Тайное место

      Эмма не знала, что ей делать: идти искать текучую воду? Продолжать двигаться на юг? Или оставаться на месте, ожидая, когда её найдут, как советуют делать всем потерявшимся в лесу? А что, если Бейлфаер её попросту бросил, избавившись таким образом от навязанной ему компании? День клонился к вечеру, и что она будет делать в лесу, когда на смену сумраку придёт непроглядная темь, Эмма представляла себе плохо. Но шли они уже очень долго, и в любом случае и ей, и лошади был необходим отдых. А ещё вода и пища, напомнила она себе, спешившись. Стоило ослабить поводья, как кобылка начала объедать молодые побеги черничника. Эмма достала из седельной сумки флягу с водой и запас провизии. Теперь он казался смехотворно маленьким. Она взвесила мешочек на ладони, ослабила верёвку и обнаружила внутри смесь сухарей, сушёных фруктов и ягод. Выбирать не приходилось. Эмма сунула за щеку дольку сушёного яблока и отпила немного воды из фляги. Яблоко оказалось кисловато-сладким и очень сухим, царапающим дёсны, но стоило Эмме проглотить его, как она почувствовала себя совершенно сытой, точно только что съела целый яблочный пирог.       — Чудеса, — промолвила она вслух. — Румпельштильцхен, ты полон сюрпризов.       На миг ей показалось, что Тёмный сейчас выйдет из-за ближайшего дерева и начнёт насмешливый разбор её сегодняшних промахов. Эмма поначалу будет огрызаться в ответ на его упрёки, но потом, как всегда, не выдержит и рассмеётся над собственной бестолковостью. И Румпельштильцхен посмотрит на неё одним из тех удивлённых взглядов, которыми удостаивал её порой, и скажет что-нибудь вроде: «Всё приходит с опытом, дитя» или «Попробуй ещё раз, дорогая». На долю секунды Эмме даже почудилось, что она видит его. Но это была лишь тень низко пролетевшей птицы.       — Я найду Бейлфайера. Завтра, — пообещала себе Эмма. — А сейчас надо устроиться на ночлег.       Ей было немного страшно проводить ночь в лесу. Но ведь её мать, Белоснежка, несколько лет спала на голой земле или на крестьянских сеновалах, будучи ещё младше, чем Эмма теперь, и ничего, жива. Значит, и Эмма тоже справится. Жаль, рассказы о странствиях своей матушки она слушала не всегда внимательно, больше сосредотачиваясь на погонях и приключениях, чем на том, как, например, развести огонь или найти воду в лесу.       Эмма собрала хворост, сложила его в кучу, отыскала в сумке огниво, но, хотя то исправно сыпало искрами, костёр так и не разгорелся. Оставалось надеяться, что здесь, как и в Зачарованном Лесу, ночи в августе не столь уж и холодны. А темнота ещё никого не убивала. Эмма расседлала и стреножила лошадку и устроила себе некое подобие постели: седло служило подушкой, один край потника заменил перину, а другой — одеяло. Какое-то время Эмма лежала с открытыми глазами, вглядываясь в густеющую тьму, но вскоре усталость взяла верх, и принцесса крепко уснула. ***       Пробуждение никак нельзя было назвать приятным. Первым она почувствовала чьё-то горячее и несвежее дыхание у себя на лице. Вторым — забравшийся и под потник, и под одежду холод, от которого свело, кажется, все до единой мышцы, а при попытке пошевелиться, тело тут же начала бить крупная дрожь. Не желая мириться со столь неприветливой реальностью, Эмма зажмурилась покрепче: вдруг всё происходящее с ней всё-таки сон и нужно просто дождаться, когда кошмар закончится, и ему на смену придёт более сладостное сновидение. Но ни холод, ни бившее в нос зловоние никуда не делись, а к тихим звукам леса прибавилось тревожное прерывистое ржание. Эмма приподнялась на локте, открыла глаза и встретилась с горящим жёлтым огнём взглядом зверя. Косматого чудовища с полной кривых и острых зубов ухмыляющейся пастью, из которой ощутимо несло падалью. Зверь тяжело дышал, сверля Эмму немигающим взглядом, а когда где-то в темноте снова высоко заржала кобылка, лениво обернулся и хрипло, низко тявкнул: мол, не шуми, и до тебя дойдёт очередь.       Эмма вспомнила, что с вечера стреножила лошадь, а значит, о возможности спастись верхом можно забыть. Воспользовавшись тем, что зверь отвлёкся, Эмма отползла назад, немного увеличив расстояние между ними. Тело не слушалось, точно чужое, и Эмма наощупь шарила онемевшими пальцами по земле в надежде отыскать камень или палку. Вот если бы сумка лежала ближе, и она могла бы достать нож… А ведь она может, осенило Эмму внезапно. Магия! У неё есть магия! И пусть пока колдовать получалось через раз, чары перемещения были простейшими, и уж с ними осечек быть не должно.       — Нож, — произнесла Эмма требовательно и почувствовала, как, несмотря на царивший вокруг холод, потеплело в груди, и волна магии прошла через всё её существо, смывая на своём пути отчаяние и страх. Эмма согнула пальцы правой руки, сосредоточившись на ощущении гладкой деревянной рукояти в кулаке. Сумка, в которой лежал нож, перевернулась. Содержимое высыпалось на траву, и в воздухе блеснуло заточенное лезвие. Но вместо того, чтобы откликнуться на призыв Эммы, нож сделал круг над их головами и со свистом улетел прочь.       Зверь прижал уши к голове, переступил с лапы на лапу и зарычал. В его жёлтых глазах вспыхнули страх и злоба.       — Пр-р-очь, пр-р-очь псина, — рыкнула Эмма в ответ, рефлекторно подаваясь вперёд.       Зверь, недовольный таким обращением, оскалил зубы, кинулся ей навстречу и всей тушей придавил к земле. Под весом упирающихся в её грудь когтистых лап Эмма едва могла дышать, но магия пока что не оставила её, и она совершила ещё одну попытку, вложив в неё всю жажду жизни, что имелась в запасе, всё то, ради чего стоило жить: память о наполненных солнцем летних днях, улыбке, которая появлялась на красивом и строгом лице отца при её появлении, изысканных ароматах, доносящихся из кухни в праздничные дни, о первой майской землянике, срываемой украдкой, и от того ещё более вкусной, о тайнах, которые она так и не успела разгадать, о возлюбленном, которого ей только предстояло встретить. Всё это не должно исчезнуть по какой-то дурацкой случайности. Эмма зримо и ярко увидела нож, впивающийся зверю в хребет, ровнёхонько между покрытых свалявшейся шерстью лопаток. Но посланный ею магический импульс почему-то произвёл другое действие — чудище с хрипом и визгом взлетело в воздух, и неведомая сила потащила его прочь по странной, ломаной траектории. Взмахивая всеми четырьмя лапами, зверь летел прочь, по пути то и дело ударяясь о стволы деревьев. Наконец его приложило спиной о землю, и зверь, перекувырнувшись, помчался прочь, гонимый уже не магией, а собственным страхом.       Эмма судорожно вздохнула. Победа осталась за ней, но радость по этому поводу омрачало осознание того, что она по-прежнему затеряна в глухой чаще, в чужом мире, совершенно одна. Её пошатывало от напряжения, на плече и груди наливались синяки, однако она осталась жива. И хотя нож затерялся где-то среди лесных оврагов и пригорков, у неё в запасе имелось куда более мощное оружие: магия. И как только она могла о ней позабыть! А что, если то самое волшебство, с помощью которого она одолела напавшую на неё тварь, поможет ей отыскать Бейлфайера?       Занималось серое утро. Эмма собирала рассыпанные по земле припасы и складывала их обратно в сумку. В конце концов нашлось всё, кроме злополучного ножа. Даже пузырьки с зельями не пострадали: кожухи, в которые их запаковал Румпельштильцхен, смягчили удар. Только вот поисковым зельем снабдить свою ученицу маг забыл. Так что ей придётся искать Бейлфайера другим способом… Эмма взяла в руки серебряное зеркальце, провела указательным пальцем по рамке и прислушалась к ощущениям. Оно было самым обыкновенным. Не волшебным. Но, в конце концов, Эмма могла поделиться с ним своей силой. Так ведь это работало у Злой Королевы?       В тусклом овале зеркала отражалось её собственное лицо. Эмма протёрла щеку, смахивая прилипшую прядь. После ночи её причёска больше всего напоминала птичье гнездо. Эмма вынула из неё чудом не выпавшие шпильки и запустила пальцы в рассыпавшиеся по плечам волосы, мимолётно пожалев об отсутствии расчёски. Впрочем, растрёпанный вид был сейчас наименьшей проблемой.       — Хочу увидеть Бейлфайера, — произнесла Эмма и сосредоточенно уставилась на зеркало, но опять не увидела ничего, кроме своего отражения. — Хочу увидеть Бейлфайера! — повторила она, но изображение в зеркале осталось неизменным.       Одного желания мало.        Эмма покачала головой, невольно поморщилась, когда движение отдалось болью в ушибленном плече, но отмахнулась от неприятных ощущений. Главным сейчас было не это. Румпельштильцхен ещё не учил её передавать магию предметам, но сам делал это постоянно. Его золотая пряжа сохраняла некоторые волшебные свойства. На её глазах маг зачаровал глиняную свистульку так, что она стала их почтовым голубем почти в буквальном смысле: стоило насвистеть на ней короткую мелодию из четырёх нот, как она обращалась неприметной серой птичкой и была готова лететь с посланием к адресату. А все эти рассказы о Тёмном, превратившем сломанную детскую игрушку в волшебный компас, а обычный серебряный талер — в неразменную монету, неизменно возвращавшуюся в карман её владельца? Что было общего во всех этих случаях, кроме разве что превращения соломы в золотую пряжу? Контроль над магией давался Эмме не так просто, да и в науках она не демонстрировала блестящих результатов, но дурочкой она не была. «Думай, думай», — приказала она себе, крепко, до боли сжимая в ладони ручку зеркальца. Каждый раз в превращении обычного предмета в волшебный было замешано что-то личное. Старая игрушка напоминала её владельцу о детстве, талер был первой заработанной монетой, а глиняный скворец первый раз ожил только после того, как Румпельштильцхен повязал на шею грубо сработанной свистульки обрывок истрёпанного кружева, оторвавшегося от платка, который Эмма хранила с тех самых пор, как её крестная бесследно исчезла.       Эмма положила зеркало на траву и заглянула в потайной карман, спрятанный в одной из декорировавших подол амазонки пышных оборок. Свистулька была на месте и, несмотря на все перипетии минувших суток, в сохранности. Жаль, здесь от неё было мало толку: перемещаться по мирам волшебный почтальон не мог. Эмма, немного повозившись с узелком, сняла с птичьей шеи кружево, повязала его на изогнутую ручку зеркальца и попробовала снова: кончиками пальцев дотронулась до полированной отражающей поверхности и взмолилась, вложив в слова всю силу желания:       — Покажи мне Бейлфайера, пожалуйста!       Отражение погасло, и зеркальце словно затянуло непроницаемой чёрной плёнкой. Эмма чуть не заскрипела зубами от досады. Но тут в этой черноте ей почудилось движение, из зеркала повеяло сырой затхлостью, и Эмма услышала донёсшийся откуда-то издалека голос. «Я-то собираюсь отсюда выбраться», — произнёс он со знакомым вызовом.