Он
В Петербурге как испокон веков заведено — дождь. Холодные крупные капли подначивал лететь прямо на лица и биться в окна кареты промозлый ветер, что каждой весной заставляет приличную половину града Петрова поезжать на юга, чтобы уталить последствия чахотки. Дама неохотно выглянула из дверцы кареты, что приоткрыл кучер. — Гадёно сегодня шибко. И зонта для Вас нет… Хозяйка. – кучер, весь промокший и серый, привык не показывать удивления Госпо́дам. Женщина укоризненно и тяжело взглянула на крепостного. Но тут же за секунду сменив нрав, она ядовито подняла уголки тонких губ и зажала навершие трости, после чего в секунду кучер пал на колени и, схватившись за голову, с ужасом в глазах, мыча, глядел не моргая на Хозяйку. Она же нехотя высунула из экипажа свою маленькую… свой мужской сапог: — Молчи, пока я не спрашивал. В доме Речных сегодня проходил бал в честь ещё одного, уже не исчисляемого ордена, господина Дмитрия Никифоровича. «Как вы могли понять, и в этой истории замешана мистика. Но не беспокойтесь, всё в пределах разумного, как и в повествовании самого Николая Васильевича, хах.» Так вот, продолжим. В высшее общество просочилась информация, что князь Речных, получил все свои звания и ордена, совсем не за заслуги перед Отечеством, а по совершенно иной, и не без капли иронии, бесчеловечной причине. «Как же снисходительно глупы выродки лесные. Ей-Богу, частица власти проявляется в диком самомнении и желании подчинения». — Даме оставалось лишь усмехнуться своим мыслям совсем не женского типа мировоззрения, понимая, что нынешнее положение иного и не подразумевает. Но вот перед ней уже виднелась парадная. — Bonjour, madame, Господин уже со всеми гостьями наверху — раздалось пустое обращение. Лакей глядел в одну точку и даже не обернулся на «мэм», придавая своему виду жизни лишь редким морганием. «Что за воспитание, одно нахальство, совсем распустились, холопы». — Надеясь хотя бы на а благополучную и лёгкую развязку, она отправилась к хозяину дома. Лестница ко второму этажу была великолепно украшена: свечи в венках и гирлянды отливались своими огнями на мраморном полу, а свежие красные лилии (что называют Рождественскими в европейских домах, как заметила, воодушевившись, женщина) добавляли как ни странно жизни чёрному мрамору и некоторой страсти остальной обстановке. Всё же мебельное окружение было настолько тёмным от мизерности освещения, что внимание отходило именно к этим деталям. — Ох, Госпожа Виктория, вас-то мы как раз и ждём-с .— мужчина лет сорока пяти, его внешний вид легко показывал признаки внешнего богатства, однако глаза, быстро мечущиеся из стороны в сторону демонстрировали страх быть в чём-то раскрытым, либо же готовность ретироваться, aliquo tempore. Он стоял в окружении женщин (полезным станет замечание о присутствии ныне лишь дам и девушек, ни одного мужчины, кроме как хозяина здесь на удивление не присутствовало), подал свою округлую руку с весьма женственными пальчиками, и поцеловав кисть немолодой дамы, представил её всем гостям. — Наша дорогая Виктория Филипповна, прямиком из Английского посольства, так скажем-с, хи-хи. — его же выдумка, дабы выглядеть ещё более солидным и уважаемым. Возможно это и сработало бы… Но не среди черноты, что приглашена в, так скажем, женский салон. — Драгоценный мой, Димитрий Никифорович, не прелюбодействуйте. — украдкой прошептала «англичанка». — «Какой же омерзительный тип, Бинха чем-то напоминает, но второй был до глупости честен перед собой и Богом… Да и к чему эти представления и показы нечестей всех видов с людскими личинами. Возьми и покажи его, нежить.» Наконец сумев выйти из блаженного кружка, Виктория Филлиповна отправилась к аккурат выставленной фигуре из бокалов «пунша». На деле же в бокале мерцало ведьминское варево. «Красиво, бесспорно, но думаю собравшиеся явно не ромашку с солью для успокоения развели. Да, в общем и целом, прав. Снова запрещённые шафран и белладонну испробовали. веселья, отдыха захотели… На заметку.» Смотря на все великолепие столь изящной «статуи», сверкающей в лучах свеч, женщина увидела представительницу прекрасного пола в иностранном костюме с платком закрывающим половину лица. Одни глаза-васильки напоминали ей… «Гоголь… Гоголь! Да, конечно, и светлым понадобился, а вопреки мне согласился. Юный, глупый, не понимает ещё, что сам не герой романа. Сладко…» Дама тягуче улыбнулась, в чёрных глазах горели теплые огни свеч, вытягивая их в кошачий взор, внимательный и неторопливый. Плавно проходя сквозь ряды столов, она подобралась почти в плотную, к так называемой дворянке иностранных кровей, и спросила с некой хрипотцой, толи от долгого молчания, толи от нежелания напугать. Она як охотник со зверьём, что долго поджидал и наконец понял, что поймал, но быстрым убийством не уталить жажду, поэтому животное ещё нужно мучать, пока оно не осознает… — Здравия желаю, Николай Васильевич, не ожидал здесь Вас увидеть, да к тому же и в этаком образе — фраза была дерзкой, но настолько размеренно произнесённой, что юноша на мгновение впал в ступор. Он не понимал это полное раскрытие или просто конец. После — минутная пауза, Гоголь растерялся, но всё же собравшись, повернулся и яростно взглянул на оппонента. Который между тем не спешил, он давал шанс проявить себя юноше, раскрыться и показать насколько тот изменился. Хотя, не признаваясь самому себе, пытался рассмотреть образ и что за ним таиться, особенно платок… — Здравствуйте, Яков Петрович, для меня так же неожиданно Вас встретить, тем более при подобных обстоятельствах. — его лицо никоим образом не переменило ни чувств злобы, ни недоверия к собеседнику. — Коля, — тут он наклонился к уху писателя и перешёл на еле слышимый, но язвительный шёпот, — а я Вас ведь предупреждал. Не лазить. За. Дозволенное. Вы видимо не честны, даже перед самим собой, раз… — на удивление самого Гуро его прервали внезапно выпаленными колкостями. — А я Вам отчитываться и верно служить не обязан, уж давно не являюсь Вашим писарем! И «нарушение», коим Вы это называйте только в угоду народу, а не лёгкой потешки… — начал Гоголь причитать с неописуемой быстротой, не давая себе отдышаться, он весь зарделся, но сам не понимал: от злости или от стыда. — Но-но, дорогой мой. Свои доблестные посылы для народа, Отчизны и Родины, — с каждым словом тон следователя ослабевал — ты тут же забудешь, когда какой-нибудь угодный чёрт, — он выделил последнюю фразу, самодовольно улыбнувшись. После сделав драматическую паузу, в своей ухмылке он продемонстрировал 2 ряда плотно сидящих и мраморно белых клыков. И щурясь, поглядывая на писаря, беспросветно чёрными с маленькими алыми зрачками глазами, в миг вернул себе человеческое лицо. Быстро спрятал всё ребячество за строгим взглядом, — захочет отомстить за похищенное тобой. Гоголь не понимал почему конкретно в этом мужчине он видел силу, защиту и даже… пример. Не понимал из-за чего убивался алкоголем и жалел себя, испытывая тягу лишь к чёртову отродью, что и не предполагал когда-то увидеть. — А вы изменились Гуро… — для юноши это ужасный итог, для Гуро — очевидная реальность, только он в ней не менялся, а был таким всегда. Гоголь последний месяц предпологал, что всю его чувственную натуру перекрыла толстая, прочная корка. Да, чёрствый, зато способный работать, жить, помогать. Но всё же он ошибся. Казалось бы, осталось лишь хладнокровие для продолжения поисков его, есть задание, есть начальство, а есть Яков Петрович Гуро и юноша, теперь с пустым взглядом, и возвращающийся воспоминанием в Диканьку дабы понять, почему его предали. Одна фраза и весь напор мужчины смело. Яков Петрович рывком повернул юношу и всмотрелся в глаза, раньше излучающие волшебный свет, просто глядя на них можно было увидеть непростое предзнаменование мальчишки. «Неужто так сильно задел? Напугал? Он ждёт извинений? Мы занимаем противоположные берега, и он правда рассчитывал, что из Канцелярии никто не придёт? Или именно я доставляю столь много пассажей одному человеку. Я не должен, в общем и целом, никак воздействовать, оппонент убран с дороги… Но и меня и его фигура как таковая заставляет немыслимо поступать. Всё, что было в этой дремучей станице, должно предаться забвению… Но он не может меня покинуть. Все эти месяцы я не вспоминал этого светлого юношу, и он сам настиг меня. Я не испытываю сожаления о содеянном в прошлом, однако желание сохранить его сейчас для… Для чего? Он точно понадобится.» Гуро опомнился после пары минут пребывания светло-голубом омуте глаз юноши. И обдумав все «за» и «против» подобного союза, перешёл к действиям. — Николай Васильевич, Речных долго ещё перед гостьями поясничать собирается, поэтому не хотели бы Вы пока краюшком глаза глянуть на него? — мужчина улыбался, но не так, как прежде, участливо и с некоторой заботой. Гоголь резко осмотрелся, глаза ожили и снова осматривали Якова Петровича, юноша ухмыляясь спросил: — И Вы даже возражений не имеете по такому поводу? — Конечно имею, — взгляд мужчины загорелся красными искрами, — я же не договорил, mon cheri. — на этой фразе щеки писателя стали пунцовыми. Николай бережно затаил это ночное случайное обращение Гуро к его персоне. Но следователь как обычно пошёл против правил ещё до начала игры, опьяняя юношу внимаем. — Право на его обладание будет у победителя дуэли. — по окончании фразы глаз Гуро уже коснулся дьявольский заводящий огонь, а на губах появился волчий оскал. *** — Яков Петрович… Ах… Вы же понимаете, что я ценой жизни спасу… от Ваших рук, артефакт… Только. Через. Мой. Труп. Ах! — с паузами и отдышкой говорил Гоголь, защищаясь от трости. — Я смотрю в эту трость Вы не умудрились засунуть рапиру.— добавил он язвительно. — Как видите, голубчик, не пристало женщине таких лет ходить с мужской тростью. Это, во-первых, и, во-вторых, тело мне Ваше неодушевлённое не надобно. А если и нужно будет, то для иных целей. — тут он пустил ехидный смешок с натиском коварства в глазах. Лицо писателя тут же помрачнело и приняло самую серьезную гримасу. Тяжело проглотив оскорбление, прямо высказанное в лицо, он полностью переключил внимание на поединок. Шпага ведёт себя более искусно и уверенно, по сравнению со своим первым боем ранее. Первый удар направленный на левый бок, остался отраженным, но Гуро всё равно был поражён не только силой хрупкого юноши, но и его смелостью в общем взять холодное оружие в руки. — Поднатаскали, однако Вас, любезный, в этом кружке молодых и не совсем поэтических дарований. — он поднял уголок рта, смотря на реакцию бывшего писаря на его многочисленное ехидство. — Но всё же, малы Вы пока для поединков с нечистью. — проговорив это так мрачно как это только возможно, мужчина полоснул остриём перочинного ножа, спрятанного за корсетом, по ключице Николая. И бледная кожа окрапилась алой кровью в миг. На забугорском шёлке появилось тёмное пятно и от этого вида ещё больше становился растерянным взгляд юноши. — Как видите, Вы крайне хрупки и чувствительны. — мужчина проявлял невидимые до этого задор и ребячество, — До встречи, Коленька, может и скорой. Быстро удалялся питерский следователь, хотя и не слышно было его шагов, вообще ничего, кроме капающей на мрамор крови… А Яков тем временем приближался к комнате с ним. *** Коридор, казалось не имел ни конца, ни края. Лишь закрытые двери сопутствовали даме, уже не мирно шествующей, а бегущей рысцой. Шурша французским атласом и крепко держа трость с ярко-алым рубином, она бегло оглядывала названия комнат и внезапно остановилась у одной, единственной с потухшей свечой. Покрутив ручку и поняв, что дверь заперта, мадмуазель оглянулась по сторонам. Убедившись одиночному нахождению, она приподняла подол платья, обнажив тем самым черные кожаные сапоги, и выбила дверь. Треск и шум выбитых затворов мог привлечь внимание, поэтому нужно было действовать ещё быстрее. Вбежав в комнату и осматриваясь по сторонам, стало видно, что в центре было нечто блестящее, издающее невероятные лучи, прожигающие демонов до самого нутра. Мадам подошла ближе рассматривая его, с хищной улыбкой и охотой в глазах. –Здравствуйте, Гуро. — голос отправленный со спины, был приглушённым. Одновременно с этими словами к шее следователя прикоснулся клинок. — Ох, добрый вечер и Вам, Александр Сергеевич. Я уж было подумал Вы Николая Васильевича одного послали. А где же ещё одно юное дарование, Михаил Юрьевич? — говорил он долго, с паузами и лирическими отступлениями. — Поменьше разговоров, либо убирайтесь, либо сражайтесь как мужчина! -тон его стал более жёстким после названия второго имени, и Пушкин резко уменьшил расстояние между горлом следователя и остриём клинка. — Ну-с, если Вы предлагайте, то я не в силах отказать. — Гуро улыбнулся, а в глазах замелькали красные огоньки. Он тут же выбил из рук поэта лезвие и уже начал противостоять в ручную. Они метались по всему периметру комнаты, кроме как места с ним. Верх брал, то следователь, то поэт. Катаясь по полу, прикладываясь о стены и шкафы. Наконец, силы у обоих все-таки иссякли, но Гуро внезапно увидел рядом свою трость. Живо подхватил, ударяя Пушкина в висок. Тот же замертво рухнул на пол. Встав и отряхнувшись, на секунду глянув в зеркало, стоящее поодаль, Гуро подошёл к артефакту, но не нашёл там его. — Яков Петрович… — из темноты послышался голос, дрожащий, со всхлипами. Из угла вышло нечто, недавно являвшееся Гоголем. Яков чертыхнулся, посмотрев в чёрную пустоту вместо глаз, и через минуту молчания решился завести разговор: — Николай…верни мне, то что должен. — пытаясь более спокойно сказал он. — Неужели это страх в глазах? — Гоголь, словно малый щенок повернул голову набок. — Не за себя…а за Вас и печать! Твоя сила и его энергия слишком разрушительны и могут убить всё в том числе и вас обоих. — вся его речь была более, чем спокойной, но иногда прорывались нервные вздохи. *** — Какая прекрасная и поучительная история, Аполлинария Гордеевна! — Распутин сжал руку мэм, затем повернулся ко всем здесь присутствующим и объявил: — Дамы, мы прекрасно провели эти часы, но настало время отстраниться от людских благ и перейти к потустороннего смысла делам, -создалась короткая пауза и на его лице выросла уродливая улыбка, -пройдём же к НЕМУ! *** В коридоре послышались шаги и собеседники взволнованно переглянулись. — Этого ещё не хватало… — устало, с некоторой злобой произнёс Гуро, одномоментно потирая переносицу. Гоголь начал нервно оглядываться, на несколько секунд его заело, словно пластинку на старой шарманке рыночного шарлатана. Но он сразу же остановился, не дышал, вся его чернота исчезла, а трещины уменьшались, по цвету лицо походило человеческому. Громко выдохнув, поэт упал к ногам Гуро. — Ну-ну, Коля, совсем не ко времени припадки твои. — сказал следователь себе под нос, взяв Тёмного под руки. — И ни одного приличного шкапа… Хмм… Вот же чёрт! — негодуя, Яков осматривал всю комнату, не блещущую местами для укрытия. Ручка двери дернулась, а за стеной прозвучало: — Сударыни, вот здесь хранится вещь из иного мира, способствующая нам! — громогласно объявил Распутин входя. Женщины чуть ли не вбежали, осматриваясь диким взглядом в поисках артефакта. Сразу же по толпе прошел шёпот: Где? Когда же? Неужто соврал? — а их нежные дамские голоса переросли в шипение змей, кваканья жаб и другие звуки различных гадов. — Ну что же, Митрошка, — извиваясь, прошипела самая низкая и дробная «дама», уже побледневшая и распустившая свои патлы. –Наговаривал-наговаривал, сказки нам травил, убаюкивал, а на деле-то вот что! Да мы же тебя!.- она перешла на крик.- Со света сживем! Проклянем! Старый чёрт! — Да…да! Сживем! Проклянем гада! — слышалось в округе. Гоголь же, упавший на плечи следователя очнулся. — Ап… (невнятное бормотание) — писарь ничего не успел сделать, как его рот прикрыли ладонью в шелковой перчатке. Он посмотрел на лицо «берегини» и встретился со взглядом Гуро. Тот убрал руку и знаком дал понять, что нужно быть тише. Поэт понял, но долго слушать споры нечестивых и «недоколдуна-археолога» ему наскучило, и он начал осматривать «укрытие». Они находились на маленьком балкончике, скорее даже эркере, пустом, но с неописуемым красоты видом. Луна освещала набережную некогда заполненную людьми, сейчас же пустынную, с иногда заблудшим странником, или гуляющей тенью вечно колеблющихся ветвей тополя. Звёзды полностью орошили синий небосвод, отражающийся в Неве. Погрузившись в романтические раздумья, такие желанные юному сердцу, Гоголь осознал, что сидит на коленях Якова Петровича, оставив руку на его шее. Тот же никак на это не реагировал, слушая брань «Господ». Гуро заметил, как юноша краснеет не отводя с него глаз, и прислонясь к уху, прошептал: — Сударь, думаю нам-с пора, а они уж сами разберутся… — он лукаво улыбнулся, а в его глазах заиграли лучики озорства. Следователь медленно потянулся за тростью, намереваясь сделать манёвренный прыжок. Гоголь смотрел на это вовсю распахнув большие глаза и страшась, того что будет дальше. А дальше… Толчок. Кувырок. И прохладный, немного моросящий воздух. Гоголь всеми силами вжался в тело Гуро, ногти уцепились за оголённый участок кожи на «декольте». От страха перехватило дух, происходящее ужасало и восторгало. — Хватку-то поослабь, удержу. — Гоголь, и правда почувствовал руку на поясе. С большим трудом он раскрыл сомкнутые веки, коснувшись мощеной набережной. Быстро убрав руку писатель отстранился, смущённо отвернувшись. Гуро, быстро скрыв настоящее обличие, заметил всё стеснение, но разговор вести первым не хотел из-за схожих эмоций, поэтому, лишь устремил взгляд полный раздумий на питерскую ночь. — Александр Сергеевич…мы же его забыли…они его…раздерут. — Знайте-с, если он Вам так дорог, то лучше туда не соваться… К тому-же, и у Вас не так мало неприятностей. Гоголь замолк, но через минуту необдуманно выпалил, владея только желанием отомстить за содеянные неудобства. — Я не отдам Соломонову печать** Вам. — с детской упрямостью и обидой произнёс юноша. — Ох, ну надежда умирает последней… — он посмотрел на Гоголя из подлобья, но с некой юношеской игривостью и невинным коварством. Писарь попятился назад, преградой стало ограждение набережной, не высокое, но тупиковое, далее оставалась только Нева. Следователь медленно, растягивая удовольствие, подходил к нему. Закрыв глаза, он положил руки на талию «леди» и приблизился, оставляя лишь пару дюймов меж лицами. — Знайте, mon cher*, я прощаю Вас, но месть придёт скоро и с бо́льшими последствиями. — прошептав на ухо, Гуро коснулся губами скулы писателя. Тот же, всё это время прикрывая глаза, распахнул их. С глубоким, но быстрым выдохом он вскинул голову, смотря на звёздное небо, млечный путь, белый ореол Луны… Затем рывком поддался ближе, часто дыша в шею мужчины, прошептал: — Прости…те — высказавшись, он втянул такой знакомый аромат, кажется исчезнувший навсегда. Отцепив руки от платья, юноша бежал, бежал не останавливаясь и не смотря на следователя. В голове вырисовалась картина: Яков Петрович продолжает стоять и смотреть вдаль, на него, на Гоголя, который так по-детски глупо убежал, не выиграв честно в поединке.Но что остановило Гуро? «Звёзды мерцали, Луна горела, Вы убежали, Мы полюбили.»