673-й год империи, замок Рейкка
— Она умерла? Услышав вопрос воспитанника, няня вздрогнула — и едва не уколола палец. Взгляд огромных янтарных, почти совиных, глаз мальчика испытывающе замер на лице немолодой женщины, но та лишь чуть поджала и без того тонкие губы, прокладывая очередной стежок. На белоснежной ткани шелковый черный филин сжимал в острых когтях змею. Правда, та была не закончена и угадывалась лишь в общих очертаниях. — Кто, юный лорд? — Моя матушка, ты же знаешь, — мальчик чуть поморщил нос, вновь начав разглядывать неаккуратное изображение чертополоха на пожелтевших от времени страницах книги, открытой на столе перед ним. — Слуги шепчутся, будто она была из холмов и ушла назад, к своим, но это ведь неправда? Такое только в сказках бывает. Няня улыбнулась, ненадолго чуть сильнее сжимая старые пяльца, хотя веселья в ее взгляде не было. Фрей, старший сын графа Марэтелля, для своих семи лет казался еще слишком низеньким и несколько хиловатым. Первые года своей жизни он сильно болел, но все же со временем немного окреп, а бледные, по-ребячьи пухлые щеки окрасились едва заметным румянцем. Увы, очаровательное лицо мальчика с каждой новой весной все больше напоминало то самое — материнское, и темные слухи уже сейчас стелились за Фреем длинным шлейфом. — Почему бы вам не пойти поиграть с братом, юный лорд? Судя по голосам, он с другими мальчиками во внутреннем дворе. И правда, даже до окон библиотеки, занимавшей один из последних этажей главной башни, доносились громкий смех и звуки ударов друг о друга деревянных мечей. Фрей чуть привстал, высматривая фигуру Элиаса. Младший из сыновей графа Марэтелля шумно резвился на тренировочном поле вместе с детьми рыцарей и слуг — пока что они еще не знали, какая пропасть их разделяет. Все одинаково падали на влажную от недавнего дождя землю, набивали синяки, рвали яркую ткань шоссов на коленках. Чуть поодаль, полускрытая в тени навеса, стояла высокая женщина, чьи золотящиеся на свету волосы неумолимо выдавали в ней южанку. Она с легкой улыбкой наблюдала за игрой детей, сложив руки замочком перед собой. — Не пойду, — буркнул Фрей, нахмурившись и обиженно надув губы. Он вновь вернулся к чтению, нахохлившись так сильно, что еще больше стал походить на совенка. — Почему же? — Элиас дурак. Он опять меня палкой поколотит, как в тот раз, — недовольно ответил мальчик, перевернув страницу. — А еще там эта женщина… — Юный лорд… — укоризненно протянула няня, отвлекаясь от вышивания. — Леди Флавия не менее мать вам, чем вашему брату. Она растит вас с колыбели. Фрей вздохнул, подперев щеку рукой: — Что стало с моей настоящей мамой? Почему она ушла? Старушка устало покачала головой и отложила на лавку пяльцы. Она с трудом поднялась на слабые ноги и, шелестя юбками, подошла к воспитаннику. Тот даже не шелохнулся, когда худые пальцы няни скользнули по его смолисто-черным прядям: — Не нужно думать о дивном народе, молодой лорд. И о вашей матушке — тоже, — женщина прижала мальчика к себе, осторожно поглаживая. — Верно говорят люди, что пришла она из холмов. Там же и пропала, унеся с собой сердце вашего батюшки. И вы пропадете, если искать ее отправитесь. Народ тот людям головы дурманит. Кто войдет в их королевство, назад уж не вернется. Фрей молчал, глядя на мглу, сизым одеялом обволакивающую кряж. Осеннее солнце не в силах было рассеять ее, но детское воображение все же рисовало одинокий девичий силуэт среди холмов.***
680-й год империи, окрестности крепости Львиный рев
Севера всегда пугали псы: они так громко лаяли, что сердце юного наследника древнего рода Карнаргондов будто бы подскакивало в груди всякий раз, как вновь приближалась охотничья свора. Порой на камнях расселины, в которую мальчика угораздило провалиться ещё долгих четыре часа назад, он замечал отблески факелов, доносились до него и знакомые человеческие голоса. В свои пять лет Север уже знал, что должен кричать, когда потеряется, — и делал это, но взрослые там, наверху, воплей ребенка не слышали. Ему повезло лишь набить пару шишек и больно повредить щиколотку, только вот зимняя ночь, неумолимо пожирающая Мертвую рощу, обещала быть суровой и холодной, какие редко бывают в герцогстве Нирланд. Сквозь расселину намело уже целый сугроб, и мальчик кутался в свою шубку, пряча в меху раскрасневшийся от укусов мороза нос и подрагивающие пальцы. Белые снежинки оседали на белых же волосах Севера, и постепенно сам сын герцога начинал походить на еще одну горку снега. Ему до обидного хотелось разрыдаться — но он считал себя очень серьезным молодым человеком и знал, что отец засмеет его, увидев заплаканное лицо. Север понимал и то, что замёрзнет до смерти, если будет так же сидеть на месте. Часто слуги падали в такие вот пещеры, когда спускались к ручью, и в холодное время года их обычно находили лишь спустя пару дней — мертвыми. Мальчик тихо всхлипнул, обнимая свои колени, — но мигом встрепенулся, услышав негромкий цокот копыт, доносившийся из тьмы. Севера молнией пронзил ужас: ему много рассказывали о чудовищах, живущих в Роще. Поговаривали даже, что в самой чаще живет ведьма, пожирающая детей. А что, если и его вот так вот съедят? Он набрал в легкие воздух, готовясь закричать, но с губ сорвался лишь едва слышный хрип. Север увидел, как вырисовывается во мраке лицо существа, и в панике пополз прочь, только сейчас чувствуя, как безумно болит левая нога. Он отступал и отступал, цепляясь пальцами, волосами и одеждой за камни и упавшие в пещеру ветки, а существо неумолимо приближалось. Каждый шаг неизвестного монстра стоил десяти — ребенка. Вдруг отблеск света лун упал на незнакомца — и Север вновь оцепенел, зачарованно глядя на прекрасные, неземные черты. Перед ним предстал юноша такой дивной красоты, что на миг, потерявшись от восхищения, сын герцога и вовсе забыл родной язык. Чужак мягко улыбнулся, склонившись к мальчику, его гладкие каштановые пряди коснулись лба Севера. И глаза этого человека, лучистые и светлые, показались маленькому лорду добрыми-добрыми, каких не может быть у страшной ведьмы. Лишь одно отличало нежданного гостя и внушало тревогу — небольшие козьи копытца вместо пары сапог. — Как ты здесь оказался? — нарушил молчание юноша. — Холодно? — Холодно, — полушепотом согласился Север. — Я… провалился. Вы поможете мне? На лице загадочного человека отразилась задумчивость. Он выпрямился, подняв взгляд на расселину. — Эта пещера не принадлежит твоему народу. Они найдут тебя, если я позволю, — кивнул, наконец, он. — Только у тебя хлипкая шуба… Замёрзнешь ведь. Север вдруг поймал себя на том, что совсем продрог. Он сильнее запахнул полы верхней одежды. — Это земля моего отца, — мальчик подозрительно прищурился. В ответ — потрепали по бесцветным белесым волосам. Вдруг странный юноша одернул руку, словно почувствовав нечто неладное: — Не замерзнешь, значит… …Уже забрезжил рассвет, когда от тягучего сна Севера пробудили звуки множества шагов. Он подскочил на месте, слыша среди голосов самый любимый — мамин, и попытался ползти им навстречу. Сейчас он явственно чувствовал сквозняк на своем лице, поток свежего воздуха, которого еще ночью совершенно точно не было, и стремился к спасению, не в силах сдержать улыбку — живой. — Леди Зандра! — послышался испуганный окрик старого охотника, которого Север много раз видел во дворе крепости. Мать, невысокая хрупкая женщина с такими же снежными волосами, как у ее единственного ребенка, растолкала людей, замерших на расстоянии десятка шагов от Севера, и вдруг вскрикнула, выронив из хрупкой руки факел.***
684-й год империи, болота Кареши
Мартин бежал, спотыкался, ноги его путались в пожухлой траве, а в ночной полутьме черные омуты топей были до опасного незаметны: зазеваешься на мгновение, и поглотят, затянут в себя, будто страстная любовница в крепкие объятия. Сердце стучало так быстро и громко, что его биение на долгие мгновения заглушило для Мартина всё вокруг. А небо за спиной окрасилось багряным заревом: полыхал высокий шпиль Озерной башни, черной громадиной возвышавшейся над болотами. В этой крепости Мартин родился и прожил все шестнадцать лет, в ней же его отец, граф де Арджент, принял решение примкнуть к восстанию Карнаргонда. Теперь же младший его сын спасался от людей императора, топот ног которых уже слышался за порослью редких деревьев. Постепенно островки сменялись покрытыми скользким мхом кочками, а Мартин едва не падал в заросшую ряской воду всякий раз, как подкашивались от усталости колени. Попади он в руки солдат — и смерти после долгих пыток не избежать. Дурной нрав императора был известен всем, кто хоть раз видел, как тот расправляется с противниками… Отец и брат за сотни миль на юг — не успеют прийти вовремя, если вообще пошевелят хоть пальцем ради спасения никчемного родственника. Мартину оставалось надеяться лишь на себя и удачу, которая, впрочем, чаще его подводила. Очередной прыжок едва не стал для него фатальным — оступившись, юноша успел ухватиться за сухую ветку, свисающую чуть ли не до самой кромки воды, но левая его нога с чавканьем ушла в топь. Рывок, еще один: Мартин чувствовал — трясина все сильнее засасывает его. — Да что же такое… — отчаянно прошептал он. На глазах выступили слезы, как только неподалеку послышался собачий лай. В сизом тумане, покуда скрывавшем беглеца от преследователей, уже просматривались огни факелов. Опасность приближалась с каждым мгновением, но сдаваться так просто Мартин не желал. Он сделал еще одну попытку, и нога его все же вырвалась из смертельной хватки, оставив сапог на дне. Но Мартин уже не останавливался — бежал, как есть, поскальзываясь на мху босой пяткой. Наконец, споткнувшись об очередную ветку, Мартин вывалился на небольшую полянку. Крохотный пятачок безопасности, перейдя который, можно было скрыться в густом лесу, оставив позади императорских воинов. Рядом серебрилась гладь озерца, уже начавшего зарастать камышом. Воспользовавшись минутной передышкой, Мартин стянул с себя оставшийся одиноким сапог — и швырнул его в болото. Без пары тот больше мешал, чем приносил пользу. Юноша поднялся и прошел дальше, подрагивая от холода: спасаясь, он не успел захватить теплую одежду, а теперь еще и нежную кожу ступней холодила влажная земля, мерзко чавкающая всякий раз, как беглец делал следующий шаг. Он мимолетно уловил свое отражение в мутной воде: рыжеволосый веснушчатый юнец, все еще какой-то нескладный и напуганный до полусмерти. Медные кудри липли ко лбу: Мартин успел вспотеть за время погони и теперь, измазанный в тине и грязи, наверняка меньше всего походил на сына графа. Вздохнув, он ускорился. Пусть погоне еще предстояло преодолеть трясину, ему не стоило задерживаться. Минута промедления могла стоить слишком дорого. Черный силуэт во мгле юноша заметил не сразу. В первые мгновения его хватила оторопь: много зловещих легенд ходило вокруг этих мест. Но, чем дольше он рассматривал нежданного гостя, тем яснее понимал, что неподалеку от него пасся конь, с аппетитом обгладывая скудную болотную растительность. Статное крупное животное могло бы смотреться прекрасно даже в императорских конюшнях. Черные бока лоснились, перекатывались под кожей крупные мышцы, а густая вьющаяся грива касалась своими кончиками травы. Никогда раньше Мартин не слышал, чтобы на болотах жили дикие лошади. Да и, насколько он знал, они редко держались поодиночке. Неужели этот красавец сбежал от хозяев? Снова раздался лай — совсем неподалеку, и Мартина обдало холодной волной ужаса. Нужно бежать, но успеет ли? Сейчас, когда и ноги-то едва слушаются? Он вновь взглянул на коня. Тот не выглядел объезженным, но отчего-то в мыслях Мартина даже не мелькнула опаска. В несколько шагов он приблизился к животному, а то лишь напряженно повело ушами. Отсутствие сопротивления показалось Мартину добрым знаком. Он всегда считал себя неплохим наездником и теперь не колебался, в одно быстрое движение запрыгнув на спину своему копытному спасителю. Как тут что-то изменилось. Взгляд через плечо — глаза коня сверкнули потусторонним светом прежде, чем Мартин сообразил, что к чему. Он закричал что есть мочи, но пальцы уже судорожно вцепились в гриву, когда келпи вдруг бросился вскачь. Совсем немного оставалось до озера, теперь кажущегося Мартину верной дорогой к гибели. — Нет! Да стой же ты! «Спрыгнуть! Нужно спрыгнуть!» — мелькнула полная паники мысль, когда на поляну вдруг выскочил первый воин Его Величества. Даже в полутьме Мартин различил черного льва на желтой ткани его сюрко. Недруг крикнул что-то своим, выхватил арбалет, а Мартин — вжался в тело духа, моля, чтобы смерть в воде была менее мучительной, чем в руках врага. В следующий миг озеро поглотило его.***
684-й год империи, замок Последний приют
— Твоя задача — просто играть, — обронил граф Ансгальт. — Ну, знаешь, что-то веселенькое такое, танцевальное. На Люсьена он даже не смотрел, впрочем, денег платил достаточно, чтобы странствующий менестрель не жаловался… И не болтал лишнего. Едва переступив через границу густо увитой плющом арки, тот понял, к чему такая секретность. Сад Последнего приюта был готов к празднику: многочисленные столы, принесенные сюда из цитадели по случаю, ломились от яств, а у второго входа в сад, выходящего в холмы, загадочных гостей встречало множество пар танцевальных туфелек. Не хватало только музыканта. Даже на полудиком севере старые легенды понемногу вытеснялись жрецами Трёх, но Люсьен все же не зря столько слушал материнские сказки. «Сегодня ведь ровно середина весны», — вспомнилось вдруг. Не так много дней в году народ холмов проводил вне своего королевства, а за шесть веков владычества империи люди и вовсе позабыли о том, что не одни существуют на свете. Повсюду стояли храмы Трёх с их волшебными статуями, а магия дикая, опасная, понемногу уходила в небытие, даже порицалась. Тем страннее было видеть, что вполне себе имперский граф захотел получить благословение короля фейри. Узнай кто в столице — засмеют. Но не дело менестреля задавать вопросы. Люсьен скользнул, куда ему указали, — на небольшой укрытый тканью пенек. Он достал свою лютню, едва слышно отозвались перезвоном струны, но, пока что, никто из загадочных гостей не явился. Лишь граф все нервно прохаживался взад-вперед, заламывая руки. Рослин Ансгальт, пожалуй, принадлежал к числу людей, совершенно не умеющих носить шелка и бархат. В своем сине-зеленом жиппоне, расшитом изображениями морских гадов, он смотрелся совершенно неуместно. Постоянно горбился, нервно водил глазами, теребил проколотые по столичной моде мочки ушей. Сережки в них порой ярко поблескивали, чем, кажется, лишь делали ещё бледнее самого Ансгальта. Человеком он был не слишком рослым, но по-северному крепким, темноволосым. Локоны предпочитали не состригать во всех регионах империи. Даже сам Люсьен, совершенно не считающий себя щеголем, носил длинные пряди, достигающие кончиками лопаток. Но если диковатый менестрель украшал себя бусинами и перьями, граф заплетался так же, как лорды юга: сложные лабиринты кос позволяли оценить мастерство слуг, собиравших своего господина для приема. — А вдруг они не придут? — взволнованно спросил сам у себя Ансгальт, поправляя высокий воротник. — В такую лунную ночь точно придут, — заверил его Люсьен, поправляя колки. Только вот кто знает, принесет ли графу удачу встреча со старым миром? Прошел еще час, наполненный лишь причитаниями хозяина дома и мягким напевом струн, но лишь когда наступила полночь, вдруг во тьме замелькали фигуры. Ансгальт оторопел, нервно сглатывая, но Люсьен не мог его винить — он и сам замер в изумлении, едва на поляну ступила первая гостья в дивном платье, будто сотканном из лунного света. Драгоценные камни ей заменяла роса, переливающаяся всеми цветами радуги. Дева была прекрасна, танцевальные туфельки сказочно смотрелись на ее белых маленьких ступнях, и лишь когда она вдруг закружилась, красуясь, менестрель увидел второе лицо на ее затылке. — Ну же, играй! Оклик Ансгальта, уже отправившегося развлекать гостей, отрезвил Люсьена. Умелые пальцы забегали по грифу, запели струны лютни известную танцевальную мелодию, знакомую, казалось, каждому на севере. А жители холмов все приходили и приходили. В какой-то момент уже под сотню человек весело плясали, пили и ели, а менестрель мог лишь наблюдать за чудом. Прекрасные лорды и леди в роскошных нарядах, сверкающих в свете звезд, ни на мгновение не уставали — танцы не прекращались, а хозяин все пытался занять разговором главного из гостей, голову которого венчала корона, будто сделанная из посеребренной листвы. Мелодии без слов сменились песнями, некоторые фейри вернулись за столы, а на музыканта, казалось, никто не обращал внимание. Даже мимолётно Люсьен не ловил на себе взгляда хотя бы одного из этих созданий, и это казалось везением. Улыбнись ему кто из сказочных красавиц — и никогда уже не удастся выкинуть из головы ее образа. Неслышно кто-то подошел и опустил рядом с Люсьеном поднос, груженный едой и питьем. — Господин передал, чтобы ты сделал перерыв, — прошелестела неизвестная бесцветным голосом. — Спасибо, — ответил Люсьен прежде, чем обернуться к ней. И тут же его передёрнуло от вида затянутых поволокой глаз, бездумно взирающих на зеленую весеннюю траву под ногами. Рабыня была опоена лунным молоком, как и многие другие ее сородичи по несчастью на невольничьих рынках империи — страшное наследство древних времен, постепенно уходящее в прошлое. Но сейчас, глядя в лицо девушки, лишённой эмоций, памяти и желаний, Люсьен ощущал, как обнимают его душу склизкие щупальца страха. — Ты можешь идти, — кивнул, и она блеклой тенью направилась дальше, обслуживать господ, наверняка не испытывая и тени удивления при виде дивного народа. Идеальный свидетель, не способный рассказать ничего. Встреча несколько подпортила волшебство момента: ужас перед судьбой рабыни навязчиво горчил на языке. Ведь воспоминания — единственное, что оставалось Люсьену. Он с мимолетной тоской взглянул на герб, выгравированный на старом перстне, болтающемся на его шее, словно подвеска, в окружении прочих амулетов — как и все года до того, звезда на нем поднималась над холмами. «Надежда освещает путь», — гласила надпись под изображением, и Люсьен пытался следовать фамильному девизу, покуда хватало сил и веры. Вздохнув, он отложил свой инструмент и поставил поднос на колени. Сделал глоток разбавленного вина — как раз безумно пересохло в горле. Как и многие бродячие музыканты, Люсьен отнюдь не мог похвастать богатством. Редко когда ему удавалось наесться, а порой и вовсе приходилось ложиться спать на голой земле и с пустым желудком. Вдруг послышался хруст веток в саду. Люсьен вздрогнул, сжимая сильнее деревянный кубок в своей ладони, когда на поляну вышел старик. Похоже, принадлежал он к бездомным: кожу неизвестного покрывали уродливые струпья, волосы немытыми паклями свисали едва ли не до пупка, одежда давно сносилась, а тощие руки со сгнившими ногтями сжимали самодельный посох. «Наверное, решил попросить еды у лордов», — догадался Люсьен и тут же ужаснулся. Ведь нищий не понимает, с кем имеет дело! А фейри по натуре своей были существами непредсказуемыми, навряд ли кто знал наверняка, что могли сделать они с бедным стариком. — Дедушка, — позвал менестрель нищего, уже поковылявшего к столам. — Вот, возьмите. Он протянул свой поднос, надеясь, что у измождённого болезнями и старостью человека хватит сил его удержать. Если же нет, придется помочь и с этим… — Сам же голодный, — нахмурил старик кустистые брови. — Точно уж не один из графьев. — Я не голоден, — легко улыбнувшись, солгал Люсьен. — Забирайте все. В какой-то миг менестрель вдруг осознал, что все взгляды в саду устремлены к ним. Щеки вспыхнули — неужели гости недовольны долгим перерывом в песнях? Но нежданно раздался чей-то переливчатый смех, а десятки других голосов вторили ему. Даже нищий смеялся — хрипло и булькающе, прежде чем отступить на пару шагов от своего нежданного благодетеля. Чары развеялись со звоном серебряных колокольчиков, спали с жителя холмов, будто плащ с обнаженных плеч. Перед Люсьеном возвышался один из фейри, прекрасный, как и прочие. — П-простите, я не знал, — с опаской проговорил Люсьен, хватаясь за свою лютню, будто за оружие. Кто-то зааплодировал, и музыкант ощутил, как прошел мороз по коже: в ладоши хлопал сам король. Ансгальт понимал в происходящем не больше самого Люсьена, но это ничуть не успокаивало. Тревога крепла, граф растерянно вертел головой, а менестрель не знал, куда себя деть от столь пристального внимания гостей из другого мира. — Пойдем с нами, певец, — вдруг предложил король. — Будешь играть для меня, пока не надумаешь уйти. Ансгальт подскочил с места даже раньше, чем Люсьен нашел слова: — Как… Милорд, Ваше Величество, это же простой бродяга! — воскликнул он, совершенно не аристократично показывая пальцем на менестреля. — Бродяга ли? — хмыкнул фейри, всего пару минут назад притворяющийся стариком, а затем вдруг протянул руку Люсьену. — Пойдем с нами, Эгиль. Настоящее имя врезалось в уши, будто звук порванной струны. Сердце менестреля взволнованно заколотилось — а затем он сжал чужую ладонь своей.