Последний призрак Коммунизма

      До четырёх часов осеннего утра оставалось каких-то десять минут. Россия всю ночь работал с документами, составляя отчёты о своём состоянии для правительственных психо-политологов. Те надоедливые люди, которые докапываются до каждой мелочи личной, психологической и физиологической жизни страны, а потом составляют уже отчёты для власти о состоянии в стране. «Страна всё чувствует, и с этим приходится мириться» — сразу вспоминалась услышанная Россией фраза, только вот, самостоятельно в этом разобраться очень сложно, и поэтому РФ сейчас пишет эти отчёты, а не спит. Россия был уверен, что эти люди, сидящие в правительственных креслах, сильно приукрашивают, ведь сколько отчётов с одними и теми же словами он не отправлял, ему становилось с каждым всё днём хуже и хуже. Очередная строчка была выведена его ровным, пусть и не каллиграфическим почерком. Где-то за порогом слышались чьи-то шаги, тихий скрип досок пола и скрежет уже как два года не смазываемых петель дверей. Россия знал, что в его доме живёт призрак, и поначалу его этот факт пугал, но спустя месяц он стал относится к этому с неким безразличием. Безразличие стало его практически пожизненным спутником. Он знал, что это призрак его отца, его размеренный шаг хорошо узнавался в теперь уже пустом загородном доме. Когда-то здесь он жил с братьями и сёстрами, а теперь остался совсем один. Ну, почти. Один, но в компании призрака. Сказал бы кто ему такое всего каких-то пять лет назад — он бы рассмеялся ему в лицо. И всё же, он считал, что это лучше, чем полное одиночество. Он с самого детства не привык быть одним: Россия всегда был в компании братьев и сестёр. Ему было очень непривычно не слышать шума за дверью, не видеть Беларусь, в очередной раз примиряющую братьев, или не слышать немного истеричных возгласов Украины, которой опять что-то не нравится. Нельзя привыкнуть к тому, что теперь этот дом пустует. В большинстве закрытых комнат словно ядерная смесь запаха пыли и устоявшегося воздуха, и один взгляд на это зрелище нагнетает тоску за прошлым. Россия подпёр голову одной рукой и продолжил вчитываться в написанное им. Сейчас России было достаточно плохо; нужно было расписать это состояние во всех подробностях, а то не укажешь какую-то незначительную деталь, так потом эти политические психи снова повесят всю вину на тебя. Россия закончил и сложил два листка в сумку, с которой он и поедет через несколько часов в здание правительства. Все шаги в его доме затихли минуту или две назад — они сменились шелестом страниц в зале. Он вышел и почувствовал лёгкий, приглушённый запах отцовского табака, насколько славянин помнил, то он был дорогой, — кубинский. Куба сама отправляла ему табак, зная о его пристрастии к курению, а сейчас остатки этой «роскоши» непоколебимо покоятся в его комнате. Россия, посматривая в ещё тёмные окна, спускался вниз по деревянной и скрипучей лестнице. Выйдя на первый этаж, он увидел стол, на котором стояла пустая тарелка. Россия взял её со стола и положил в раковину. Он оставлял некоторую еду для призрака, и, как ни странно, к утру она пропадала. Он уже давно не задавал вопросов «как» и «зачем». Он просто вечером оставлял еду, а утром мыл посуду. Сам Федерация давно нормально не ел: его трапезы обычно ограничивались бутербродами и какими-то мелкими незатейливыми закусками. У стран много особенностей, и, несмотря на сильный голод, Федерация не всегда мог взять что-то в рот, а физио-политологи не признаются, что это значит. Россия заглядывает в полупустой холодильник и тяжело вздыхает, достав оттуда только молоко, чтобы навести себе кофе, посредством которого будет выглядеть хоть немного более похожим на великую державу. Часы с кукушкой, висящие в коридоре, пробили четыре часа утра. Шелест страниц где-то в глубине дома затих и, вероятно, не вернётся до следующей полуночи. После, позвольте сказать, «завтрака», Россия умывает своё лицо и облокачивается на стол, в который и вмонтирована раковина. Он смотрит на уставшую страну в отражении зеркала; его тёмный силуэт вырисовывает свет из коридора тоненькими линиями света. После свалившихся на него обязанностей страны для россиянина стало нормой не спать ночами и выполнять самые различные поручения правительства. А ещё какая-то странная болезнь, которая ему жить нормально не даёт. То и дело он выпадает из реальности, а когда просыпается, то ему говорят, что он нёс какую-то чушь. Психо-политологи говорят, что это Лихич — разновидность Двулы, болезнь, присущая только странам, где сложилось двоевластие. Россия не понимал, как это относится к нему, но, всё же, с фактами спорить тяжело. Оторвав взгляд от своего отражения и приведя себя хоть немного в порядок, он накинул на себя кожаную чёрную куртку, которую недавно купил в поездке по Европе в качестве сувенира, а теперь носит днями напролёт. Он вышел из дома на холодный утренний воздух, освеживший его усталую голову. Он выдохнул, и пар, вышедший из его рта, растворился в воздухе. Он, погружённый в свои мысли, отправился к только что подъехавшей машине и сел на заднее сиденье, дав команду водителю трогаться с места. Тот только опасливо посмотрел на Россию, рассматривающего штык-нож. Машина тронулась. Россия ехал через ухабы и кочки, что ему не нравилось, но другой дороги из посёлка не было. Сквозь поднимающиеся клубы пыли они выехали на более-менее пристойного вида трассу; ехать по ней было лучше, но всё же чувствовалось, что за ней никто не приглядывает. Он ехал, долго глядя на размытую картинку леса из окна машины, иногда на поля и на посёлки. Думал о своём. Ему хватало мыслей и поступков, которые он ещё не до конца осмыслил. Нормально ли это, что он хотел власти, и после того, как его подпись появилась на листке бумаги, он и сам не радовался этому бремени? Да. Нормально… Нормально ли то, что он сделал, дабы получить эту власть? Нет, ненормально… И вот, от мыслей его отвлекает дорожный знак, означающий то, что он с северо-запада заехал в город. Рассматривает город. Почему ему кажется, что, когда всем заправлял его отец, то небо было ярче да трава зеленее. Он закрыл глаза, не обращая внимания на сменяющиеся за окном картинки. Он ехал не очень долго. Машин по улицам в такое время было мало, и Россия был доволен, что его никто не тормозил, что не приходилось долго стоять на светофорах и пропускать пешеходов, норовящих переходить дорогу прямо перед его машиной. Наконец машина тормозит, и Россия, отпуская водителя, выходит из неё. Он пешком доходит до здания, где его ждут новые указы, на которые ему глубоко до фонаря. Но что остаётся делать живому воплощению происходящего вокруг? Он заходит в здание. Отопление, судя по всему, пока не включили, достаточно прохладно здесь. Там его ждёт Москва, которая, пусть и иногда, но всё же ещё надевает по привычке красный пионерский галстук на шею. Она как обычно проводила Россию до его места, словно он не страна, а маленький ребёнок. Россия сел на своё кресло и стал разбирать горы бумаг. Работать ему совершенно не хотелось. Через раз он читал указ и подписывал. Дошёл он и до ещё одного указа. О конституционной реформе. Россия задумчиво посмотрел на него и, ничего плохого не увидев, подписал. Отложил его ко всем остальным, он продолжил работать, пока в кабинет не пришёл Петербург. — Простите, что отвлекаю… — извинился на вид молодой парень, — Но в переговорной вас ждёт Америка… Не соизволили бы вы явиться. Неудобно заставлять страну ждать… Россия кивнул, отстранённо поблагодарив город, и вышел в коридор. Проводя подушечками пальцев по стене, он думал о том, что сказать. Нелюбовь России к Америке скорее была наследием отца, чем его истинным чувством: он относился к этой яркой натуре, желающей показать себя во всём лучшей, не с ненавистью, а с завистью, ему хотелось быть таким же великим, сильным и влиятельным. Он хотел власти. Он совершил много бесчестных поступков, чтобы получить эту власть. Переписанное завещание, сотрудничество с организованной преступностью и ложь. Много же он лгал за последние пять лет. А теперь он не знал, что с этой властью делать, ведь попросту оказался не готов. Америка ждала его в переговорной, недовольно постукивая пальцами по деревянному лакированному столу. «Отчего новоявленная страна позволяет себе задерживать Сверхдержаву?!» — возмущённо думала Америка. Они должны были обсудить гуманитарную помощь. А она смотрит на только что вошедшего в зал Россию не как на великую державу, а как на беспомощное государство третьего мира или очередную банановую республику. Гордость России едва терпела это издевательство, но за несколько часов всё было закончено, бумаги подписаны и можно было возвращаться домой. Россия вздохнул с облегчением. Он вышел из здания и, купив по дороге в ларьке бутылку водки, отправился на машине домой. ***       Россия лежал на диване и смотрел телевизор. Ему было нехорошо. Мысли путались и пропало желание что-либо делать. Головная боль на протяжении недели не утихала, а ещё ко всему этому добавились постоянные боли в груди, но пока они были терпимы. В голове крутилась навязчивая мелодия из лебединого озера. Россия не мог понять, с чем это связано. Страна чувствует, что происходит на её территории, настроения её граждан, но было уместно непонимание. Всё-таки, без этих дотошных психо-политологов было сложно разобраться «в себе». Россия перевёл взгляд на телевизор. Какой-то балет крутили с этим пресловутым лебединым озером практически по всем каналам. Всё это казалось весьма подозрительно, тем более для такого подозрительного человека, как Федерация. Его телефон начал трезвонить. Первую минуту Россия не собирался никак реагировать, но когда он понял, что звонящий не угомонится, славянин оторвался от дивана и поднял телефонную трубку. На обратной стороне провода была взволнованная Москва: она кричала что-то про какой-то подписанный им приказ и про дом Советов, который среди простонародья именовался «Белый» на западный манер. На тот момент Россия думал, что будет круто во всём копировать Америку, буквально косить под неё. Россия, дослушав Москву, сказал, что срочно выезжает. Во дворе стояла машина. Какая-то элитная иномарка. Россия решил не отказывать себе в удовольствии после развала страны и железного занавеса. Гонял по дорогам он лихо, поднимая за собой ветер, пыль, не прибитую дождём, и палую листву. Россия ехал быстро не только потому, что ему так нравилось, но и потому, что обычно безразличная Москва кричала и паниковала, что, собственно, было не свойственным для неё. Но, подъезжая к центру города, он заметил, что дороги перекрыты. С помощью своего удостоверения страны он прошёл через баррикады и увидел то, чего, наверное, никогда не видел. Танки на главной площади города. И дело в том, что они были действительно готовы стрелять. Шок быстро перешёл в безрассудство, и он бросился наперерез танкам, несмотря на покалывание в сердце. Он встал перед ними. Военные, узнав страну, попытались уговорить его отойти: — Российская Федерация, пожалуйста, уйдите с пути следования танков! — из рупора закричал один из военных. — Нет! — на эмоциях закричал Россия, — Я требую немедленно прекратить это безумие! — Они объявили, что не намерены подчиняться вашим приказам и приказам правительства, и правительство приняло решение подавить восстание силой… — кто-то из военных говорил со страной. — Дайте… — Россия на секунду задумался, пытаясь найти в голове верный ответ, — …мне поговорить с ними! Уверен, мы найдём мирное решение. — Российская Федерация, восставшие крайне агрессивны… — Наплевать! — оборвал военного страна, — Но если я не вернусь через два часа, то можете открывать огонь… Увидев растерянные лица военных, он прокричал: — Приказ понятен?! Военные отдали честь, и Россия, развернувшись, на всякий случай приготовил штык-нож. Как же хорошо, что он имеет такое же влияние на военных, как и правительство. Федерация обошёл баррикады и прошёл в здание. В здании было темно и холодно, кое-где пахло дымом. Электричество, судя по неработающим выключателям, которыми он щёлкал, было отключено, вероятно, как и отопление с водоснабжением. Его гулкие шаги направлялись в центральный зал. Там должен был проходить совет. Но люди, которые находились там, встретили Федерацию раньше. Они не были враждебны по отношению к стране, но нужно было с ними поговорить и эвакуировать, ведь это его люди, граждане, которых он, как страна, призван защищать. Переговоры были долгие и тяжёлые, но ни к чему не привели спустя два отведённых часа. За пару минут до окончания времени переговоров Россия вспомнил об этом и в панике начал искать мобильный телефон, которого при себе не оказалось. Он подошёл к ближайшему телефонному аппарату, но без электричества эта пластмасска, набитая электроникой, была бесполезна. Россия обернулся к толпе. — Здесь есть хоть одно рабочее средство связи?! — Россия смотрел в упор на людей. — Нету… Откуда? — сказал кто-то из толпы. Россия уже хотел было подбежать к окну и приказать не стрелять, но время уже вышло. Орудия заряжены. И раздался первый выстрел, что пришёлся как раз по тому окну, к которому хотел подбежать Россия. Ударной волной его отбросило назад. Он упал спиной на пол, проскользив по нему полметра. Россия был всё ещё в сознании, но боль в груди стала не просто ноющей и надоедливой, а острой и практически нестерпимой. Федерация закричал, сжимая руками свитер в районе сердца и поджав ноги к груди. В глазах начало темнеть. Всё было как в тумане, а голоса людей слышались приглушённо, будто он находится под водой. Или они. Россия попробовал встать, превозмогая боль. Второй выстрел из танковой пушки. Грохот разнёсся по всему коридору, и Россия, снова сжав грудную клетку, потерял сознание. ***       Очнулся он уже через несколько часов. У себя дома, причём на диване. Голова болела, потому то он и чисто машинально потянулся к ней, прикасаясь тыльной стороной ладони ко лбу. Кончиками пальцев он почувствовал ткань окровавленного бинта на голове, а от малейшего надавливания становилось больно. В глазах всё было мутно, как после хорошей попойки, но Россия прекрасно помнил, что происходило до того, как он потерял сознание. Он слушал тиканье часов. Снова открыв глаза, он повернулся и увидел какие-то стекляшки. Очевидно, кто-то решил позаботиться о нём. Тогда почему не отвезли сразу в ЦКБ? Эти вопросы оставались без ответа. Стрелки пробили очередной час. Одиннадцать часов вечера — известила его кукушка, пропев свои положенные одиннадцать раз. Россия не волновался о времени. Он осмотрел стол с лекарствами. Какие-то непонятные коробочки и скляночки с мудрёными надписями. Рядом с ними лежала записка, адресованная ему, по всей видимости. Он развернул её и прочитал. Записка была от Москвы и Ленингр… В смысле Петербурга. Они рассказывали ему о событиях, произошедших этим днём. О бойне в самом сердце столицы. Россия отложил записку и тяжело вздохнул. Не успело пройти и трёх лет, а его уже всё жутко достало; сейчас в его душе ясным пламенем полыхала злость, скрываемая отчаяньем, словно тёмным стеклом. Ему нужно было собраться с мыслями и всё обдумать. Россия сел на диван и почувствовал резкую боль в боку. Он поднял свитер: под ним тоже был немного окровавленный бинт. Кажется, всё-таки осколок при первом взрыве его задел. Федерация, покачнувшись, встал на ноги и отправился на кухню, стерпев боль. Славянин остановился на том, где любил больше всего размышлять. Там было тихо и спокойно. Россия достал из старого, немного дребезжащего холодильника что-то похожее на масло. Какой-то забугорный маргарин и немного очерствевший хлеб нашёлся на верхней полки кухонного шкафчика. Намазав маргарин на чёрный хлеб, он попробовал поесть, что ему давалось с большим трудом. Против природы стран тяжело идти, но против человеческой ещё труднее, так до истощения недалеко. Федерация, намазав ещё на два ломтика хлеба маслоподобную массу, оставил это на тарелке для призрака, а сам достал из холодильника холодную бутылку водки и приложил к голове. Ему нужно было успокоиться и забыться. Кому-то выговориться. Только вот.. Всего рассказать было некому, родных в доме не было — они были далеко, как и все друзья. Русский, выключив свет, отправился в свою комнату и сел на диван. Он открыл бутылку с сорокапроцентным раствором горючей жидкости и отпил прямо из горла, а после вытерся рукавом и поставил на рядом стоящую табуретку, выполняющую роль прикроватного столика. Никогда он не думал, что всё будет настолько плохо. Было холодно. Часы пробили полночь. Должны были быть слышны шаги призрака, но сегодня их, почему то, не было. Впрочем, до этого России не было никакого дела. Его больше волновало собственное состояние, собственные проблемы. Дорвался он до власти, и что из этого вышло? Он ещё слишком неопытен. Зачем он так рано захотел получить всю власть в свои руки? Федерация уже тогда понимал, что это большая ответственность, но не понимал, насколько. Он опёрся на ручку кресла и разрыдался под действием алкоголя и внезапно накативших эмоций…       За ночью настал и день. Россия проснулся, будучи лежащим на кресле. Смутные воспоминания того, как он вчера упился в сон, танцевали в его голове, как ансамбль песни и пляски. Снова обычное утро, опять затаскают его по собраниям. Он сразу пошёл в ванную, но, проходя мимо кухни, он краем глаза заметил два несъеденных бутерброда, что остались со вчерашнего вечера. Пока не поняв, что это значило, он ушёл в ванную умываться, а потом и снова выходить в свет…