На пороге зимы

      Остатки сгоревшего сарая дымили до утра, но остальное уцелело. Сказалась зимняя выучка: сторожа мигом растащили постройку по брёвнам и залили водой. Жаль, рассказать смогли немного. Все смотрели на огни над замком, когда через забор полетели горящие стрелы — уже не потешные. Едва успели разглядеть во тьме меховые спины, удаляющиеся к лесу. Бросились было в погоню, но вовремя одумались.       С рассветом вышли на пустошь. Следы говорили: нападавших было человек тридцать и ушли они к Гиблой долине. Войско явно заманивали в ловушку — в ущелья, где жалкий десяток лучников мог положить целую сотню.       Тем хуже для них.       У Такко шумело в голове после бессонной ночи. Сперва Оллард с Ривеленом огорошили новостью. В тайну посвятили ещё десятерых, лично выбраных Ривеленом из своих людей. Они «героически погибнут» с маркграфом, а на деле будут охранять его, охотиться и делать прочую работу.       — Ты приглянулся Ривелену, — сказал Оллард после. — Сперва я сомневался, что у него на уме, но всё же ему можно верить. Если уедешь с ним, он устроит тебя учиться. О деньгах не беспокойся.       Такко думал недолго: столица манила пышностью и почётом, но она никуда не денется. Его место здесь — держать связь между замком и горной хижиной, пробираться тайными зимними тропами, разбирать чертежи при свете жировой лампы… Куда занятнее столичного учения, и думать нечего!       Затем собрали военный совет, отправили разведчиков, получили с голубем сведения, обсудили, снова собрались узким кругом… Зато план был отточен до совершенства. Не зря они с Оллардом ездили в Гиблую долину зимой! Заодно это объяснило, почему маркграф не остался в замке: южанам нужен был предводитель, хорошо знающий места.       Никто не спросил, надо ли гнать столько народа ради тридцати оборванцев. Все помнили историю Рамфорта, прежнего сотника баронессы, и не боялись переоценить врага.       У отрогов устроили привал и обсудили наступление ещё раз. Верен с Ардериком повели своих кружным путём, чтобы атаковать сверху. Имперцам дали проводника из людей Кайлена, чтобы ударили с тыла. Оллард остался у отрогов с Такко и десятком латников Ривелена.       — В битвах побеждают не люди, а гербы, — доверительно сказал маркграф Верену. — Ардерик потерял на Севере достаточно, чтобы отнять у него и эту победу. Идите без меня.       Такко показалось, в глазах друга мелькнула искренняя благодарность. Стоило войску удалиться, латники скинули доспехи и побросали в мешки.       Верен, конечно, будет переживать, что не уберёг отряд. Но ему Такко скажет правду. Не сказать просто нельзя.       На вершину гребня тянулись десятки тропок. Выбрали самую неприметную. Шли быстро, но тихо, держа наготове луки и арбалеты. Где обосновался один вражеский отряд, мог оказаться и второй.       Вскоре внизу послышались голоса. Враги расположились на широком уступе, как и говорили разведчики. Тридцать с лишним человек — последний осколок Шейнова войска, а может, простые крестьяне, вдохновлённые речами на летнем пиру. Только проснулись после ночного налёта. Руки чесались вскинуть лук, но нельзя: из-за скалы напротив вот-вот выведет своих людей Верен, а там и имперцы подтянутся.       Впереди открылось ровное место, и люди Ривелена, не привыкшие к горным тропам, с облегчением скинули мешки с бронёй.       — Ищите ущелье, — буркнул старший. Тот самый, что встретился Такко в Лиаме.       В ущелье сбросят доспехи вместе с маркграфским алым плащом, кругом разбросают обрывки одежды, ножен и разольют кровь — из замка нарочно прихватили бурдюки, полные после забоя для пира. Вполне в духе камнеедов — напасть, откуда ни возьмись, а после лишить убитых достойного погребения. Проверять доспехи никто не полезет. По здешним гнилым склонам даже Такко не рискнул бы спуститься. Ущелье завалят камнями, рядом поставят памятный валун и дело с концом. А если летом землю тряхнёт, тайна будет похоронена ещё надёжнее.       Останется не попасться на глаза местным, которые через пару недель будут перегонять скот с летних пастбищ. Но горы большие, хижин и пещер хватит на всех. Если и заметят — пусть думают, будто в хижине обосновались имперские дезертиры. Пара крепких ножей и колчан метких стрел купят молчание — возможно, вечное.       — Ты всё запомнил? — в сотый раз уточнил старший. — Мы идём к хижине, ты спускаешься вниз, прячешься. Ждёшь, когда кончится бой, и поднимаешь тревогу. Никто не удивится, что за помощью отправили тебя. Мальчишка-лучник в рукопашной ни к чему.       Такко и ухом не повёл. Не к лицу тому, кто сражался за Бор-Линге, обижаться на столичного чистоплюя. Он всё запомнил ещё ночью: поднять тревогу; рассказать, что, откуда ни возьмись, напал ещё отряд; ждать, пока кто-нибудь отыщет ущелье; убедительно оплакать маркграфа. Вечером повторить представление в замке, стараясь не перемигиваться с Ривеленом и баронессой. А если кто спросит, почему ушли с отрогов — валить на Олларда, дескать, он всё же решил присмотреть за битвой.       — Всё, давай, — подтолкнул его старший.       Оллард сбросил плащ, оставшись в кольчуге и неизменном чёрном дублете. Кивнул Такко:       — Я тебя немного провожу.       Под бдительным взглядом латников они спустились по извилистой тропе. Склон здесь густо порос кустами, укрывавшими от чужих глаз снизу и сверху.       — Сбереги мои бумаги. — Оллард достал из-за пазухи тонкий свиток, обёрнутый кожей. — Ривелен спас мне жизнь, но не упустит случая порыться в вещах. А здесь кое-что личное.       Такко молча принял свиток. У него в колчане тоже лежало кое-что личное, что он не показал бы никому. Даже Олларду.       — Верхний лист для тебя, — пояснил маркграф, — там перечень, что понадобится мне завтра, и кое-какие наставления. Остальное — храни.       — Жаль, что вас не оправдали, — не удержался Такко, пряча свиток под одеждой.       — Ничего. Это был хороший год. А будет ещё лучше.       Оллард потрепал его по плечу и скрылся за кустами.       Внизу было тихо. Такко чуть постоял и последовал за маркграфом. Идти наверх всего ничего, а всё же лучше присмотреть.       Он выбрался из зарослей и замер: на тропе никого не было. Недоумевающий взгляд старшего, сторожившего наверху, сказал ему всё — маркграф не вернулся.       Куда делся, тьма его забери?       Люди Ривелена мгновенно выстроились цепью и кинулись вниз прочёсывать кусты. Такко быстро обогнал их. Внизу стояли лагерем враги, и впору было отпрянуть, затаиться, но Такко припустил быстрее. Из-за камней и зарослей не было видно, что происходит внизу. Такко вылетел на открытое место и сразу схватился за лук.       Камнееды оживились: вставали, лениво брались за оружие. Трое смотрели на тропу, помахивая клинками, остальные выстраивались неровным полукругом. И в это ощетинившееся полукольцо спускался человек в кипенно-белой рубашке с мечом в левой руке.       Стрела прыгнула на тетиву — поздно. Внизу закипела схватка. Такко набрал воздуха и оглушительно свистнул, как когда-то предупреждал обозы об опасности. Если Верен услышит — поторопится. Если люди Ривелена не побоятся спуститься, помогут. Перекинул на руку щит, выхватил меч и почти съехал вниз.       Одному не выстоять против троих, зато двоим — запросто. Где не осилит один — пройдут двое. Затупится меч — поможет второй.       Оллард попытался прикрикнуть, оттолкнуть, но до того ли в бою! Лезвия слились в череду ярких пятен, тело работало быстрее мысли. Отбить, принять на щит, атаковать. Отвести удар — не от себя. Отступить к большому камню — хоть со спины не ждать беды. Не думать — драться. Думать потом.       Последний противних рухнул — и Такко запоздало сообразил, что кольцо вокруг никуда не делось. Сейчас их просто расстреляют из луков.       В следующий миг в ушах зазвенело от пения рога, которому вторил свист лучных и арбалетных стрел. Верен и имперцы взяли врагов в клещи, точь-в-точь как планировалось, а со склона наконец скатились люди Ривелена. Не сговариваясь, Такко и Оллард метнулись за камень, чтобы не попасть под стрелы своих. Привалились, тяжело дыша и не выпуская мечей.       — Куда полез?       У Такко к маркграфу был тот же вопрос. Всё пошло не по плану, и одна тьма знала, что теперь делать. Он резко обернулся — и мир померк.       Маркграф медленно заваливался на бок. Сквозь прижатые к рёбрам пальцы сочилась кровь. Такко рванулся к нему, дёрнул рубашку вверх, одновременно доставая платок — но Оллард неожиданно крепко перехватил запястье:       — Нет.       Такко тупо смотрел на багровое пятно, и мозаика складывалась жутко и безысходно.       — Зачем?.. — только и выговорил он.       — Умереть в бою… всегда мечтал…       Оллард бледнел на глазах; попытался повернуть голову, шевельнул рукой. Такко догадался, положил ему на грудь меч, и беззвучно ахнул, когда маркграф накрыл рукоять его ладонью.       — Если мне… суждено водить Дикую Охоту… буду ждать тебя на пустоши…       Мир распадался цветными пятнами, как призрачные всадники у Эсхенского замка. Горло жгло, не хватало воздуха. «Я приду», — хотел выговорить Такко, но не смог.       — Не торопись…       Последний рваный вдох, судорожная дрожь, движение губ — и маркграф Оллард ушёл за Грань с мечом в руке и именем дочери на устах.       Кто-то рванул Такко за плечо, рявкнул; кто-то другой обнял, отвёл в сторону, ощупал, не ранен ли. Взгляд выхватывал мёртвые тела, стрелы в щитах, кровь на мехах. Лёгкая победа, войскам не пришлось даже доставать мечи… Только досталась слишком дорогой ценой.       Порядок событий восстановили быстро. Едва расставшись с Такко, Оллард повернул по тропе вниз. По дороге скинул дублет и кольчугу, бросил лук и колчан и с одним мечом спустился в лагерь врагов. Верно, его не пристрелили на склоне только от удивления. А потом стало поздно — боялись задеть своих.       Чистое самоубийство. Продуманное, осознанное, очевидное.       Ради чего?       — Олларды всегда были себе на уме, — буркнул канцлер на третий час расспросов. — Ты не виноват.       — Ты не виноват, — сказал Ардерик, и было непривычно видеть на его лице сочувствие. — Будем честны, граф всегда был больше на том свете, чем на этом.       — Ты не виноват! — утешал Верен. — Ты сам мог погибнуть! Это я зря отпустил вас!       Только не винить себя всё равно не получалось. Не догадался. Не предвидел. Не уследил.       Снова на пустоши громоздились сосновые брёвна, укрытые знаменем поверх смолистых ветвей. Сколько раз Такко стоял у погребального костра плечом к плечу с маркграфом! Можно время считать по этим кострам. Сколько раз маркграф восхищался красотой обряда — и вот последний костёр в году сложили в его честь. Не будет зимних вылазок в горную хижину, новых чертежей и механизмов, не будет разговоров. Не воскреснет Эсхенский замок, и усыпальница больше не отворит двери, заплетённые шиповником и ежевикой.       По смолистым ветвям уже бежал огонь, окутывая тело белым дымом, когда Такко снова шагнул к погребальному ложу.       Ровно год он носил с собой белые лепестки — те, что подобрал близ Эсхенского замка в память об Агнет. Сейчас они лежали за пазухой, завёрнутые в тонкую ткань. Морщась и отворачиваясь от жара, Такко вытряхнул их в пламя. Отошёл, смаргивая навернувшиеся от дыма слёзы. Привычно, бессознательно обернулся — всё ли правильно сделал? — и отшатнулся, встретив за левым плечом пустоту.

***

      Дым поднимался к небу, обещая лёгкий путь за Грань. Так говорили в народе. Элеонора выхватывала отдельные слова, которые не сразу складывались во фразы. Проститься с маркграфом пришло не меньше людей, чем на казнь Шейна. Особняком стояли лиамцы, дальше полоскались на ветру знамёна Северного Предела, Брусничной Гривы, Лосиной долины… Все спешили на праздник, а угодили на похороны. День Поминовения взял свою дань.       Согласно протоколу Ривелена, маркграф погиб в неравном бою. Достойный гражданин Империи, верный слуга Его Величества, герой Северной войны первым принял удар. Для особо пытливых составили ещё один протокол — об обострившейся нервной болезни. Это точно прекратит любые сплетни. Все знали, семейка Оллардов по осени сходила с ума, кто меньше, кто больше. К тому же, как раз минул год со смерти дочери. Бедняжка Агнет, все её любили. Безутешный отец так и не свыкся с горем.       Только Элеонору не устраивали эти ответы.       На локте сомкнулась крепкая схватка. Элеонора вздрогнула, подняла голову и встретилась взглядом с Тенриком.       — Мы похороним его как подобает, — насмешливо сказал он. — Не забывай, завтра праздник. Мы получим титул! Скорбь нынче неуместна, баронесса!       Элеонора дёрнулась, но Тенрик держал крепко. Обнял за талию, привлёк к себе с таким неприкрытым торжеством, что Элеонора ахнула от внезапной догадки:       — Это ты всё устроил! Ездил якобы по пастбищам, а сам собирал людей! Это ты, ты виноват!       — Радость моя, твой муж годен только пасти овец, — недобро ухмыльнулся Тенрик. — Это знают даже младенцы. Я лишь заглянул к семьям тех, кого вы убили в Бор-Линге, и сказал, что не оставлю их своей заботой. Кто знал, что братья и отцы погибших решат немного пострелять по укреплениям? И что граф потащится в горы мстить за жалкий сарай?       — Хорошо барон Эслинг бережёт мир на Севере, — процедила Элеонора. — Ты натравил их на укрепления, потому что ненавидишь Ардерика и хотел опозорить его перед канцлером и всеми, кто пришёл на праздник!       — Твой сотник позорит себя сам, равно как и ты. Дурной знак — начинать правление на крови, правда?       Он говорил мягко, вкрадчиво, подчёркнуто правильно, как всегда говорил с ней, Ардериком и другими южанами. Элеонора сжала зубы, борясь с соблазном пырнуть его ножом:       — Я тебе этого не забуду. Никогда.       Тьма скрыла пустошь и могилу из валунов. Ривелен согласился не забирать прах в столицу — упокоить последнего из Оллардов в родовой усыпальнице всё равно было некому. Элеонора прогнала из спальни служанок и села сама качать колыбель. Дверь в гостиную была заперта, но кресло под часами представлялось отчётливо. Теперь оно будет пустовать. Всегда.       Знала бы — не отпустила. Знала бы — выжгла непокорный Север, вырезала бы мятежников до человека. Теперь уже ничего не сделаешь. Впервые она была готова разделить власть — и осталась ни с чем. Слёзы текли по щекам, напитывали тонкую рубашку. Будущая маркграфиня Севера плакала, как девчонка, и не стыдилась слёз. Завтра она будет держаться, как подобает, но сегодня оплачет надежды, свои и чужие.       Завтра огласят титул, и она потребует более тщательного расследования. Сама допросит людей Ривелена и мальчишку-лучника. И пусть попробуют запретить! Элеонора единственная не поверила протоколам. Ведь было кое-что, о чём знала и помнила только она.       На излёте зимы Ардерик ушёл с войском на восток, а Тенрик, как всегда, уехал на пастбища. Служанки были особенно предупредительны к Элеоноре, ведь все в замке знали: она носит новую жизнь. Но она всё чаще бродила одна по притихшему замку и думала, думала, думала…       Для прогулки в восточную башню она выбрала закрытое платье из чёрного бархата. Юной Элеоноре наряд казался чопорным и строгим. Для нынешней был безупречен.       …Она отставила бокал точно на середину вышитой салфетки и сплела пальцы в замóк:       — Я многое посчитала, господин Оллард. В этом году Север принесёт короне одни убытки. Покрыть их можно, подняв налоги, что не понравится людям, или пополнив казну за счёт чужих богатств. Например, сослав их законного хозяина на войну с якобы дипломатическим поручением.       — Полагаете, император не ждёт моего возвращения?       — Будь император заинтересован в продолжении вашего рода, он навязал бы вам вторую жену и не выпустил из спальни, пока вы не исполнили бы свой долг.       Оллард отпил вина и усмехнулся:       — В таком случае я благодарен, что мне предложили всего лишь поездку на Север.       Элеонора снова разлила вино и не удержалась от колкости:       — Как вы пережили брачную ночь, маркграф?       — Превозмогал, — отозвался Оллард. В его глазах плясали озорные огни. — Вы пришли, чтобы обсудить мою супружескую жизнь? Уверен, ваша более красочна.       — Не сомневайтесь, — парировала Элеонора и отставила бутылку, не преминув игриво огладить горлышко. Не соблазняя, но дразня. — Так вот, раз вы в ссылке, значит, мы можем быть полезны друг другу.       — Элеонора, — отозвался Оллард устало, — вам нужна помощь? Попросите. Обсудим. Только помните — у вас нет ничего, что могло бы меня заинтересовать.       Элеонора улыбнулась.       — Вы ошибаетесь. Я кое в чём солгала вам. Мне есть что предложить. И отказаться будет крайне неразумно с вашей стороны. — Она помолчала, подбирая слова и стирая с лица улыбку. — Я не беременна.       — Это, позвольте, как? — Кубок со стуком опустился, брызнув багровыми каплями. — Вы даже от Ардерика не смогли забеременеть? Да на что вы вообще годитесь?       Элеонора прикрыла глаза, защищаясь от безжалостной прямоты:       — Вам ли не знать, как трудно бывает зачать наследника?! Вы жестоки ко мне, маркграф Оллард. Вам совсем неведомо милосердие?       — Нет. Зато нам обоим ведомо, что барон может развестись с вами не позднее следующей зимы. И столица не заступится за вас, потому что без законного наследника Север обречён на вечную грызню. Добудьте младенца, откуда хотите, делайте что угодно, но чтобы в условленный срок наследник был!       — Как вы радеете за благо Севера!       — Всего лишь жду вменяемых поступков, раз вы собрались здесь править. Выходит, вы солгали, когда хвастались, что смогли наконец зачать?       — Не лгала! Ошиблась.       — Ваша ошибка дорого обойдётся всем нам. Придумайте что-нибудь! Ко мне-то вы зачем пришли?       Элеонора перевела дух. Нельзя оправдываться, нельзя просить. Она присела на край стола, небрежно сдвинув бумаги.       — Потому что вы заинтересованы в наследниках не меньше меня. А я не могу зачать от тех, кто ниже по рождению.       Растерянность, замешательство, нервное движение рук — уже ради этого стоило затевать разговор! Элеонора опёрлась на стол, приблизилась почти вплотную, обмирая от того, насколько он чужой, другой, как иначе мыслит и чувствует:       — Не воображайте, ничего личного. Нам обоим нужны наследники. Нам обоим претит нарушать чистоту породы. В вас я уверена, у вас была дочь. А о плодовитости женщин моего рода ходят легенды. Что скажете?       Откажет — и Элеонора убьёт его тут же. Оглушит хоть кубком и вонзит кинжал в горло. Да что он знал о том, как она старалась! Как скрыла лунные крови, стирая бинты в лекарской, как унижалась, обхаживая Ардерика. Её верный воин отдалялся, и Элеонора так и не сказала прямо, что нужно попробовать ещё. Слишком больно было бы услышать отказ. А ещё душил страх, что причина всё-таки в ней. Ардерик так и уехал на восток, а она осталась наедине с сомнениями… и Оллардом.       Теперь в его глазах читался не то испуг, не то брезгливость, не то что-то ещё.       — Я, видимо, неверно понял…       — Вы поняли верно.       — Но… с чего вы решили, что меня заинтересует ваше… предложение?       — А вы думаете, вам позволят жениться снова? — Она склонила голову и изогнула бровь: — Я — ваша последняя надежда оставить потомство. Вы же все помешаны на продолжении рода. Какая ирония, что с каждым поколением это нехитрое дело давалось вашей семье всё труднее.       — Как знать. Я всё же справился лучше вас.       Элеонора расхохоталась и хлопнула ладонью по столу, заставив кубок вновь вздрогнуть. В выдержке Олларду не откажешь.       — Значит, справитесь снова. Мне не меньше вашего жаль, что для появления младенца недостаточно договориться на словах. Но в погребе хватит вина, чтобы сгладить неловкость. И у нас есть время, чтобы пробовать ещё и ещё.       Элеонора закрыла лицо руками. Щёки пылали. В каком отчаянии она тогда была! Пришла к человеку, от которого кровь стыла в жилах! Проще было ложиться с Тенриком, тяжёлым, неуклюжим, пахнущим навозом, чем несмело касаться друг друга при свете единственной свечи, не выходя из-за письменного стола. А сколько разговоров было! Её не подпустили на расстояние вытянутой руки, пока они подробно не обсудили, что делать, если казнят и если помилуют, когда кому открыться… А потом Оллард рассказал, за что его сослали, и настал черёд Элеоноры сторониться и сомневаться.       Рассветные силы, да как им вообще хоть что-то удалось! И как эта благопристойная возня посеяла семя не только в её чреве, но и в сердце?..       Отчаянный план сработал. Потянулись месяцы нового изматывающего страха — ребёнок зачат, но на месяц позже. «Не подведи меня», — шептала Элеонора бессонными ночами, обнимая круглящийся живот. Тайком читала лекарские трактаты, гадала, нельзя ли выгнать плод пораньше, но так и не решилась. И правильно сделала.       Теперь было ясно, отчего лекарь говорил загадками и переглядывался с Гретой! Они знали, что будет двойня, предвидели, что наследники могут попроситься на свет пораньше. Только Элеонора с близнецами перехитрили всех.       Она склонилась над колыбелью. Из кожи вон вылезет, но укрепит свою власть так, что с ней будут считаться. Никто не посмеет отнять у неё и детей Север, когда выяснится, что они не Эслинги по крови. Сама природа благословила их с Оллардом союз: один наследник северным землям, другой — восточным. Так и будет. Она всё для этого сделает. Всё, как договорились. Расскажет Ривелену — не сейчас, лет через десять. Осторожно, бережно откроет тайну близнецам. Они будут рады оказаться детьми героя, о котором к тому времени сложат легенды.       Под веками снова вскипели слёзы. Нет, не мог Оллард уйти за Грань по доброй воле!       Элеонора промокнула лицо и поднялась. Что толку скорбеть! Она зажгла светильник и взяла бумаги, которые Оллард передал, прощаясь. Сверху лежала записка. Её Элеонора оставила на потом. Просмотрела выписки из трактатов, их общие мысли о власти и управлении… Это на завтра, сейчас перед глазами плыло от усталости и слёз. Задержала в руках гербовый лист с печатью — письмо о признании наследников. Его она предъявит императору, когда близнецы войдут в года. Она убрала письмо в ларец, разложила бумаги на столе и развернула записку.       Оллард писал:       «Дорогая Элеонора,       я дал вам надежду, которой не суждено было сбыться. Надеюсь, за эти месяцы вы успели узнать меня достаточно, чтобы понять — я никому и никогда не был так верен, как заветам моего рода. Моя жизнь — ничтожная плата за его чистое имя.       Я благодарен отцу за то, что не позволил соединить наши судьбы двадцать лет назад. В вас слишком много жизни, вы желаете обладать всем; я же никогда не принадлежал никому и ничему, кроме своей семьи, и не знаю иных чувств, кроме долга перед ней. Жить изгнанником с чужим именем, под угрозой разоблачения и позора, ждать прощения, в котором не нуждаюсь ни я, ни мой род? Благодарю покорно. Лучше смерть.       Верю, что вы поймёте меня, а также сдержите слово и в положенный срок представите наследников ко двору под их настоящим именем. Несомненно, вы возмущены, что я оставил их; но представьте, если бы вы не могли бы раскрыть своё материнство и принуждены были бы звать своих сыновей, свою кровь чужим именем! Кроме того, умершие предки служат лучшим примером, чем живые, благо лишены пороков и естественных слабостей. Вы воспитаете близнецов обходительными и очаровательными, не таящими угрозы, какими никогда не смог бы воспитать я. К ним отнесутся иначе, чем ко мне.       За помощью обращайтесь к Ривелену. Он слишком много поставил на Север, чтобы не отыскать вам нового наставника. И не спешите травить барона (полагаю, уже маркграфа) Тенрика. Ваш супруг по-настоящему любит свой народ, а это огромная редкость для правителя.       Верю в ваш ум и силу духа. И надеюсь, что вы не были столь наивны, чтобы всерьёз рассчитывать на меня. Быть может, вас утешит, что я и правда привязался к вам больше, чем предполагал. Но есть связи много крепче.       Пусть ваш путь будет лёгким. Я же ухожу за Грань со спокойным сердцем и чистой совестью».       Свечи погасли, а Элеонора всё вглядывалась во тьму сухими глазами. Медленно скомкала бумагу. Открыла ларец, достала письмо и тоже сжала в ладони, ломая печати. Отшвырнула, вскочила и бросилась разжигать протопленный с вечера камин.       — Так дела не делаются! — шипела она. — Бросил меня! Думал, я буду одна бороться за Север? Выращу в одиночку детей, чтобы отдать их? Держишь меня за племенную кобылу? Нет уж! Не для того я терпела муки! Они мои и только мои! Нам хватит Севера, а твоё имя сгинет, пропадёт!       Руки дрожали, огниво не высекало искры. Снова и снова Элеонора била кресалом, разжигая погребальный костёр для своих и чужих надежд. Раздувала слабые искры и яростно шептала:       — Никто не узнает! Никогда!