Whale 52

      Проснулись — улыбнулись, сказала бы я. Но улыбаться хотелось с каждым днём всё меньше, хотя с моего появления в мелком теле прошло чуть более трёх недель. Невозможность общаться невообразимо угнетала; а ведь я никогда не была особо общительным человеком и не подозревала, что буду так горевать по умению говорить и писать.       Всё утыкалось даже не в желание общаться — стоило мне только кривенько написать «одиноко» в своём блокноте и показать Мике, та развила бурную деятельность и наказала всем членам семьи говорить со мной хотя бы раз в день, хотя бы пятнадцать минут. Что, если подумать, было не так уж и просто: я едва могла ответить. Получается, им приходилось вести монологи. Кейко пересказывала свою школьную жизнь — а у нас с ней была разница в семь лет, она уже ходила в среднюю школу — и, делая домашнюю работу, охотно комментировала её вслух. Томоки обязательно говорил о своей работе: работал он ветеринаром, так как мог внушать животным (и совсем маленьким детям) нужные эмоции. Мика, как правило, читала мне что-то или смотрела вместе со мной телевизор, комментируя происходящее и задавая вопросы так, чтобы я могла ответить «да» или «нет».       Дело было в том, что, пусть у меня и была возможность кивнуть или отрицательно покачать головой, может, выдавить из себя или написать почти правильное слово… у меня всё ещё не было возможности правильно выразить свою мысль. Полно. Так, чтобы меня точно поняли. И не через энное количество попыток, пусть члены семьи — даже Кейко — и были невообразимо терпеливы, а сразу же. Как обычный, черт возьми, человек!       Я постоянно пыталась смириться с данным положением вещей — за три недели родители успели свозить меня на ещё парочку обследований, и вердикт каждый раз был одинаков: нарушения в мозге спровоцированы причудой. До её проявления тоже что-то было, как я поняла, но об этом при мне старались не говорить, поняв, что я необычайно хорошо всё осознаю.       — Особенность причуды, — сказал Мике один из врачей. — Судя по всему, мозг подготовлен к восприятию большого количества информации. У вашей дочери будет сильная причуда, если она будет её развивать. Масштабные изменения, как правило, обещают почти полную неограниченность в применении. Хотя, конечно, даже у такого изменённого мозга будет свой предел.       Эти слова я запомнила. И про «почти неограниченность», и про «пределы», и старательно пыталась буквально на каждое своё движение вызвать вспышку способности. Получалось… не всегда. Я не унывала: прошло всего три недели! У меня есть шесть лет до того, как я пойду в среднюю школу и начну нормально социализироваться. Правда, получится ли у меня нормальная социализация — с такими-то возможностями…       Я откинула одеяла и привычно затянула свою извечную мантру «А что, если…», которую применяла к каждому своему действию. Это оказалось неожиданно сложной задачей: невообразимое количество движений происходили автоматически, почти без участия сознания. Переступить с ноги на ногу, поправить волосы, выбрать одежду… На выборах я всегда зацикливалась особенно долго, стараясь сделать так, чтобы у меня получилось спрогнозировать хотя бы парочку последствий. Именно поэтому к завтраку я всегда спускалась поздно: у меня было много дел в комнате. Сегодняшний день не стал исключением: я встала, умылась, надела домашнюю одежду, и всё под привычные уже мысли.       События, как и всегда, радовали тем, что совершенно не зависели от своего «триггера». Если не выключить воду, пока буду чистить зубы, то какой-то уличный котик попадёт в зубы уличной собаке. Воду я выключила, проверила одежду (трещина в стене, только вот чьей — непонятно; вылупление птенца из яйца; разбитая тарелка), привычно покарябала дверь перед тем, как её открыть. Это стало привычкой, вполне возможно, что доставшейся от прошлой владелицы тела.       — Риё-сан придёт сегодня на полчаса раньше, — уведомила меня Мика. — Ты будешь готова?       Я посмотрела на часы. До прихода… репетитора, наверное, оставалось около двух часов. Покивала. Да, конечно. Всё, что мне надо: заправить кровать и немного убраться за столом, за которым мы будем заниматься. И тут же перескочила мыслями на свои «если-если-если-если». Опытным путём было выяснено, что попытки прогнозирования чужих действий приводят примерно ни к чему: я пробовала раз сто, прежде чем сдалась и поняла, что это бесполезно. Впрочем, и собственные действия можно было вывернуть так, чтобы узнавать последствия чужих. «А что, если я встречу Риё в гостиной, у входа, за столом…». Ответы получались самыми удивительными.       У меня был скудный, основанный только на невнятных предположениях план развития собственной способности. Научиться выбивать предсказание со стопроцентной вероятностью. Проверить, всегда ли они исполняются, и, если нет, то поднять процент до максимального. Потом можно пробовать настраивать себя на какой-то определённый промежуток времени, а то иногда способность подсказывает то, что случится через минуту, а иногда — то, что произойдёт через трое суток. К тому же, было бы неплохо ограничить не только временные, но и территориальные рамки действия. А то один раз я увидела, как что-то должно было произойти в Америке… нужна мне эта информация? Нет, конечно!       Два часа до прихода репетитора я провела сначала в уборке, потом — во внимательной проверке собственного домашнего задания. Досадно, что ради этого мне словно заново приходилось вспоминать, как читаются написанные мною строчки — и плюсом постоянно проверять, правильно ли они написаны.       Меня посадили на индивидуальную программу. Наверное, неудивительно, учитывая, что я учусь на дому и обладаю урезанным списком возможностей. К моей гордости, дело было не только в моих недостатках. Нельзя забывать и про мои достоинства: например, полное знание курса школьной программы. Другой страны, бесспорно, но так ли это важно, когда перед глазами уравнения по математике, формулы по физике или элементы из химии? Я как могла объяснила Риё данный феномен ещё на первом занятии; она, конечно, не поверила, но принесла задания различного уровня сложности на следующий урок. Я решила всё и определённо перешла порог младшей школы. Может быть, и средней. Для старшей тесты были слишком лёгкими.       Кстати, был забавный феномен: я не путала цифры. Как только дело доходило до них, я резко начинала писать легко и свободно, и с математическими операциями тоже не было проблем. Прочитать вслух написанное, впрочем, я всё ещё почти не могла. Но именно из-за этого с математикой было легче всего. С физикой посложнее: там нужно было записывать формулы, в которых присутствовали пусть и не иероглифы, но буквы, с которыми у меня тоже были большие проблемы. Но и тут я кое-как справлялась. На химии меня выручала только многочисленная самопроверка, потому что не перепутать названия элементов было очень затруднительно.       Но у меня всё ещё были знания по этим предметам и возможность — пусть и небольшая — ими воспользоваться. В контексте моей жизни это означало всего лишь уделение большего внимания другим предметам. Языку (языкам, на самом деле, я попросила учить английский, так как уже знала его на неплохом уровне), биологии, истории, литературе… И самому главному: тому, как справляться со своей проблемой.       Врачи предпочитали никак не называть моё «заболевание», аргументируя это тем, что причины теперь совершенно отличаются от всего, что было видено ранее. Симптомы, мол, есть вполне обычные, но ведь болезнь определяют по её причинам, а не по проявлениям. Хорошая позиция. Позиция по поводу на два года позже проснувшейся причуды была ещё лучше: задержка в развитии! Проблемы с мозгом тормозили в том числе пробуждение причуды, так же напрямую завязанную на мозг.       У нас дома был компьютер, так что я, попеременно тормозя и задаваясь вопросом, как написать то или иное слово, начала поиски информации по причудам. Этот мир отличался от прошлого только суперспособностями, и я намеревалась полностью покрыть пробел в знаниях, чтобы не испытывать проблем… До первых же открытых ссылок. Меня ждало разочарование.       Из-за проблем с чтением исследования затягивались, но к настоящему моменту я могла сказать одно: причуды были не изучены, а история их появления и… узаконивания, если можно так сказать, покрыта мраком. Официальной информации не было нигде: всё ограничивалось датой обнаружения первого ребёнка, а потом — спустя много лет — открытием первого геройского агентства, и вот отсюда информации уже становится всё больше и больше. Я читала и вздыхала, понимая, что силу государственной цензуры мне не переплюнуть. Впрочем, не так уж сложно догадаться, что тогда было: полнейшее беззаконие, злоупотребление способностями, хаос.       Кое-где хаос до сих пор оставался, но в странах, преодолевших кризис, об этом старались говорить не слишком много. Японии, как островному государству, было ещё удобнее: в границы никто не ломится. А страны Африки и южной Азии, тем временем, напоминали бурю. Европа едва ли не первая вырвалась из этого состояния (в особенности Северная), как и Канада; а вот Россия и Америка, что иронично, имеют схожую проблему: большая часть населения живёт спокойно, но тут и там находятся правонарушители даже не злодейского масштаба, а бытового — впрочем, от этого инциденты не становятся более безобидными.       — Привет, Лейко-чан, — вежливо поздоровалась со мной Риё. Я улыбнулась и поклонилась в ответ. — Нет, Лейко-чан, ты должна попробовать поприветствовать меня в ответ.       Я жалобно уставилась на репетитора, пытаясь просчитать варианты. Ну же, ну же, способность, родненькая, работай! Способность работать не захотела, только выдала мне что-то невнятное про давление (на самом деле, очень даже внятное — я всегда удивительно точно понимала, что случится; знание приходило не в виде текста или картинки, оно просто… появлялось). Иногда Риё сдавалась под моим взглядом, но после пяти минут гляделок и мягкой, но непреклонной улыбки женщины, я поняла, что сегодняшний день — не такой.       — Зыдравтву, Риё-сн. — Я сложила бровки домиком. Получилось отвратительно, но Риё всё равно меня похвалила.       Несмотря на чувство глубокого дискомфорта, которое я испытывала, произнося слова неправильно при прекрасной осведомлённости об этой неправильности, я понимала причины такой процедуры. Да, я вряд ли когда-нибудь смогу нормально говорить, но я могу заучить какие-то отдельные, лёгкие слова настолько хорошо, что не буду допускать ошибок. Банальные «привет», «да», «нет» и прочее.       Жаль, что с письмом всё было ещё более запущенно. Я едва ли могла переписать что-то правильно, что уж говорить о том, чтобы самой составить слово или предложение! Риё вряд ли могла помочь мне в полной мере, только посоветовала сделать для средней школы карточки — или даже завести блокнот, где будут записаны самые популярные фразы.       В основном Риё учила меня именно японскому языку, так как остальные предметы в начальной школе Японии оказались невообразимо лёгкими и строились в основном на наглядных экспериментах. Опыты проводить было бы весело, но мне нужно было учиться, а не развлекаться (хотя я достаточно отдыхала на уроках рисования), так что я то грызла гранит языка, который и раньше знала не идеально, а теперь просто не знала, за что схватиться, то пыталась впихнуть в свою голову историю или этикет.       Ну и, конечно, меня учили самому важному в этой ситуации.       — Голод, — сказала Риё и показала жест. Я повторила, но она покачала головой: — Нет, руку чуть повыше… да. Повтори слово?       — Огрд, — выдавила я. На этот раз получилось даже не похоже на изначальное слово.       Губы сами собой опустились вниз, и Риё утешающе погладила меня по голове, начиная проверять изученный на прошлых уроках материал. Японский жестовый язык был наполнен не только словами, но и кандзи, которые пародировались с помощью пальцев. К своему восторгу я поняла, что прекрасно могу показать всё «на руках». Пока мне не нужно было писать, читать или говорить, я могла свободно (в рамках своего уровня) обращаться с любым языком — думать на нём, воспроизводить в невербальной и неписьменной форме. Немного… но хоть что-то.       — Лейко-чан, я слышала от твоей мамы, что раньше ты играла на пианино, — в конце занятия обратилась ко мне Риё. И как хорошо, что не стала дожидаться ответа: информация была для меня новой. — Не хочешь продолжить? Твои проблемы с письмом идут не от проблем с моторикой, но это всё равно будет полезно.       Я пожала плечами. К счастью, учительница приняла такой ответ. Занятие после этого довольно быстро закончилось: меня не учили сразу большому количеству жестов за раз, делая это постепенно, так что в целом учеба (которая перетекла в занятия по три раза в неделю по нескольку часов) проходила хорошо. Но насчёт игры на пианино надо было поинтересоваться: в конце концов, при своём первом пробуждении я, кажется, видела что-то похожее на клавиши…       Мика готовила ужин. Я как можно тише попыталась подобраться поближе, но она всё равно услышала, обернулась и поймала мой любопытный взгляд. Вздохнула. В руках у меня лежал уже открытый на нужной странице блокнот, что значит, что я пришла задавать вопросы.       — «Пианино»? — недоумённо переспросила она. — Ах, да… Твоя причуда начала пробуждаться как раз в тот момент, когда ты играла. Хотя настроение у тебя было плохое с самого утра… Болела голова?       Я неопределённо покачала этой самой головой. Может, и болела, мне-то откуда знать? Вот в такие моменты частичная немота становилась благом, я не обязана была говорить о том, о чём не знаю. Съехать с темы было легко. Но это пока… пройдёт полгода, год, и я научусь жестовому языку — при том, что вся семья учит его вместе со мной, я смогу с ними говорить. А пока что мне приходилось мириться с блокнотом, в котором я сначала несколько раз пыталась правильно написать слова карандашом, а потом обводила лучший вариант фломастером или каким-нибудь ярким, четким цветом.       На следующей странице красовалось «Не хочу его, хочу скрипку». Мика прочитала молча, помешала что-то в кастрюльке, а потом легко согласилась. Вопросов она не задавала — может, сделала какие-то свои выводы, может, просто не захотела мучить.       В прошлой жизни я хотела научиться играть на скрипке. Или флейте. Или виолончели. В общем, хоть на чём-то, кроме парочки аккордов и простого боя на гитаре. Будь у меня нормальный голос, я бы и гитару могла попросить, чтобы потом играть душевные песни, но как прикажете петь в моём положении?       — Только не сейчас, хорошо? — всё-таки прокомментировала мою просьбу Мика. — У тебя уже есть один индивидуальный учитель. Может, через год лучше просто пойти в музыкальную школу?       Подумав, я кивнула. В целом, можно, почему нет? Родителям будет спокойнее: я хоть как-то начну социализироваться. А мне, если социализация завершится насмешками или игнором, будет, в целом, всё равно. Похожу на занятия и ладно. На данный момент я если и выходила на улицу, то делала это исключительно ради проверки своей способности: идти и играть с другими детьми не хотелось, просто резвиться на улице было скучно.       О способности (своей) я особо не распространялась даже родителям и Кейко, уже в красках себе представив, какой потенциал из неё можно извлечь, если нормально развить. Даже если причуда так и будет замкнута на меня, на мои действия, но я смогу контролировать временной или территориальный промежуток предсказаний… а я уверена, что такое развитие было возможно, всё же одно действие может повлечь за собой множество, которые просто вытекают друг из друга — и пока что причуда даёт посмотреть мне только на одно рандомное… это огромная сила. Возможно, не в геройской профессии, о которой так мечтает моя сестра, но в том же бизнесе? Политике? Да меня разорвут!       Зато о причудах семьи я слушала с удовольствием.       — Я думаю, что смогу быть спасателем, — подпрыгивая на диване из положения сидя (не иначе как от слишком большого нетерпения), радостно выговаривалась мне Кейко. Я понимающе кивала, изображая то ли чуткую сестру, то ли психолога, так как передо мной лежали блокнот и карандаш. — Моя чувствительность растёт всё больше! Теперь я могу обнаруживать людей на расстоянии пятнадцати метров. Правда, пока они без сознания, я почти их не вижу… Но если им больно, это так хорошо заметно!       — Я когда-то думал, что тоже стану героем, — хмыкнул Томоки. — Заведу себе медведя или льва, и буду им управлять… Или смогу влиять не только на детей, но и на врагов, касаешься — и они уже в такой печали, что не могут сражаться…       Блокнот, открытый на странице с большим вопросом «Почему?», взлетел вверх сам собой. Отец улыбнулся надувшейся Кейко и пояснил:       — Ну, в конце концов выяснилось, что на людей причуда почти не распространяется… И в геройский класс я не попал, туда обычно берут только тех, у кого причуда сильная, боевая.       — Есть герои с небоевой причудой! — пробурчала Кейко.       — Конечно, есть.       Томоки покладисто соглашался, но я понимала: не пройдёт Кейко отбор ни в какую геройскую школу. Их по всей стране было не так уж и много, героев выпускали (и выдавали им лицензии при выпуске) буквально в десятке мест, а получить лицензию, не отучившись в особом классе старшей школы, было почти невозможно. Нет, иногда уже действующие герои брали себе помощников «с улицы», вводили их в довольно закрытое общество героев… Но случалось такое нечасто. Плюс обычно такие герои так и не получали известности, оставаясь в лучшем случае «дополнением» к тому, кто их подобрал, в худшем — и вовсе забывались.       Самых восторженных отзывов от меня заслужила способность Мики. Она могла своим прикосновением менять цвета, и я наконец поняла значение извечного вопроса «Лейко-чан, тебе всё нравится?». Ведь если мне что-то не нравится, изменить это можно одним касанием… Не то чтобы некоторые вещи и детали интерьера мне не нравились очень сильно, но кое-каких перемен душа жаждала, так что я осторожно и помаленьку сменила свой гардероб и цветовую гамму в комнате, сделав и то, и то, в более пастельных тонах.       Маму это явно забавляло. Она никогда не мечтала стать героем, но и профессии стилиста всё тех же героев, к которой так стремилась, добиться не смогла. Мика работала, кажется, дизайнером одежды — на дому — но без какой-то искры, без интереса, которой сопровождалась, например, забота Томоки о животных. Это было печально, но с этим нельзя было ничего поделать. Я просто старалась время от времени дёргать её за способность: например, меня безумно заинтересовало то, что Мика могла не только менять цвет всего предмета, но и, в зависимости от своего желания, его частей.       Подытоживала вопрос о цветах одна очень заметная проблема: мои цвета. И, соответственно, цвета всей семьи. И Мика, и Томоки, и Кейко были светловолосыми, сероглазыми, что для нынешней Японии было нормально: теперь расовую принадлежность определять было очень трудно. У большинства сохранялась характерная форма глаз, может, телосложение, но и это колебалось от человека к человеку. Как следствие — общество тоже претерпело некоторые изменения. «Отличия» перестали быть тем, за что в школах могли бы устроить травлю. Я, конечно, не сомневалась, что за такие отличия, как у меня, травлю всё ещё могут устроить, но тут дело немного в другом.       Я, в отличие от родителей и сестры, не была ни светловолосой, ни сероглазой. Волосы были синими, глаза — голубыми, и черт его знает, почему и каким образом. Способность не располагала нисколько. Как и родители… которые, после таких-то открытий, вполне могли оказаться не родителями. Не биологическими, по крайней мере. Интересно, подумала я, лениво играясь с яркой прядью, если я сейчас спущусь к Мике и спрошу…       От неожиданно пришедшего ответа — посмотрит печально, скривит губы, сядет за стол, помолчит — я чуть с кровати не свалилась. Ого! Вот что подумала я, отойдя от шока. Потом вслух повторила, но получилось что-то больше похожее на затяжную букву «о». Не важно! Причуда смогла меня порадовать сразу огромным перечнем вещей: активацией, показом ближайшего события и, внимание, показом развития этих событий!       Знания, что подсовывала мне причуда, всегда варьировались протяженностью по времени: это могла быть как одна секунда, так и все двенадцать каких-то событий. На этот раз вышло что-то около десяти, но это всё ещё прекрасно! Ещё один пункт, кстати, который мне стоит научиться контролировать.       Я всё же встала с кровати и пошла к столу. Может, в рассматриваемом мной варианте событий у меня и получилось бы задать вопрос настолько внятно, чтобы Мика поняла, но я уже достаточно пролежала на месте, размышляя, чтобы момент ушел. Этот вариант будущего стал недействителен, а значит, могло случиться что угодно. Я старательно вывела на листке «Почему мои волосы синие?» с третьей попытки, на следующей — «Меня удочерили» с пятой.       Грубовато и слишком прямолинейно для нежных японских душ, но я просидела бы на месте куда больше, если бы старалась записать всё мило и мягко. Нет, нежным японским душам придётся привыкать. К тому же, не особо они и нежные, а уж в этом изменившемся мире — тем более.       В этом варианте будущего, когда я спустилась, Мика что-то рисовала, сидя за своим рабочим столом. Что именно, я не стала смотреть, наряды были не очень интересны, пока не принадлежали мне. Мне было интересно докопаться до правды. Я позвала маму и, когда она повернулась ко мне, поправляя очки, открыла нужную страницу в блокноте. Мика прочитала и задумалась. Смотреть, к чему всё приведёт — к сказочке или к урезанной правде? — я не стала, просто перелистнула страницу и в ожидании уставилась на Мику.       Мама сначала застыла, а потом окончательно отложила карандаш и очень устало вздохнула:       — Удивительно, как ты догадалась, Лейко. Но всё же не совсем.       Я подпрыгнула на месте, выражая своё нетерпение и раздражение из-за заминки. Мика, которой тема была не очень-то приятна, судя по её лицу, слабо улыбнулась.       — Тебе было чуть больше трёх, плюс причуда явно сделала твой разум яснее, ты можешь не помнить, — она покачала головой. — Но твои родители пострадали от рук злодея. И… сильно пострадали. Твой отец — мой двоюродный брат, и только мы могли позволить себе ещё одного ребёнка. У нас не так уж и много родственников. Так что я и Томоки забрали тебя к себе. Кейко была в восторге. Её пугают маленькие дети, а ты была уже сравнительно взрослой. Мы знали о твоих проблемах, конечно. И очень рады, что сейчас тебе лучше. Поверь, и я, и Томоки, и Кейко — мы все любим тебя.       Как хорошо, что с такого сюжета, достойного главного героя пафосного произведения, я очень сильно удивилась: иначе Мика беспокоилась бы не за моё эмоциональное состояние, а за отсутствие какой-либо реакции. Маленькая девочка наверняка была бы расстроена или в панике. Я же изначально знала, что Мика и Томоки мне не родные родители. Родные родители остались далеко, и вряд ли я к ним вернусь. Я вздохнула и попыталась выдавить единственный оставшийся вопрос:       — Ирдели? Коргеи… Род?       Мика поморгала. Потребовалось ещё несколько попыток, прежде чем она сказала короткое «А!» и, всё так же подбирая слова, пояснила:       — Они… умерли оба. Они не придут к тебе, к сожалению, — со вздохом сказала Мика и потрепала меня по голове. Приятно. Она добавила чуть позже, намного тише: — Наверное, странно такое говорить, но я рада, что ты не сильно расстроилась…       — Ты, — я тыкнула в Мику. — Пап. Кей! Пмн… ю.       Непонятно было, поняла ли она, что я хотела сказать, но улыбнулась очень грустно. А мне-то нужно было донести одну простую мысль: своих биологических родителей я не видела ни разу, а вот их — любящих и заботящихся обо мне изо всех сил — постоянно. Просто удивительно, как они могут относиться ко мне настолько хорошо, словно я действительно их собственный ребёнок.       Так я и жила. Просыпалась, ела, общалась с семьёй, занималась с Риё, развлекала себя с помощью интернета и… всё время тренировала способность. Оставалось только радоваться, что она у меня не физического типа: тогда такую почти маниакальную усидчивость родителям объяснить было бы сложновато даже с учетом стандартной отговорки «Я хочу стать героем!», потому что дети, всё-таки, имеют немного другой характер. Да и представление о героизме, я полагаю, тоже.       Героизм был раздут в целую индустрию, в которую, как я уже поясняла, попасть очень тяжело. Обычно у героев были семьи: братья, сёстры, сыновья, родители. Особо родственные связи не афишировались, и, например, брат с сестрой могли обладать совершенно разными уровнями популярности, но кто поможет тебе встать на ноги, проведёт через все подводные камни, как не родственник? Он же, при взлёте популярности, подыщет хорошего менеджера, который только рад устроить расписание: шоу, интервью, салоны красоты — последнее больше для девушек, конечно, но и мужчины следили за своим внешним видом и одеждой.       Как итог, население знало о подвигах героев, видело их улыбающиеся лица и часто даже не задумывалось, как эти подвиги совершались. Я же, читая перечни этих подвигов, морщилась. Способности — это хорошо, но и они не защитят от всего. Ты обязательно будешь ранен или беспомощен в какой-то момент. И хорошо, если рана оставит возможность сражаться, а беспомощность будет нивелирована напарником.       Почему я вообще волновалась? Да потому что я знала, что это за мир. К сожалению, без подробностей. Ни мангу, ни аниме я не видела, но знала людей, которые этим занимались. Плюс мемы в ленте были смешные, особенно после краткого пересказа имеющегося на тот момент сюжета и такой же краткой характеристики популярных персонажей. Это было почти смешно: обычно попаданцы (а я читала фанфики) не могли никому рассказать о своём знании — слишком опасно. Я же рассказать могла, и вряд ли кто-нибудь стал бы просить перечень тех моих умозаключений (причудозаключений?), которые привели к таким результатам.       Проблема только в том, что я не знала, что рассказывать. Мидория Изуку съест волос Всемогущего, заберёт его силу, убьёт огромного робота, переломает себе все кости, станет суперкрутым и перестанет ломать себе все кости? О, и в промежутке появится какой-то Альянс Злодеев, пройдёт культурный фестиваль, летний лагерь, спортивный фестиваль, выдача лицензий… В неведомом мне порядке. И жить до этого ещё кучу лет, Всемогущий-то на ногах. Или, наоборот, всё начнётся совсем скоро? Никто вроде бы не замечал, что он сдаёт, до самого последнего момента. И повлиять на происходящее… я стекла по стулу, но быстро села ровно.       Надо ли оно мне? Как показывает практика, хорошие ребята всегда побеждают. Это если брать за основу то, что всё пойдёт также, как в первоисточнике. И не учитывать того, что сделало моё появление и моё поведение с каноном. Казалось бы, я никуда не вмешиваюсь, но я умею учиться у своей способности: если я не вижу, как что-то меняю, это не значит, что я действительно ничего не меняю.       Моё «попаданство» пришлось на начало лета. Первое сожаление от того, что оно вообще состоялось, пришлось на середину зимы, когда ударили холода. Отопления не было. Приходилось стучать зубами и страдать. В России, конечно, и холоднее на улице было, но зато теплее в доме! Я куталась в штаны, кофты и одеяла и ходила по дому огромным таким комком исключительно от обогревателя к обогревателю. Только и оставалось, что благодарить высшие силы за прекрасный подарок, богатых родителей. Не исключительно богатых, но счета за электричество оплачивались ими легко, никакой экономии не наблюдалось.       Вообще, многое прямо-таки кричит, что или Томоки на самом деле не просто ветеринар, а как минимум содержит свою неплохую по доходности клинику, или Мика работает на хороший бренд, или всё вместе. Слишком сильно работой родителей я не интересовалась, в этом не желая отличаться от ребёнка своего возраста. Мне было, в целом, всё равно, как они зарабатывают на жизнь. Главное, чтобы было тепло.       Весной я впервые ступила на порог музыкальной школы и вообще какого-либо учебного заведения. Перед этим я целый день пытала свою способность, пытаясь выбить из неё любые вопросы, которые могли бы задать любопытные дети, и несколько получить мне всё же удалось. Так как опираться было не на что (причуды такого типа были не особо популярны, а значит, и информацию по ним было сложно найти), овладение шло медленно и неторопливо. Я терпеливо ждала, понимая, что ничего больше не оставалось: единственная практика, которая была мне доступна, занимала всё время бодрствования.       Я вроде как застенчиво жалась к Мике, на деле то и дело пытаясь проверить каждое своё следующее действие причудой. Получилось… да ничего не получилось! Точнее, что-то получалось, но ситуация менялась быстрее, чем я успевала принять решение. Я раздраженно выдохнула и пожелала себе скорейшего роста над собой. Если уж отбираешь у меня возможность нормально общаться, причуда, то могла бы и поработать!       Первый день прошел… неплохо, в целом. Людей было немного, — многие, как я поняла, предпочитали заниматься музыкой в секциях в своих школах — люди были не злыми. Или мне так показалось. Походили по кабинетам, выслушали объяснения, поулыбались друг другу, представились. Я это сделала с помощью своего альбома — носить неудобнее, чем тетрадь, зато написанное видно большему количеству людей.       Второй день ознаменовался тем, что рядом не было родителей: взрослые привели нас, оставили в классе и ушли. Меня опять сопровождала Мика, а вот обратно забирать доверили уже Кейко. Я села за вторую парту среднего ряда, положила на краешек свой альбом, поверх — тетрадь и пенал. Я сомневалась, что в первый же день мы будем что-то писать, скорее всего, опять слушать, но вдруг?       — Так это ты немая? — раздался голос сбоку. Я повернула голову: рядом стоял небольшого роста мальчишка и переступал с ноги на ногу. Вопрос, несмотря на необычайную прямоту, был задан вежливо, так что я только кивнула, потом притворилась, что пишу, и показала из пальцев крестик. — Ты писать тоже не можешь?!       Я медленно вытащила альбом, раскрыла на нужной странице и закрыла ладонями все слова кроме одного. «Медленно». Что, в целом, было правдой. А потом, чтобы не наткнуться на ещё один вопрос, отлистала пару страниц назад и показала парню всю фразу. «У меня сильная причуда, и она мне мешает».       — Ооо, сильная причуда! — выдохнул пацан. — Меня зовут Акинава Кото! У моего папы тоже сильная причуда, и он говорил, что постоянно об неё ранился в детстве! А что у тебя за причуда? У меня — шипы!       И мальчишка с гордостью показал мне большие шипы, выросшие из костяшек пальцев. Я пошевелила своими. Интересно, ему как, нормально в кулак руку сжимать, например?.. С другой стороны, если у его отца причуда по типу подобной, не удивительно, что он мог постоянно раниться. Я позволила себе с секунду помечтать о том, что неприятные последствия моей причуды тоже можно будет убрать со временем (но их убрать было нельзя), а потом опять начала листать альбом. Где-то я точно писала эту фразу… Не потому что способность помогла, а потому что вопрос был логичным.       По пути зажала ещё одну страницу. Потом покажу её.       — «Я пока плохо это контролирую, но я могу сказать последствия действий», — прочитал мальчишка и протянул незаинтересованное «У-у-у-у». — Это совсем не круто!       Я открыла альбом на зажатой ранее странице. «Пожалуйста, можешь рассказать это другим, если спросят? Мне сложно вот так общаться». Акинава прочитал, а потом пожал плечами и легко согласился. Кажется, он потерял ко мне интерес, что меня, впрочем, полностью устраивало. Общаться с детьми от пяти до семи лет — а, судя по всему, группа была набрана именно такого возраста — мне было не интересно. Надежда была даже не на среднюю школу — я с грустью осознавала, что подростки от двенадцати до четырнадцати лет вряд ли станут мне хорошими друзьями — а на старшую. Вот в пятнадцать, в шестнадцать, да даже в семнадцать уже можно нормально думать, верно?       Как я и думала, никаких серьёзных занятий не было и во второй день. Нам объяснили простейшие вещи, начали расспрашивать, на каком музыкальном инструменте мы хотим научиться играть. Сказали, что эти занятия всегда будут индивидуальными, тогда как остальные — групповыми.       — Впрочем, спустя месяц ваш сенсей по пению выделит тех учеников, которые будут дополнительно заниматься вокалом, — объяснили нам. — Эти занятия будут только для самых талантливых! Так что хорошо постарайтесь.       Стройное «Хай!» завершило занятие. Я посмотрела на время, складывая свои вещи в небольшой рюкзачок, и решила, что Кейко как раз должна уже прийти. Наверное, ждёт меня… На прощание я помахала Акинаве рукой, он помахал в ответ. До чего же милый мальчик! Так бы и затискала, и засюсюкала, но мы ровесники, а сюсюканье у меня получится настолько невнятное, что лучше и не пробовать.       — Ну как, понравилось? — первым делом спросила у меня Кейко. — Я вот ни петь, ни играть не умею!       — Неигочобы, — пробурчала я. — Не! Б-ло!       — Ничего не было? — мистическим образом догадалась о том, о чём я хочу сказать, Кейко. — Ну так это же первый день, а ты будешь учиться несколько лет! Если они дадут много, то ты сразу всё поймёшь, и не получится из мамы с папой вытягивать денежки, — она захихикала.       Я тоже улыбнулась. Пока с деньгами всё хорошо, шутить про них легко. Посмотрела бы я на такие шутки, если бы… Я одёрнула себя. Да ну, даже думать не стоит. Держась за руку сестры, я по-детски перешагивала через полоски сочленений между плитками дорожки и думала: научиться играть будет, конечно, весело. Осуществлю мечту. Но не стоит ли уже сейчас задуматься о будущей профессии? В конце концов, с моими возможностями, я могла бы сдать экзамены экстерном… Кейко, которая начала раскачивать наши руки, прервала мою мысль. Я быстро включилась в игру, хихикая: это было забавно.       К своим размышлениям я вернулась много позже, и вынуждена была заключить: нет, пусть лучше всё идёт своим чередом. Попрошу родителей отпустить меня в какую-нибудь старшую школу с уклоном в экономику, хорошую; подготовлюсь к экзаменам. Наверняка в такие заведения люди будут заглядывать в поисках стажеров или даже работников. Засветить свою способность — и дело в шляпе.       Официально, я не могу её использовать без лицензии, точно так же, как Кейко не может читать чувства людей (это ведь нарушение личного пространства), а мама — менять цвет вещей. У папы лицензия есть, пусть и рабочая... Но это всё официально. Действие моей причуды или причуды Кейко проверить невозможно, потому что они ничего не меняют. И умные люди это понимают.       Перед первым занятием пения я немного нервничала. Просила же родителей отказаться! Но они, посоветовавшись с Риё, всё-таки сказали мне хотя бы попробовать. Что-то о том, что при пении задействуются другие участки мозга и, возможно… Пока мы распевались, я всё ещё думала, что мне повезёт. Но когда начали заучивать банальные, детские слова детской песни, я поняла: не-а. Не повезёт. Когда слова и с третьего раза получились неправильно, а я поймала уже пятый удивлённо-насмешливый взгляд, я решила прекратить этот фарс и подняла руку.       Все преподаватели — и очень хорошо — были в курсе моей проблемы, но учительница пения оказалась какой-то слишком упёртой. На мою поднятую руку она никак не отреагировала, потом ещё и отругала за то, что я просто стою и ничего не делаю. Я удержалась от закатывания глаз. А что мне делать? Мычать в ноты? Петь не те слова? Всё равно ведь буду мешать одноклассникам. Обычный японец, наверное, дотерпел бы до конца, Риё много рассказывала мне про этикет и правила приличия, но я терпеть такой стыд не собиралась, так что ушла самовольно.       — Сугавара-чан, куда это ты? — окликнула меня учительница. — Урок ещё не закончен, тебе нельзя уходить!       Я всё равно ушла. Да ну её. Совсем глупая, что ли? В коридорах здания оставаться не хотелось, так что я вышла на улицу и села на скамейку близ музыкальной школы. Томоки точно заметит: мимо меня не пройти ко входу. Я обняла свой рюкзак, сквозь который прощупывался альбом — его углы давили на кожу, но я не собиралась ничего с этим делать — и начала оценивать перспективы общения с одноклассниками. Эх, пыталась ведь проверить, что будет, если уйду — причуда решила не работать, хотя такое случалось всё реже. Наверное, процент срабатывания был равен… примерно девяноста из ста. Всё ещё далеко не идеально, но до лета я планировала добить и это. А потом уже можно браться за совершенствования!       В любом случае, одноклассники могут как начать осуждать и сторониться, так и посмеиваться, так и забыть об инциденте. На последнее я рассчитывала больше всего, но одновременно и меньше всего верила. И почему желаемое событие чаще всего самое недостижимое?       Я надулась и начала разглядывать улицу, довольно оживлённую, к слову. Тут и там ходили люди… Я активнее завертела головой и выяснила, что в зоне видимости ни одного повреждения — что значит, что злодеи тут в последнее время не появлялись. Или появлялись, но не особо сильные, так что скрутить их удавалось без масштабного боя. Я поболтала ногами. Вот ведь… а урок ещё долго идти будет. И почему я не попросила родителей купить мне часы? Сейчас хотя бы знала, сколько осталось до конца занятия.       А что, если я пойду домой сама? Причуда выдала не самую радужную картину: Мика выглядит очень испуганной и одновременно злой, крепко держит меня и громко говорит. Ага, значит, потеряют… Нет, спасибо. А что, если я немного тут похожу, чтобы не было скучно? Причуда отвечает: найду очень красивую безделушку. Серёжки, даже увиденные не вживую, тут же захотелось себе. Печалили три вещи: у меня не было денег, у меня не были проколоты уши, моя причуда показала слишком близкий исход, мне бы что подальше… В любом случае, что если… Или, что если…       Я развлекалась минут пять: информация в голове обрабатывалась удивительно быстро (в чём, полагаю, и причина остальных проблем), так что за секунду я могла сформулировать и получить не менее парочки «если». И это при условии неторопливости! Впрочем, я не видела смысла развивать скорость: зачем? Я ведь не героем собираюсь становиться…       Очередное «если» подарило мне непередаваемую картину какого-то мужика с ножом, криков и меня в роли главной жертвы этого самого мужика. Я замерла. Та-а-а-ак. Ещё раз! Причуда выдала кровавые разводы на руках, капли крови на земле, боль в боку. Ещё раз. Бесполезная информация. Ещё раз... опять. Ещё раз. Я миленько киваю на словесный понос какой-то девочки, с которой совершенно случайно столкнулась в толпе. Ещё раз! Ещё раз! Меня за руку притягивает к себе мужчина с подозрительно лихорадочным взглядом в тёмной, излишне тёплой для такого дня одежде. Отлично!       Я вскочила с места, на ходу доставая из рюкзака альбом и начиная судорожно вычерчивать там иероглифы. Да, на ходу. Приходилось ещё и за дорогой следить, но время сейчас было самым главным фактором. Тем более что для начала надо было найти полицейского… Если-если-если… так, тут не получится. Я посмотрела в другую сторону. И ещё раз. Перебрала ещё парочку своих действий и направлений… — нашла!       Полицейский выглядел заурядно. Обычный такой полицейский. Моему поспешному приходу он хоть и удивился, но не сильно. Сразу же начал бормотать что-то успокаивающее о том, что обязательно найдёт моих родителей и так далее, и тому подобное. Какие, блин, родители? У него тут скоро маньяк на улице появится! И если не будет меня, то жертвой падёт та самая девочка, с которой я завела бы разговор. Я сунула под нос полицейскому наверняка не особо грамотный, но очень правдивый… донос, наверное?       — Прости, девочка, но сейчас не время… — попытался было что-то сказать он, но я пихнула альбом ближе и скорчила такое лицо, что он вздохнул и вчитался. С каждым словом его лицо всё серьёзнело и серьёзнело. Прочитав, он посмотрел прямо на меня. — Очень смешно. Такая маленькая, а уже пытается разыграть людей, которые работают.       Я зашипела от бессилия. Да, возможно, «Через несколько минут черноволосый мужчина в очень тёплой черной одежде нападёт на девочку. Пожалуйста, поверьте мне, я покажу, где!», написанное с ошибками — я их не видела, но они наверняка были — являлось не особо убедительным аргументом, но! Это всё ещё было правдой. Я вцепилась в полицейского со всей своей силой и начала думать. Не просто так, а причудой, конечно же. Спустя долгие десять секунд вывод нарисовался сам собой, и я сама потянула мужчину в нужную сторону. Всё ещё молча.       — Ну и чего ты молчишь? — Я не удостоила его ответа, всё ещё пытаясь стащить с места, и он, наконец, пошел, куда надо. — Подумать только… ладно, в любом случае, я должен патрулировать всю эту территорию. Но, серьёзно, ты чего молчишь? Немая, что ли?       Я сердито кивнула и жестами показала, куда полицейский может идти. Риё меня такому не учила, но интернет — прекрасная штука… Лицо у мужчины сделалось такое, будто он понял, в какое увлекательное пешее эротическое я его отправила. Но на деле, наверное, он просто внезапно очень пожалел о своих словах. Даже пошел быстрее. Я же буравила взглядом рацию (или не рацию… кнопок было несколько, но на телефон не похоже) у него на поясе. Мне нужно связаться с героями заранее. Эта штука поможет? Если я нажму на вот эту кнопочку…       В конце концов я нажала на самую большую (как можно незаметнее) и привела полицейского на нужное место. Так, вот она, девочка, с которой всё будет очень плохо. То есть, было бы. Я потёрла висок. Голова не болела, но ощущалась… странновато. Значит, у причуды всё же был предел. Очень далёкий, впрочем! Я даже затрудняюсь подсчитать, сколько раз применила способность.       Не то чтобы это помогало мне сейчас — учитывая, сколько попыток выдавали бесполезную информацию — но потом… Ух.       — Ну, ты меня сюда привела. И что?       Я прижала палец ко рту, как бы говоря замолчать, и им же постучала по запястью другой руки. Надо подождать! Сколько точно, я ответить затруднялась, но вряд ли осталось много времени.       А потом одновременно произошло сразу два действия: на другом конце улицы появился кто-то в ярком костюме и уже виденный мной мужчина схватил ту самую девочку. Я сначала эмоционально взмахнула руками, а потом ещё крепче вцепилась в полицейского и начала мять его жилет. Полицейский, кажется, знатно удивился от исполнения моего пророчества, и тут же потянулся за своей «рацией»… чтобы обнаружить, что самая большая кнопка уже нажата и какой-то огонёчек в верхнем левом углу устройства уже горит. Загорелся сразу же, как я нажала, кстати.       Маньяк даже свою речь начать не начал: только и успел, что заставить девочку плакать, даже нож свой не вытащил ещё, как к нему бросился молодой парень в супергеройском костюме, просто прикоснулся пару раз — мужчина сразу же обмяк и шмякнулся на землю — и отобрал девочку. Поставил на землю. Народ, только начавший было звать героев, радостно расшумелся, я тоже выдохнула. Ура! Никто не умер. Надо пойти обратно, и сесть на скамейку, дождаться Томоки.       — Девочка, мне кажется, тебе стоит пойти со мной, — сжав руку у меня на плече, серьёзно сказал полицейский. Я подавила вздох. В целом, логично. Достала засунутый в карман карандаш, открыла альбом и попытки со второй накарябала невнятную просьбу дождаться папы. Полицейский всё так же серьёзно кивнул: — Да, конечно.       Удивительно, но у пресловутой скамейки папу пришлось ещё и ждать. Не более десяти минут, но я всё равно удивилась: как же быстро всё прошло! В моей голове, из-за причуды и огромного количества вариантов будущего, которых я увидела (около половины из них были далёкими и совершенно бесполезными), прошло слишком много времени. Зато, только увидев рядом со мной человека в форме, Томоки быстро сориентировался: выслушал, как всё произошло, немедленно начал отвечать на вопросы, в том числе и по поводу моей причуды.       — Она проявилась меньше года назад, девочке скоро будет семь, — рассказывал он. — Но, как вы заметили, добиться от неё четкого и полного рассказа о том, как работает причуда, почти невозможно. Проблемы с речью и письмом.       — Ваша дочь имеет отставание в развитии? — осторожно спросил полицейский.       Я отрицательно мотнула головой. Томоки, устало выдохнув, тоже сказал «нет».       Полицейский не стал долго мучить ни меня, ни папу, и минут через двадцать отпустил. Томоки тут же взял меня за руку и повёл домой. Шел он как обычно, чтобы мне не нужно было торопиться, и лицо было спокойным. Я гадала: он зол? растерян? не знает, что и думать? Ответ оказался куда прозаичнее: как только мы дошли до дома и произошедшее было пересказано Мике и уже вернувшейся со школы Кейко, я наконец осознала, что он просто был очень обеспокоен. И капельку восхищён. И — немного — сердит.       — Ты сделала доброе дело, Лейко, но это всё-таки было очень необдуманно и опасно, — отчитал меня он, а потом вздохнул: — Ты правильно сделала, что пошла к полицейскому… Но в следующий раз постарайся просто не вмешиваться, хорошо? Кто знает, вдруг ты окажешься в опасности. Злодеи — работа для героев, не для маленькой девочки.       — Подумать только… — восхищённо прошептала Кейко. Глаза у неё горели. — И ты такая спокойная!..       — Кейко!       — Но, мам!..       Начавшуюся вялую перебранку я не слушала, полезла в альбом и затихла минут на двадцать. То, что я собиралась написать, было действительно большим текстом. Родители уже разбрелись по дому, совершенно правильно дав мне время закончить свою мысль и одновременно не нависая надо мной в ожидании этого. А вот Кейко осталась рядом и села так, чтобы читать, заглядывая мне через плечо.       Она вообще любила наблюдать за процессом моих мучений. Сначала я стеснялась, а потом как-то перестала. Тем более что Кейко серьёзно пояснила свои действия желанием понимать меня даже сквозь ошибки.       — Они ведь не могут быть совершенно бессистемными! — убеждённо сказала она. — Какая-то связь должна прослеживаться. Если я буду внимательно и долго смотреть, я обязана её увидеть, хотя бы на уровне интуиции. И говори при мне почаще, хорошо? Я хочу понимать не только твои жесты.       Когда я закончила, на листе красовалось гордое «Я просматривала варианты возможного будущего, если сделаю одно или другое. В одном из вариантов напали на меня. Я подумала, что я должна». Мика, только прочитав, испуганно вздохнула. Кажется, её вводила в ужас сама мысль о том, что злодей окажется в любом из аспектов её жизни: она была из тех счастливчиков, что ни разу не встречались с этой опасностью. Томоки встречался, у Кейко тоже кто-то срезал сумку и сбежал, откинув её щупальцами, а вот у мамы ничего не происходило.       — «Возможного»? — переспросил Томоки и вздохнул. — Лейко, мне кажется, тебе стоит сообщить нам всё, что ты знаешь о своей способности. У нас до сих пор только примерная информация. Просто напиши. Может, не сегодня, но в ближайшее время. Мы ещё не настолько хорошо знаем язык жестов, чтобы понять тебя с помощью него. Идёт?       Я кивнула. Не хотелось, конечно, но семье сказать точно можно, они вряд ли будут распространяться.       Несмотря на оговорку Томоки «может, не сегодня», я сразу же села записывать всё, что знаю. Получилось до прискорбия мало (я не стала дописывать те пункты, в которых сомневалась, то есть желание натренировать причуду и сделать предсказания более управляемыми). Но, наверное, так можно описать любую причуду на ранних этапах её развития?       Эффект бабочки — способность, позволяющая предсказывать одно последствие одного конкретного действия Лейко. Не имеет ограничений по территориальной дальности предсказываемого события. Непонятно ограничение по временной дальности предсказываемого события. «Последствие», «событие» — это эпизод от пары до десятка секунд, который просто возникает в голове. Активация происходит очень быстро, за секунду можно успеть посмотреть несколько итогов. Примечание: если было предсказано одно событие, а потом Лейко попыталась предсказать что-то ещё, то первое предсказание обнуляется, так как Лейко уже будет действовать, вследствие полученной информации, по-другому.       На часах было уже десять вечера. Я устало вздохнула. Подумать только, такой потенциал у способности, а полное описание вместилось в несколько предложений! Я закрыла альбом и пошла умываться перед сном. Это был насыщенный день.       Ночь, впрочем, оказалась не менее насыщенной. Я почти не спала: как только засыпала, так сразу просыпалась от душных… не кошмаров, а просто видений. И головной боли. Закончилось всё тем, что в пять часов утра я села на кровати, зажмурилась и решила больше не спать. В голове, раз за разом, проматывалось всё то, что я предсказала за предыдущий день. Видимо, информации для моего мозга, ранее не подводившего, оказалось слишком много… Я слезла с кровати и пошла к подоконнику, забралась на него, прислонилась лбом к стеклу. Стало легче: весна, ночи прохладные, холодок от стекла дарит облегчение.       С утра к своему описанию я прибавила краткое, но очень важное: «Если предсказывать слишком часто, то ночью будет невозможно уснуть».