Разбуди меня

«Знаешь, что самое сладкое в мести? Увидеть испуг в глазах, предсмертный животный ужас — и оставить жить». (с) Марина Крамер «Алекс, или Женщины любят негодяев»

Внешность обманчива. Впервые он задумался над смыслом данного высказывания ещё в раннем детстве, и с тех пор неоднократно к нему возвращался. Что примечательно, оно одно за другим получало подтверждения, а вот опровержений практически не находилось. За редким исключением. Редким настолько, что говорить о нём было нелепо, чуть ли не преступно. Длительное наблюдение за окружающими позволило окончательно убедиться: мир полон хамелеонов. Они приветливо улыбаются, называют тебя лучшим другом, но ни на секунду не выпускают из рук нож. Не забывают точить его время от времени. А потом, стоит потерять контроль над ситуацией или, утратив бдительность, довериться своим — как будто бы родным — людям, вгоняют лезвие в спину, по рукоятку. Проворачивают несколько раз для надёжности и оставляют тебя умирать, истекая кровью. Хорошо, если у них получается с первой попытки, и смерть не сопровождается мучениями. Иногда всё складывается отнюдь не так гладко, как планировалось, отточенная система даёт сбой, вмешиваются посторонние, появляются непреодолимые обстоятельства. Там, где планировалось всего одно действие, приходится совершать десяток их. Позорно сбегать, поджав хвост, чтобы однажды вернуться и довести начатое до конца. За примерами хамелеонов ходить далеко не приходилось. Достаточно бросить мимолётный взгляд в зеркало и перехватить там собственное отражение. Оно тоже улыбалось. Радушно и искренне. Он подмигивал самому себе и неизменно усмехался. Наготове у него всегда был пистолет, и эти улыбки не значили ничего. За столько лет он успел примерить сотни различных образов и масок. Некоторые использовал неоднократно, посчитав наиболее удачными, некоторые отправлялись в утиль сразу после премьеры. С некоторыми продолжал работать, постепенно их совершенствуя. Он мог быть наивным простачком. Агрессивным и, пожалуй, даже немного туповатым рэднеком, решающим все проблемы пальбой из пистолета. С лёгкостью изображал наследника многомиллионных состояний, у которого в крови — жажда развлечений, а в голове — ветер. С тем же неизменным артистизмом перевоплощался в представителя семьи интеллигентов. Он мог быть опытным соблазнителем, а мог с потрясающей достоверностью изобразить невинность. Никто и никогда не поверил бы, что это один и тот же человек. Он знал всю правду о себе. И втайне потешался над теми, кто ему верил. В послужном списке нашлось немало ролей и сценариев. Наверное, таким способом он пытался внести в свою жизнь разнообразие. Ведь сколько бы масок он не примерил, все их рано или поздно приходилось снимать. У спектаклей, поставленных для разных категорий зрителей, неизменным оставалось одно — их все объединял до боли схожий, будто под копирку написанный финал. Из всего актёрского состава в живых оставался один, а остальные умирали. Большинство до последнего не понимало, что происходит, и почему тот, кто всё время находился рядом, подбадривал, поддерживал и подставлял плечо, вдруг оказался не овечкой, блеющей им в такт, а волком. Когда он заканчивал работу, и очередные гастроли подходили к концу, объяснять было некому, благодарных слушателей попросту не оставалось. Потому все свои знания он уносил с собой. Со своим сегодняшним визави они во многом были похожи. Он чувствовал это на подсознательном уровне. Становилось не по себе, но он старался не демонстрировать истинные чувства. Страха не было. Лишь озадаченность. Недоумение. Что заставило обратиться к нему? Вряд ли у Келлана Свона были проблемы с особого рода прислугой. Кого-кого, а беспринципных головорезов в подчинении этого альфы находилось предостаточно. Так почему он не обратился к одному из них? Почему решил найти исполнителя на стороне? Все сомнения приходилось маскировать. Держаться уверенно, невозмутимо прикладываться к бокалу, задавать наводящие вопросы, пытаться получить максимум информации. Ближе к концу вечера дело сдвинулось с мёртвой точки. Молчаливый в самом начале собеседник, основательно приложившись к выпивке, стал на редкость разговорчивым. Его тянуло на пьяную философию. Что ж... Почему бы и нет? Роль свободных ушей среди прочих тоже значилась и неоднократно исполнялась на «бис». Увидев этих двоих вместе, едва ли кто-то подумал бы, что видит нанимателя и исполнителя. Скорее, поймал себя на мысли, что стал свидетелем встречи двух старых, закадычных друзей. Выпускники одного из университетов Лиги Плюща, у которых жизнь расписана по секундам, но иногда обоим удаётся вырваться из паутины привычных дел и устраивать похожие вылазки. Пересекаться ненадолго, пропускать по стаканчику виски, вспоминать молодость, смеяться над общими, лишь им понятными шутками... В чём-то этот случайный наблюдатель даже не ошибся бы. В личном деле одного из присутствующих на встрече действительно встречалось упоминание престижного частного университета. В остальном — увы. Всё мимо цели. Они никогда не встречались прежде, хоть и были наслышаны друг о друге. Впрочем, ничего удивительного. О Своне здесь знала, пожалуй, каждая собака, не говоря уже о людях. Он не мог не знать. Внешность обманчива. Назойливая мысль в который раз за вечер мелькнула в голове. Но не исчезла стремительно — задержалась надолго. Отставив бокал в сторону, он потянулся к конверту, распечатывая и доставая оттуда две фотографии. Одна — старая, десятилетней давности, вторая — сделанная буквально на днях. Как будто два разных омеги. На самом деле, один. — У твоего мужа есть брат-близнец? — решил уточнить на всякий случай. Келлан покачал головой. Угол губ дёрнулся презрительно, и лицо расчертила кривая усмешка. — Нет. Он один такой. Единственный. Неповторимый. И хорошо, что так, двух подобных тварей я бы не выдержал. Видишь эти снимки? — Разумеется. — Как ощущения? — Всё меняется. Люди — тоже. — Не то слово. Меняются так, что глазам своим не веришь. Жизнь твою перекраивают основательно, не спрашивая: хочешь того или нет. Когда я его забирал, он вёл себя иначе. Лишний раз не отсвечивал, был тише воды, ниже травы. Я и подумать не мог, какие фортели он с годами начнёт выкидывать. Больше того, никогда бы не предположил, что он против меня пойдёт. — А он?.. — В противном случае, меня бы здесь не было, — жёстко ответил Келлан, не позволив собеседнику договорить. — Присмотрись я раньше, нашёл бы способ его усмирить. Но время подходящее упустил. Он теперь всем и всеми крутит, как хочет. Это мне надо бояться за свою жизнь, а не ему. — Хороший омега — мёртвый омега? Фотографии легли на столешницу. Он осторожно отодвинул оба снимка на приличное расстояние. Разительный контраст. На первом фото — серая мышь, о которой слова доброго не скажешь. Невзрачная, нескладная, растрёпанная и жалкая. Такие вечно сидят в слезах, растирают сопли по роже и заедают горе пирожками, которые сами напекут. Домашний омега, готовый быть идеальным домохозяином — только бы на них кто-то польстился, только бы было, кому защитить и приласкать. Когда это случится, придумают себе идеальную историю любви и станут жить, веря в неё непоколебимо. Боязнь одиночества, собачьи преданность и верность, перманентная тоска в глазах — полный комплект. На втором — хищная, ядовитая тварь, готовая растерзать всех, кто встанет у неё на пути. Какие пироги и слёзы? Задумчивый прищур, губы, изгибающиеся в ироничной усмешке. Себе на уме. Такие не тратят время на ерунду, не задумываются о быте, не строят иллюзий. У них всегда сформирован штат прислуги, дел огромное количество, а достижений ещё больше. И никаких слёз. Они не плачут. Заставляют плакать других. Между снимками — десяток лет. Вряд ли добрый. Что же послужило причиной перемен? Что стало толчком к ним? Кто знает. Чужая жизнь — потёмки. В эти сумерки погружаться не хотелось вовсе. — Занятный вариант, соблазнительный. Но мне не это нужно. — А что тогда? Не понимаю. Я думал, ты хочешь от него избавиться. — Не убить. Нет. Проучить надо. Слишком много я ему позволил, слишком много свободы дал. Вижу, хочешь поспорить? Не стоит. Наша семейная жизнь — не твоего ума дело. Ты, друг мой, специалист, решающий деликатные проблемы, а не ёбаный семейный психолог, и я тебе не за советы платить собираюсь, а за реальные действия. Мне нужно, чтобы он из такого, — Келлан слегка подался вперёд и постучал пальцем по второй фотографии, — снова стал таким, как прежде. Чтобы слова против не смел сказать, чтобы тени своей боялся и шарахался от неё в ужасе. Он расправляет крылья. Голова от власти закружилась. Пусть заблуждается дальше. Недолго осталось. Ещё чуть-чуть, и всё вернётся на круги своя. Он высоко поднялся, падать будет больно. Мне нужно, чтобы ты ему шею свернул. Не до конца, а так, в профилактических целях. Потрепал слегка и перья выщипал. Я потом подлатаю, есть парочка идей на этот счёт, но сначала уничтожь дефектный образец и верни мне любимого мужа. Смяв снимок, Келлан поднёс его к зажигалке, подпалил и швырнул в пепельницу, стоявшую на краю стола. — Теперь понимаешь? — Я не волшебник, — развёл руками визави. — Ну, так стань им, — произнёс Келлан насмешливо и повторил для закрепления эффекта куда серьёзнее: — Стань им.