На осколках

Илье казалось, что его с невероятной центробежной силой несет по огромному, нескончаемому, темному тоннелю. Словно он находится в своеобразном причудливом лифте, который несется с бешеной скоростью, и не только вверх-вниз, а еще и в стороны, меняя направления так резко и непредсказуемо, что становилось страшно. Страшно от собственной беспомощности и от невозможности что-то изменить, но окончательно впасть в панику не позволяет тихий голос, который зовет его. И Илье, какими-то невероятными усилиями удается лететь на этот голос, медленно, но верно приближаясь к нему. Тоннель постепенно светлеет, голос становится ближе, и Кутепов медленно выныривает из кошмара. И по мере прояснения, на него наваливается сильнейшая боль, все тело нестерпимо ломит, ощущения такие, как будто сверху придавило огромной каменной плитой. Илья с трудом разлепляет отяжелевшие веки и тут же снова крепко их зажмуривает, морщась от сильной рези в глазах — яркий свет после полной темноты причиняет неимоверную боль. Не открывая глаз, чтобы не видеть белого потолка, от которого отражались болезненно яркие солнечные лучи, Илья пошарил рукой вблизи, стараясь идентифицировать свое местонахождение. Воспоминания еще не вернулись, но тупая боль по всему телу ясно давала понять, что ему есть что вспомнить… нужно только чуть поднапрячься — и будет понятно что именно… Надо еще раз осмотреться. Поднять веки… Но, вот только, это кажется практически нереальным — они отяжелели, словно налившись свинцом, не желая вновь страдать от яркого света. Невольный стон срывается с губ и уже через секунду тишина разрывается пораженным вздохом, и кто-то кидается к его кровати. Чьи-то руки накрывают безвольно лежащую ладонь. — Тише, Илюш, не так быстро, — все тот же тихий голос, который звучит уже совсем близко, и Илья уже отчетливо чувствует, как кто-то чуть сжимает его руку в теплой ладони. Кутепов уже намного медленней приоткрывает глаза, все равно щурясь от режущего света, чуть поворачивает голову и видит перед собой Рому. Он несколько раз быстро моргает, пытаясь отогнать видение, но все остается по-прежнему — это действительно Зобнин, собственной персоной, сидит рядом, держит его за руку и все так же ослепительно улыбается. — Ну, слава богу, очнулся. Доктора говорят, что ты в рубашке родился, так сказать, отделался легким испугом. — В голосе Ромы чувствуется явное облегчение, но он сразу же замолкает и в палате повисает какая-то слишком стерильная тишина. Но Илье кажется, что лишние слова и не нужны — это просто пустые звуки, не несущие никакого смысла. Он почти наслаждается этой тишиной, начиная потихоньку вызывать в своей памяти последние события и то, что им предшествовало. Рука, осторожно скользнувшая поверх одеяла, словно в первый раз несильно сжимает ладонь Ильи, как будто спрашивает разрешения. И, словно в первый раз, Илья замирает, боясь спугнуть прикосновение. Они оба чего-то ждут, какого-то знака, движения, взгляда, но ни один не желает делать первый шаг. Может, страшно, может, мешает смутное чувство вины… — Прости… — наконец, шепчет Илья пересохшими губами, стараясь не отводить взгляда от Зобнина, — Прости, что не сдох… — Нет, Кутепов, доктора явно ошиблись с диагнозом! У тебя совсем не легкое сотрясение — тебе точно последние мозги вытряхнуло. — Рома произносит это на повышенных тонах, но явно беззлобно. — Еще скажи, что специально перевернулся, и я тебя тогда сам, лично, пришибу! — Там собака выскочила… Рома снова улыбается и не выпускает руку Ильи из своей. И Кутепову от этого еще хуже — этот Ромин всепрощающий взгляд давит и бьет похлеще, чем молот по наковальне. — Ром… я… — Илья сглатывает комок и все-таки отводит взгляд от Зобнина. — Илюх, хватит. Забыли все. Роме безумно хочется рассказать Илье, как его самого колотило и трясло от беспомощности, когда он узнал про аварию. Как до этого не спал всю ночь, порывался позвонить… как обвинял во всем себя… но в голове все путается, никак не складывается во что-то более-менее правильное, и Рома просто молчит и неуверенно улыбается, только еще чуть крепче сжимая холодную ладонь Ильи в своей, пытаясь передать через это рукопожатие все, о чем он думает. … Илья восстанавливается на редкость быстро. Возможно еще и потому, что Рома всегда рядом — помогает, подбадривает. На первый взгляд кажется, что у них и на самом деле все наладилось. Но вот только Кутепову нестерпимо больно от такой всепоглощающей и всепрощающей Роминой заботы. Он не перестает прокручивать в своей памяти ту проклятую ночь, когда сорвался, не сдержался… и все больше и больше убеждался в том, что всему виной не алкоголь… точнее не только алкоголь, скорее всего все дело в его странной, непонятной одержимости Ромой, которая свалилась на него, как гром среди ясного неба. А передозировка спиртного только убрала хлипкие барьеры, которые худо-бедно, но все-таки сдерживали Кутепова от последнего шага. Они по-прежнему живут во время сборов в одном номере. И Рома все такой же, как прежде — улыбается, шутит и даже не вспоминает ту треклятую ночь, которая чуть было навсегда не разрушила их дружбу. Да почему чуть было? Разрушила! Потому что Илья не может не вспоминать. Не может простить себе того, что натворил. А упрямое Ромкино молчание, нежелание говорить на эту тему, только усугубляет его чувство вины. С каждым днем Кутепов ненавидит себя все больше и больше. Ему стыдно, горько и больно постоянно видеть, как Рома из последних сил старается склеить из осколков то, что осталось от их отношений. И вот однажды Илья не выдерживает. Он срывается, скинув с себя Ромину руку, когда тот, в очередной раз по дружески приобнял его, пытаясь приободрить. — Может хватит, Зоба?! — Илья почти кричит. — Как ты можешь быть такими? — Каким? — у Ромы в глазах искреннее непонимание. — Ты же должен ненавидеть меня. Презирать. А ты… — Илья на секунду запинается, — Как ты можешь делать вид, что ничего не случилось? — Я же сказал, все. Забыли. И продолжаем жить дальше. — Я не могу. Не могу забыть. Кутепов слегка не договаривает. Да, он действительно не может выкинуть из головы то, что взял Рому против воли, и не может себе этого простить. Но так же, он не может — и уже никогда не сможет! — забыть, как ощущается Ромино тело под руками, какие мягкие и сладкие у него губы, его хриплый стон, который тот так и не сумел сдержать… Да и как сказать об этом? Если ему и без того стыдно каждый раз смотреть Зобнину в глаза, видеть его улыбку. Для Ильи это самая страшная кара, которая только могла постичь его за содеянное. И это невыносимо. — Ром, — он хватает Зобнина за плечи и слегка встряхивает, — Не надо так… Я же вижу, что тебе тоже тяжело. Просто двинь мне по роже. Втащи со всей дури. Будет легче. — Кому? — Рома пытается улыбнуться, — Кому легче? — Тебе! Ну и мне тоже. Ты же своей добротой и прощением меня без ножа режешь. — Но я тебя действительно простил… — Ромины руки тоже ложатся на плечи Кутепова. — Не мог не простить. — Нет, ты не можешь, ведь я… силой… ты же не хотел… — Хотел! — Зобнин кричит, отталкивая от себя Илью с такой силой, что тот падает на кровать, встречаясь затылком со стеной. — Хотел, но не так. — Уже более спокойно продолжает он, — Не по-пьяни… Что, не ожидал? — Рома горько усмехается, приближаясь к нему, — И до сих пор хочу. Вот только ты этого никак не понимаешь. Он нависает над Кутеповым, еще сильнее впечатывая его в стену, и седлает его бедра. Илья, словно в замедленной съемке, видит, как Ромины губы приближаются к его собственным, чувствует, как они прикасаются, обхватывая в несмелом поцелуе. И в этот момент, все его принципы, надуманные собственными страхами и чувством вины, летят в тар-тарары. Он перехватывает инициативу, опрокидывая Зобнина на спину, вжимаясь в него своим телом со всей страстью. — Ромка… Он целует его яростно, но в то же время очень нежно. Как будто прося разрешение на свои пылкие действия. И чувствует, как Рома принимает его, дает, наконец-то, такое долгожданное разрешение. На этот раз все по-другому — он долго и терпеливо ласкает его, постоянно прерывая бесконечные поцелуи, чтобы посмотреть в его глаза, увидеть в них согласие… — Можно… — стонет Рома ему в губы, — Все можно… И Илья уже не сдерживает желание, рвущееся на свободу со страшной силой. Он поспешно освобождает себя и Рому от одежды, стремясь как можно быстрее ощутить под руками обнаженное тело, прижаться к нему всем своим естеством, слиться воедино и больше никогда не отлипать. Рома, как может, помогает ему, лишний раз, подтверждая, что их желания на сей раз полностью совпадают. Они целуются, сжимая друг друга в объятьях до хруста костей, перекатываются, стремясь отобрать инициативу, но вскоре вновь отдавая ее во власть другого. Это похоже на борьбу, сражение за что-то невероятное и очень ценное, но никто из них не стремится одержать быструю победу в этой битве. На сей раз они не просто на одном поле — они в одной команде. И цель в этой игре у них общая, одна на двоих. — Ильяяя… — Рома извивается, словно змея, плавясь под руками и губами Кутепова. — Давай уже… Он раздвигает ноги, обвивает ими Илью за талию и прижимается настолько сильно, насколько это еще возможно. Илья на мгновенье замирает, внимательно смотрит в Ромкины глаза, которые превратились теперь в бездонные черные омуты, и просто тонет в них. — Давай ты… — шепот обжигает, и Рома не может поверить в предложение Ильи. — Что?.. — Хочу, чтоб ты… Этого достаточно, чтоб Зобнин снова перенял инициативу. Он подминает Илью, нависая над ним. Его глаза лихорадочно блестят, а рука слепо шарит, пытаясь нащупать на тумбочке массажное масло, однажды уже опробованное ими. Он глубоко целует, стараясь отвлечь Илью, пока его дрожащие, от желания пополам с неуверенностью, пальцы проталкиваются в тесный вход, растягивают, подготавливая к чему-то более серьезному. Ему уже не терпится оказаться внутри, но он не желает причинять ненужной боли. Илья стонет сквозь поцелуй, пытается сам насадиться на Ромины пальцы, всем своим видом показывая, что он уже готов, и что Рома может больше не сдерживаться. Зобнин входит медленно, то и дело останавливаясь, всматривается в болезненно наморщенное лицо Ильи, пережидая вспышки боли, и только после того, как скорбная морщинка на переносице начинает разглаживаться, двигается дальше. Он входит полностью, до конца и снова замирает, давая время привыкнуть к ощущениям. Илья тяжело дышит, но не останавливает Рому — ему нравится эта боль, это чувство заполненности. Рома теперь его, в нем, и это так правильно, что слеза, все-таки скатившаяся с уголка глаза, скорее говорит о каком-то облегчении, нежели о боли. — Рооом, не тяни… И Рома не может не выполнить эту просьбу. Он растворяется в Илье, сливаясь с ним в одно целое, уже нисколько не сдерживая порывы и желания. Он вбивается в него, срывая стоны, заглушая их своими же поцелуями, то и дело сбиваясь с темпа, но снова и снова находя нужный ритм. Оргазм сродни извержению вулкана — так же нарастая из глубины, неумолимо двигаясь вверх и, наконец, выплескиваясь обжигающей лавой. — Как ты? — Рома еще не совсем отдышался, но уже тревожно вглядывался в лицо Ильи. Тот лежал с закрытыми глазами, стараясь так же успокоить рваное дыхание. — А-ху-ен-но… — глаза все еще закрыты, но на губах играет блаженная улыбка. И Рома, словно наяву, видит, как мелкие осколки медленно соединяются, вновь образуя что-то целое. А именно их счастье, одно на двоих.