Раздвоение

Каждый раз он приходил в себя рывком. В голове что-то будто щелкало и один кадр сменялся другим. Вот он сидит в съемной квартире за компьютером и отыскивает слабые места в файерволе одного банка, а вот он уже в полутемном баре в окружении незнакомых ему людей. Со всех сторон гремит музыка, в одной руке стакан с коктейлем, а второй он обнимает какую-то девицу. Джеймс замер на мгновение, оценивая обстановку, гадая, как он мог сюда попасть. Ни единой мысли, ни одного гребаного предположения. Он помотал головой — сенсорная перегрузка сводила с ума, ему срочно нужно было выйти на воздух. — Баки? — донеслось справа. — Ты в порядке? Ты вдруг побледнел. Он не удостоил говорившего и взглядом, продолжая сосредоточенно выбираться отсюда: из объятий девушки со слишком приторными духами, из толпы почти не соображающих людей, из ловушки, в которую загнал себя сам, когда согласился на тот эксперимент. Попытавшегося схватить его за локоть человека Барнс просто скрутил болевым приемом, сжимая заломленную руку до хруста. — Чувак! — прохрипел человек, распластанный под ним. — Аккуратнее! Мир плыл, звуки и пространство искажались, глаза заливало потом, но он двигался к выходу, надеясь, что его голова не расколется от боли, и он не умрет в этом аду. На улице стало немного легче. Джеймс прислонился к стене в ближайшем закоулке за клубом и откинул голову назад, размеренно вдыхая и выдыхая. Медитация, что б ее! Помогало мало. Что же такое с ним творится? Эти провалы в памяти, головные боли, чужие тряпки, чужое имя, даже чужой запах, который медленно исчезал с кожи. Чертов Зола с круглыми очками и вкрадчивым голосом ласкового убийцы, с новейшими методами гипноза для лечения травматического синдрома. Он тогда получил предложение, от которого невозможно было отказаться. Еще бы! Если уж полез в систему кибер-защиты секретной организации, то будь готов огрести по полной. Его армейское начальство настояло на принудительном лечении у психотерапевта, сделав вид, что он сумасшедший и они к его выкрутасам не имеют ни малейшего отношения. Хорошо, что живым отпустили, поняв, что ничегошеньки он увидеть и понять не успел. Но жизнь его разрушили качественно, сделав фактически призраком. Бесплотным существом, что боялось вновь попасть в поле зрения каких-нибудь структур. Он сидел тихо, не имея ни постоянной официальной работы, ни друзей, ни близких. Тоскливые размышления сменили мысли о Стиве, добром, светлом и отзывчивом Стиве, который совершенно не заслужил такого опасного соседа. Однако отпустить его Барнс уже не мог, слишком устал быть в одиночестве. Человек, сука,  — существо социальное, и в полной эмоциональной изоляции долго жить не может. Плюс — и у тела есть свои потребности, даже у наивного, по-детски открытого и сосредоточенного исключительно на рисовании Роджерса. Вспомнилось, как тот выгибался в его руках, вздрагивая от наслаждения, вспомнилось, как тот уминал приготовленную Джеймсом еду, стыдливо подбирая кусочком хлеба вкуснейший соус с тарелки, вспомнилось, как тот улыбался тепло и радостно, смело встречая каждый новый день. Такого Стива не хотелось отпускать от себя ни на шаг. Хотелось быть с ним до конца, сколько бы до него не оставалось. Собравшись с силами, Барнс соскреб себя с замызганной стены и побрел домой, зная, что его сострадательный маленький сосед будет переживать. Не стоило давать ему повода.

***

Поездка к Пегги ожидаемо ничего не решила. Стив только немного отъелся и отдохнул от бесконечного рисования. Однако он не решился рассказать кузине о своем первом за долгое время сексуальном опыте. Не хотел ее расстраивать. Ведь если рассказывать все в точности как было, то фактически Джеймс принудил его. Но вот внутри себя Роджерс признавал, что мечтает еще раз оказаться в его объятиях. Только по обоюдному согласию, без ярости и непонимания. В груди при воспоминаниях о произошедшем на кухне что-то сладко сжималось, волна неконтролируемого тепла окатывала тело, заканчиваясь пунцовым румянцем на щеках. Однако это были несбыточные мечты, потому что по-прежнему обо всем на свете он мог говорить только с Баки, рядом с Джеймсом горло будто перехватывало, становилось страшно произнести хоть слово, потому что сказанное могло стать спусковым крючком для агрессивной реакции. Тем не менее, никакие опасения не мешали Стиву волноваться за своего соседа. Сегодня вечером он застал Баки в дверях, тот явно собирался пойти повеселиться. В незнакомой яркой одежде, со сложной прической и, как показалось Роджерсу, чуть ли не с подведенными глазами, он лишь лихо подмигнул и умчался, всем своим видом демонстрируя, что собирался хорошенько отдохнуть. И Стиву стало тревожно, последнее время он начал замечать слишком частую смену личностей своего соседа. Если раньше тот мог по несколько дней сохранять одну и ту же, то теперь «смена караула» происходила едва ли не каждый час. Он даже привык повторять одну и ту же фразу два раза с разной интонацией, чтобы облегчить переход. Так что Роджерс сидел на кухне, делая вид, что увлечен какой-то глупой телепередачей, хотя на самом деле не понимал ни слова, прислушиваясь к звукам в прихожей. И ждал. В замке повернулся ключ, и темная фигура, пошатываясь, переступила порог. — Ждешь? — хрипло спросил Джеймс, устало прислонившись к стене. Денег у него едва хватило на метро, остаток пути пришлось тащиться пешком. Головная боль отнюдь не способствовала быстрому передвижению, так что теперь он был вымотан, но хотя бы не зол. Ночная прогулка настроила его на умиротворенный лад. — Ложись спать. — Ты в порядке? — настороженно взглянул на него Стив, понимая, что вернулся не Баки, при этом отчаянно жалея замкнутого Джеймса, явно оказавшегося в некомфортной ситуации. — Конечно! Что смотришь? Ничего со мной не случилось, — резко сказал он, толкая замершего на пороге кухни Роджерса плечом. Было невыносимо видеть жалость и сочувствие на бледном лице. — Тебе на работу завтра. Проект сдавать скоро, так что выметайся спать. Черт! — он тяжело оперся на стол. Боль резко ударила по вискам, мерзкой змеей проползла по позвоночнику, особенно усердствуя с левой стороны, и сконцентрировалась в левой лобной доле. Перед глазами потемнело. Ему показалось, что он падает, летит в черную пустоту, где и растворится, перестанет существовать. Но под ладонями по-прежнему ощущалось крепкое дерево, и где-то рядом взволнованно верещал Стив. Нужно было выбираться, успокоить мелкого. — Я в порядке, я в порядке, — повторял сползший на пол Джеймс, не замечая, что в действительности шепчет, едва шевеля губами, и тем пугает мальчишку еще больше. Роджерс суетился, пытаясь одновременно принести аптечку, заварить чай и пересадить Барнса с пола на стул. Ему было дико страшно, потому что его слабых сил могло не хватить, чтобы помочь, помочь, когда это действительно необходимо. Вернуть хотя бы часть заботы, которую исподволь, маскируя грубостью и безразличием, всегда проявлял к нему Джеймс. Конечно, поднять тяжеленного соседа у него не вышло, а встать самостоятельно Барнс отказывался. Пришлось все разложить на полу: снять плед с кровати, постараться затянуть не сопротивлявшегося, но и не помогавшего Джеймса на него и самому пристроиться рядом, расставляя чашки и тарелки с поздним ужином на расстеленном полотенце, подать таблетки и краснеть, краснеть под пристальным жарким взглядом, который навевал воспоминания о другом позднем вечере, когда Стиву было так же стыдно и очень хорошо. — Тебе лучше? — участливо спросил он, когда все было съедено и выпито. — Ты напугал меня. — Я ведь часто тебя пугаю, не так ли? — Баки пытливо посмотрел на Стива. Последствия приступа сходили на нет, но хотелось продлить мгновения странной близости, которая внезапно возникла между ними и наверняка исчезнет поутру. — Страшный тебе достался сосед. Отвратительный, мерзкий, делающий с тобой ужасные вещи, — Джеймс говорил и медленно сокращал расстояние между ними. — И только и мечтающий их повторить. Роджерс смотрел на него, как кролик на удава, не в состоянии ни отодвинуться, ни податься вперед. Поэтому он молча позволил Барнсу опрокинуть себя спиной на покрывало и задрать рубашку, открывая впалый, тут же поджавшийся живот, по которому прошлись теплые ладони. Он только судорожно вздохнул, дрожа от предвкушения, когда бесстыдные пальцы проникли сразу под брюки и белье, оглаживая чувствительную кожу, обводя тазовые косточки. — Джеймс, прекрати, — Стив старался, чтобы его голос звучал твердо, но даже сам понимал, что его слова были больше похожи на стоны, а тело само подавалось навстречу. Он безуспешно пытался отвести взгляд, чтобы вырваться из омута постыдных желаний, в котором увязал все глубже с каждым движением пальцев Джеймса. — Не нужно. Хватит! — Прости, — хрипло сказал Барнс, не разрывая зрительного контакта, и стянул с хрупкого тела штаны. Провел по внутренней стороне бедра и, не давая опомниться, развел стройные ноги. — Не могу. Он прижал мгновенно вскинувшегося Стива к полу одной рукой, а второй уже поглаживал промежность. Мир для него сузился до ходящей ходуном грудной клетки под ладонью, синих глаз, в которых протест мешался с темной, жаркой негой, и горячих нежных стеночек, которые он ласкал внутри раз за разом, отстранённо наблюдая, как Роджерс давится вздохами и кусает губы, шепча что-то бессвязное. И до синяков сжимал в объятиях, ловя дрожь последних отголосков удовольствия, выплеснувшегося из Стива высоким долгим криком. Разжимать руки совершенно не хотелось, но Джеймс вдруг остро почувствовал, что его время заканчивается. И скоро он опять потеряет кусок своей жизни. Раньше он никогда не мог предсказать приступ с точностью до минуты. Раньше он знал только, что головная боль преследовала его в те дни, когда память отказывалась выдавать подробности совершенных им в течение этого времени действий. Он боялся оставлять Роджерса наедине с беспамятным собой, так что со всевозможной скоростью поднялся и практически сбежал в свою комнату, и при закрытых дверях заметался как зверь в поисках якоря, который удержит его внутри, что бы с ним не происходило. Кажется, теперь у него был тот, ради кого стоило выяснить природу своих приступов, ради кого стоило побороться за себя. Тем более, что провалы в памяти становились все чаще и чаще.