чтобы их мужчины брали в жёны имперских девушек или отдавали своих за наших мужчин? Их кровь просто не смешивается с нашей. Ты станешь прекрасной женой Ардерику. Он, конечно, пару лет будет рваться отсудить назад родовые земли, только что попало в руки к Виллардам, не вырвешь и клещами. Пусть бегает по судам, а ты будешь хозяйничать в Ронвейне. Баронесса Грета Ронвейнер — неплохо, правда?       Глаза Греты вспыхнули. Она сдержанно наклонила голову, но Элеонора читала по ней, как по книге. Помани Грету властью — и она простит обиды. Не забудет, но простит, пока не перейдёшь ей дорогу снова.       На мгновение Элеонора вновь ощутила себя в объятиях Ардерика. Как он согревал её руки своим дыханием, как касался её бёдер, как двигался в ней… Ничего. Чувства дважды толкнули её на ошибку, больше такого не случится. Эту фишку нужно — нет, не пожертвовать, пристроить в хорошие руки. Одним ходом она убьёт трёх зайцев: избежит сплетен, Грета не даст Ардерику натворить глупостей, а он ей — пакостей.       Живот снова скрутило. Элеонора ухватилась за столбик кровати, упёрлась лбом в резное дерево. Холодно, как же холодно… Грета что-то говорила, успокаивала, растирала поясницу; Элеонора не слышала, вся поглощённая силой, ворочавшейся внутри.       — Только не убей меня, — шептала она между отрывистыми вздохами. — Пожалуйста… Пожалуйста…