На осколках

Рома едва помнил, как все произошло. Он не был готов к этому, позже он будет уверять себя, что он до последней секунды не знал, что случится. Позже он будет говорить себе, что у него был выбор, но он им не воспользовался. Почему? На этот вопрос у него ответа не было. Они отмечали победу. Такую долгожданную после серии обидных проигрышей не самым сильным командам, и на радостях чуть перебрали. И это еще мягко сказано — они с Ильей ввалились в их общую комнату на базе в состоянии, когда и не поймешь, кто кого на самом деле поддерживал, чтоб суметь хоть как-то удержаться на непослушных ногах. Они даже уснули в одной постели, потому что начав раздеваться, Ромка, запутавшись в своих штанах, потерял равновесие и всем своим весом впечатался в Илью, опрокидывая того на кровать, заваливаясь сверху. Желания и сил подниматься не было никакого, он только скатился с Кутепова, устраиваясь рядом и практически сразу же вырубился. Проснулся Зобнин посреди ночи от ощущения тяжести чужого тела. Илья почти навалился на него, уткнувшись губами в шею, и жадно оглаживал его грудь и бока. Будить друга он не собирался — мало ли, что тому снилось, ну перепутал во сне, с кем не бывает? Рома только чуть вывернулся из рук Кутепова, поворачиваясь к нему спиной. Зря он это сделал. Илья снова прижал его к себе, уже более собственнически заводил ладонями по Ромкиному телу, задевая, непонятно почему, вмиг напрягшиеся соски, и Зобнин отчетливо ощутил, как в его ягодицы упирается внушительный стояк. Роман резко развернулся с явным намерением разбудить друга и доступно объяснить, что он совсем не та девка, что ему снится в данный момент, но так и не сумел ничего произнести, поскольку губы Ильи плотно обхватили его собственные, а язык с силой ворвался внутрь, жадно исследуя Ромкин рот. Наконец, перестав мучить его губы, Илья переключился на шею, а Ромка только и мог, что шумно и рвано глотать воздух. «Да кто же ему снится, все-таки?» — успел подумать Зобнин, как до него донесся хриплый, приглушенный поцелуем, шепот: — Рооомка… И тут до Романа дошло, ударило резким пониманием того, что Кутепов ни с кем его не путает и, несмотря на замутненный алкоголем разум, отчетливо осознает, что сейчас под ним находится именно Рома. — Совсем охуел? — Зобнин уперся руками в грудь Ильи, пытаясь скинуть его с себя, но наткнулся на затуманенный, безумный взгляд зеленых глаз. Кутепов еще с секунду странно смотрел на Ромку, а потом, тряхнув головой, словно сбрасывая с себя наваждение, с новой силой подмял его под себя. Руки хаотично шарили под футболкой, стягивая ее, преодолевая слабые Ромкины сопротивления. Вслед за руками следовали горячие, сухие губы, обжигая жадными поцелуями все тело. Зобнин мог бы с легкостью оттолкнуть Илью, но почему-то не делал этого, предпочтя вяло отбиваться. Он с ужасом осознал, что его тело неоднозначно реагирует на прикосновения Ильи. Его напрочь раздирали противоречия — с одной стороны все это было неправильным, такого просто не должно было быть, а с другой? С другой, он безумно желал, чтоб Илья не останавливался, продолжал свои запретные игры. Кутепов, словно чувствуя Ромины сомнения, только еще больше распалялся. Он уже почти полностью избавил от остатков одежды себя и Романа, но когда он взялся за последний барьер, разделяющий его с желанным телом, а именно попытался стянуть с Ромки трусы, тот буквально взвился, выворачиваясь из-под Ильи. И от этого столь яростного сопротивления остатки разума окончательно покинули Кутепова, освобождая место исключительно для неконтролируемой похоти, сопровождающейся какой-то необъяснимой, не пойми откуда взявшейся, злостью. Он отвесил Роману сильную пощечину, перехватил одной рукой его руки и с силой прижал их к подушке над головой Зобнина, прошипев при этом прямо в губы, почти касаясь их: — Не дергайся, иначе хуже будет. Роман замер. Такого Илью он видел впервые. И такой Илья пугал его до чертиков. А тот, похоже, уже не мог себя контролировать. Тело Романа под ним такое легкое и гибкое, что, кажется, с ним можно сделать все, что угодно, и никогда не почувствовать сопротивления. А Ромка уже и не сопротивляется. Он словно застыл в неверии, что все это происходит с ним. Он не издает ни звука, только часто дышит, а его глаза все время открыты, когда Илья ослабляет хватку и с новой силой продолжает исследовать его тело. Он не сопротивляется даже тогда, когда Кутепов переворачивает его и, подсунув руку под живот, заставляет приподнять бедра. И только когда чувствует, как длинные пальцы касаются его задницы, проникают, давят на судорожно сжатый девственный анус, пытаясь прорваться внутрь, Ромка опять взбрыкивает в попытке скинуть с себя Илью. — Я сказал, не дергайся. — Кутепов сильно прижимает его плечи к матрасу, свободной рукой хватая с тумбочки массажное масло, он щедро льет его между Ромкиных ягодиц и, наконец, все-таки проталкивает в него один палец. Ромка шипит и снова делает слабую попытку вывернуться, но Илья держит крепко, даже слишком. Он упорно продолжает растягивать Ромкину задницу, покрывая беспорядочными поцелуями его плечи, спину, слизывая солоноватые струйки пота, шепча, словно в бреду, непристойные комплименты. Зобнин старается абстрагироваться от натиска Ильи, не реагировать на его действия. Он только тяжело дышит, прикусив свое запястье, не желая доставлять Кутепову лишнее удовольствие своими криками. Но слабый стон все же прорывается, когда он чувствует, как горячая, влажная ладонь обхватывает его член. И вот этот вот предательский орган как раз-то очень живо реагирует на действия Ильи — стоит так, что кажется, никакая сила не сможет оторвать его от судорожно напряженного пресса. Илья довольно хмыкает, вытаскивает пальцы и, без предупреждения врывается в разработанный анус. Зобнин захлебывается криками, начиная снова дергаться, пытаясь уйти от раздирающей боли вторжения. Кутепов замирает, дурея от Ромкиной тесноты, от жара, исходящего от разгоряченного извивающегося тела под ним, шипит от удовольствия. Через несколько блаженных для него секунд, до его слуха, наконец-то, долетают тихие всхлипы. — Тсссс, тише… Ромочка, мой хороший… потерпи… сейчас пройдет… сейчас будет хорошо… — он бессвязно шепчет, ласкает Рому, стараясь успокоить и кажется, что ему это удается. Ромка затихает и чуть расслабляется. Илья делает первый толчок — в Роме узко, тесно, горячо и так сладко. Зобнин стонет и делает очередную попытку избавиться от раздирающего его пополам члена. Боль толкает вперед, оглушающая, огромная, такая, что, кажется, сердце останавливается. И только рука, прижимающая его голову, не дает ему освободиться. Жар и холод волнами прокатываются по телу, а боль пробивает путь внутри него, вторгаясь мучительно и неудержимо. Он чувствует, как в уголках глаз против воли появляются слезы. Илья снова входит в него, содрогаясь от мучительного наслаждения, а его руки стискивают крепкие плечи Романа сильнее, еще сильнее. А Ромка хватается за край кровати, отчаянно, до побелевших костяшек, как утопающий за соломинку. Когда все заканчивается, Илья целует его лицо, вглядываясь в его глаза — такие темные, затуманенные, блестящие от непролитых слез. Кутепов сцеловывает застывшие капельки, ведет губами по щеке и снова впивается в Ромкины губы, вылизывает его рот, и Роман чувствует соленый вкус собственных слез. Илья скатывается с безвольного тела, отворачивается и почти сразу же засыпает, а Ромка еще долго лежит, уставившись невидящим взглядом в потолок, пытается собрать себя из осколков, которые оставил от него Кутепов, и, наконец, понять, что только что произошло.