Случайности не случайны

Тай: Руки дрожат. Страшно. Да, именно страшно. В груди печет, словно провели ножом и насыпали соли. В глазах стоят слёзы, но я больше не могу плакать. Я задыхаюсь его запахом, его нужно прогнать из лёгких. — Я знаю правила. Птицы разлетаются в разных направлениях, да? — грустно улыбаюсь. — Но я надеюсь, увидеть тебя снова. Мы разбито шепчем. Голоса сломаны. Мы сломаны. Не так. Больше нет никакого «мы». Не будет. — Скажи мне, что ненавидишь. Умоляю, — шепчу я, с силой сжимая его руки. Мне будет проще прощаться с тем, кто предал. — Я люблю тебя. Всегда. Обещаю. Слезинки капают на его плечо. — Тшшш… Мы будем вместе, обещаю. Его губы касаются за ушком. Я хочу остаться, жадно уцепиться, но объявляют о посадке. Мне приходится уйти, шепнув: — Не целуй. Пальцы отпускают друг друга. Джош: Так много всего. Но ничего не хочется. Люди суетливо спешат на посадку, толкают за собой огромные чемоданы, обнимаются на прощание. А я с горькими слезами на глазах смотрю в след сутулой спине в чёрной длинной парке. Мне резко становится так одиноко. Я хочу, так хочу побежать за ним, разорвать наши билеты и просто смотреть на него, такого потерянного и со слезами, а потом долго-долго целовать. Я хочу. Но стою, ноги просто сковало отчаянье. Я не нужен ему так, как он мне. Да, чувства были взаимны, но в конечном счёте мама оказалась права, сказав мне однажды: «Всегда прежде думай о последствиях». Мы не хотели думать. Когда счастлив, думать не надо. Теперь же все так невесомо. В кулаках я сжимаю ручку чемодана и билет. Щеки, зацелованные холодном, а не его вишневыми губами, продолжают мокнуть от жгучих слез. Пусть они прожгут мне сердце, так я смогу умереть без мук. — Прости, моя любовь… — шепчу в пустоту я, как Хатико глядя туда, где уже с минут так десять проходил каштановолосый. Я нервно переваливаюсь с ноги на ногу и разворачиваюсь, гадая, терзают ли его сомнения. Но он прав, как и я. Он птица, он вольный, он улетит, а я убегу. У каждого своё гнездо и разным птицам не суждено быть вместе. Но может быть…? Нет. Ерунда. Уже ничего не может быть. Все также суетятся. Ничего не проходит бесследно. Я помню его номер наизусть. Ещё одна лишняя информация в моей голове. Нас просят пройти на посадку. Разница была всего в двадцать минут. Роковых двадцать минут. Мне штампуют билет, паспорт, проверяют удостоверение работника ФБР и пропускают, улыбнувшись. Мне жалко их. Никогда прежде не улыбался, когда не хотелось. Рядом со мной пока никого нет. Я привык летать с правой стороны салона, но, поняв, что необходимо место у окна, то выбрал тот же ряд, но место «A», чтобы не мучаться. Наушники давно на мне. С прощания. Мне всегда тяжело расставаться. В телефоне открываю камеру. Снег за бортом прелестно падает, а рядом самолёт разворачивается носом к полосе, чтобы готовиться взлететь. Я хочу сфотографировать этот снег. И пусть его плохо видно даже в самом большом приближении, я буду помнить, как он был красив и холоден, оставаясь единственным, что связывало нас в эти мгновения. Но на экране из-за моего неумения работать с камерой, я вижу пассажиров сквозь иллюминаторы. Все туманно, но вполне разборчиво. Родители с дочкой, пожилая пара, девушка с ноутбуком, Тайлер, тетка с собачкой… Тай? Его грустно опущенная голова и спрятанное в капюшоне лицо пробивают меня током, и я без разбора снимаю все, пусть кадры и смазаны. В телефоне нахожу его номер. Вы: Прикреплено одно фото. Тай… Счастливого полёта. Да что за бред? Не могу написать, не могу сказать, только сердце-то плачется. Слезы вновь прожигают щеки и грудь, но теперь умирать не хочу. — Тай, Тай, посмотри на меня, Тай, пожалуйста, Тайлер… — шепчу с замиранием разбитого сердца я. Оно начинает склеиваться. И он будто слышит, немного поворачивает ко мне голову и всматривается в окошко иллюминатора. Но он не увидит, как я плачу. Его самолёт разворачивается. Пилоты направляют железную птицу ввысь, возвращая домой своих птенцов. Но они одного забыли. Я продолжаю писать ему, скидываю фотографии. Бесполезно. Если он даже и видит, то просто игнорирует, наверняка слушая музыку или что-то рисуя на руках. Они взмыли в небо, прячась за снежными облаками. Мой самолёт тоже разбегается, устремляется в небо в противоположную сторону. «Thirty Seconds to Mars» разрывает мне уши музыкой. Теперь сердце ничем не собрать. На высоте даже слезы застывают. Никогда больше не вернусь к песне «Dawn Will Rise». Тай: Я вижу его сообщения, но оставляю непрочитанными. Все! Хватит! Он должен уйти и забрать с собой всю память! Он ушёл! Все! Не нужен тебе никто! Я прячу лицо в ладонях. Как подросток, ей-богу, сопли распускаю. Все! Конец! Пойми, тупая башка! Разные концы страны! Трясёт. Так холодно и пусто… Все ноет. Ничего. Пройдет время, я все забуду. Все будет хорошо. Я справлюсь и без него. «Не убивай свои мысли и чувства». Небрежная надпись на первом листе нового блокнота. Когда он оставил её? Плевать. Это просто пятна чернил на листке. В этом нет никакого особенного смысла. Я поджимаю ноги к груди, царапая первой попавшейся ручкой слова. Там откуда мы, мы — никто. Там, откуда мы – нет солнца. Так только сейчас. Я больше не вернусь к словам в рифмах и воспоминаниям. Не вернусь. Это одноразово. Чтобы отвлечься. Все! Уймись, Тайлер, вы больше не встретитесь! Вы друг другу не нужны! Смирись! Я гневно зарисовываю все написанное, сосредотачиваясь на нотах, доносящихся к моему разуму. Так будет спокойнее. Но в груди все ещё печет. Будто бы та тень его поцелуя под моё сердце на самом деле ожог. Нет! Не поцелуи! Никаких поцелуев! Лёгкие хочется выплюнуть. Ни за что больше не влюблюсь. никогда. чувства ранят. Мне было хорошо, пока я его не встретил. Я начинаю молиться за то, чтобы этот самолёт сейчас же разбился. Месяц спустя Джош: Я бегу. Спешу, ведь в первые по правде опаздываю на самолёт. Месяц. Прошло четыре медленных недели, пять дней и восемнадцать часов с того момента, как его самолёт разбежался, скрываясь в снежных облаках. Весь месяц я искал любые пути, чтобы вырваться к нему, остаться, сказать, что я навсегда с ним. В конечном счёте я перевёлся на службу в Колумбус, обратно к себе домой. Я не был там около трёх лет. Только мысли о нем греют, хотя на моих плечах два джемпера и парка с овечьей шкуркой. Апрель выдался жутко холодным. Мне не вериться, что через четыре часа я окажусь в Огайо, поеду к нему и… И дальше я не придумал. Но я уверен, что и не нужно, наши сердца подскажут, что делать. Пройдя все проверки с туманом в голове, я спешу к выходу на посадку, сбивая с ног остальных гражданских. Все кричат мне вслед, но мало кто запомнит такого эдакого негодяя с темно-каштановыми кудрями, и колечком пирсинга на левом крыле носа, и с тоннелями в ушах. Я бы не запомнил. Меня пропускают, сообщая, что я успел в самый последний момент. Времени совсем не осталось. Я включаю «режим полёта», как наркоман пялясь на его фотографию в своём телефоне. *** Родной город одаривает меня мягкими огнями из домишек. Холод пробирает до костей, ветер несёт снежинки, теряя их одну за другой. Вот тебе и апрель. Все пассажиры спешат выйти из салона, а я нервно постукиваю по коленям. А что если он не ждёт меня? Что, если он забыл? Так же отпустил, как я тогда..? Вдруг я приеду к нему, а он с другим парнем, или родными, или вообще на работе?! О чем я вообще думал? Но я не думал, желание обладать им, быть рядом, рискуя всем, чувствовать его шёпот кожей, пусть даже и в насмешках, — вот, чем я руководствовался. Такси доставляет меня по нужному адресу. У него милый домик. Весь отполирован, чист, есть маленькая верандочка с качелями, в окне мерцает свет, слишком мягкий и тёплый. Магически манит меня. Но я не стучу в дверь, не кричу, не врываюсь в дом. Я просто клацаю отмороженными пальцами по кнопочкам клавиатуры: «Я и забыл, как холодно в Огайо.» Одолевает страх, сомнения тянут назад, но я упрямо держусь сердцем, верой. Тай ведь не забыл меня, правда? Тай: От звуков уведомления уже не вздрагиваю. Я свыкся с пустотой. Даже удалить его номер было просто. Я не жду его возвращения. Снова заглушить чувства просто. Труднее было выбросить из головы все навязчивые мелодии, которые требовали того, чтобы я уселся за старое пианино, касаясь белых и черных клавиш своими пальцами. Мечты не отпускают. И я все ещё кутаюсь в ту самую толстовку, которая не хочет отпускать все эмоции, что были забраны из того магазинчика вместе с ней. Но сейчас, прочитав это сообщение, я задыхаюсь. Воздуха не хватает. Нет. Это наверняка ошибка. Такого не может быть. Но я печатаю с грустной улыбкой на губах: «Ты не можешь вспомнить это. В Калифорнии тепло.» Ответ приходит сразу: «Могу. Я не в Калифорнии. Тебе достаточно выйти из дома, чтобы поверить мне.» Я с глупой надеждой в обожжённом, но зажившем сердце спускаюсь вниз. Лестница холодная. Как только открываю входную дверь, по телу бежит ветер. Но я привык к холоду. Кажется, он пронзает даже мои кости. Я на мгновение цепенею. Настоящий. Живой и настоящий. Как бы мне не хотелось, я таю, стоит ему только улыбнуться в темноте и протянуть ко мне руки, приглашая в объятия. Я послушно отправлюсь к нему, жадно прижимаясь к его губам своими, удерживая его лицо в руках. Щеки все так же немного покалываются. Он углубляет поцелуй. Я позволяю. Земля обжигает холодом мои босые ступни. — Я же обещал тебе, что вернусь, — трепетно шепчет Джош, потираясь носом об мою шею. Руки стекают к его затылку. — Я скучал, — тихо шепчу я, прикрыв веки, боясь, что от слишком громкого звука он рассыпется и пропадёт. Но Джош тут. Его губы все такие же мягкие, несмотря на обветренность. Он целует мою шею, будто бы вспоминая вкус кожи. Я перестаю дышать. — Ты надолго? — волнующе шепчу я, прикрыв веки, будто ожидая приговор. — Я перевелся в отделение Колумбуса, так что да. Его дыхание будит мурашки по всему телу. — Останешься у меня хотя бы на ночь? — шепчу я, наконец решившись вплести пальцы в кудри. Немного сухие. И цвет смывается. Но я так сильно люблю его. — Останусь на столько, на сколько захочешь. Я переминаюсь с ноги на ногу, от ощутимого холода. Дан замечает. Он просто подхватывает меня на руки. Я улыбаюсь, обхватывая его шею объятиями. Тепло. Джош: Впервые в жизни я осознал, что не боюсь смерти так, как одиночества. Я всегда был одинок, не смотря на огромное количество людей вокруг меня. По своей сути я был одинок всегда… И сейчас тоже, но уже вместе с Таем. И он тоже одинок, но я постараюсь исправить это и стереть тот месяц, пять дней и двадцать три с половиной часа. Тепло его дома кажется таким родным. Будто я уже жил здесь и не должен был уезжать. Все настолько домашнее, мирное. Мне приходится отпустить с рук Тайлера, что бы снять обувь при входе, где я также бросаю чемодан. У Джозефа руки скрещёны на груди, пальцы переплетаются, явно привыкнув к одиночеству. — Идём на вверх. Ко мне. — просит шёпотом он, боясь поверить в то, что я с ним. Я лишь киваю, с ленивостью наступая на задники обуви и проходя за ним. Видимо от счастья я не заметил настоящего холода этого дома. Даже через шерстяные носки чувствую холод лестницы и скрипучего паркета. Комната у него очень миниатюрная, аккуратная. Среди расправленных одеял и пледов на кровати виднеется гнездышко, где до мня, видимо, лежал Тай, уложившись меж блокнотов и единичных бумаг. Этому я улыбаюсь, присаживаясь рядом с ним. Каштановолосый поджимает к груди худенькие ножки, обвивая их у лодыжек руками, укладываясь подбородком на коленки. — Я не верю. — отвечает он, в пустоту кидаясь фразами. — А ты попробуй. — А мне страшно. — обрубает он, — Я уже поверил месяц назад. Ни к чему не привело. — Но я здесь… — Спустя месяц. Я не спал, не мог есть, в голове как назло рождались новые и новые мелодии и строки, я не мог остановиться! — я поднимаю мирно руки, приближаясь к нему. Тайлера слишком впечатлил мой приезд, он просто переволновался. Я виноват во всем, безусловно, но теперь я с ним и больше не оставлю. — Тшшш… Тай, успокойся. Только я во всем виноват, просто прости. Прости и все наладится. Иди ко мне, солнышко, — я обвиваю его талию руками, притянув к себе. Тайлер слишком скучал и устал, потому тихонечко хнычет мне в шею, кусая её и целуя. Именно этого я так ждал. Нам в эту ночь не до сна. Тайлер лежит на мне. Мы любуемся снегом за окном, улыбаемся, зацеловываем друг другу щеки. — Я и забыл, какой ты на вкус. Невероятий. — А ты целуй и вспомнишь, — хитрит младший, смеясь. Я послушно целую, прикусываю, улыбаюсь. Нам не хватало простой любви. Находиться так близко с ним непривычно. Он и без нашей разлуки был странный фрукт, как говорится, но от того не менее желанный. У него самые красивые карие глаза, щёчки стали пухлее, придав личику милую округлую форму, мешки под глазами стали синее, а волосы пушистее. Мягкий свет придаёт ему самый светлый образ, что видится во снах. — Я люблю тебя. — выдыхаю я, зарываясь в его макушку носом. Шампунь теперь пахнет эвкалиптом. — И я тебя. Очень-очень. — робко отвечает он. Внутри все успокаивается, будто чует, что теперь все по своим местам. — Давай любить друг друга всю ночь..? — предлагает Тайлер, на что привычная моему лицу в диалогах с ним ухмылка растягивается на губах. — То есть, обещание первый сдержу я, и это ты лишишься анальной девственности? — шучу я, за что получаю тычок под рёбра и мы громко смеёмся. — Очень остроумно. Но нет, я просто не хочу спать. — Я тоже. С тобой я отдыхаю. — Я тоже. — Тай, я теперь рядом. — Ты бросил вообще все? Ради меня? — спрашивает он, оборачиваясь ко мне. — Только ради нас. — с улыбкой отвечаю я, кутая нас в одеяла. Снег за окном сыплет мягкими снежными хлопьями, навсегда засыпая мои следы к его дому. Не хочет, чтобы я смог вернуться обратно. Я бы никогда не вернулся. Слишком долго я возвращался к тому, что было важнее всего.