Разбуди меня

«Хороший омега, плохой альфа — классика жанра. Об этом все знают. Умниц всегда к мудакам тянет. Жаль, что у таких историй редко бывает счастливый конец».

1 Твоя жизнь будет сказочной, Кэмерон. Эта фраза преследовала меня с рождения. Каждый второй, а то и просто каждый считал своим долгом заверить, что сказочное будущее стоит на пороге и вот-вот постучит в дверь. Однако все они ошибались. Время шло, а пророчество не спешило исполняться. Одни события приходили на смену другим; жизнь всё больше напоминала не сказку, а фильм ужасов, сделанный, правда, не на коленке, а снятый по всем правилам. По высшему разряду. Крутой сценарист, режиссёр, чьё имя принято произносить с придыханием, признавая несомненный гений созидателя, восхитительный саундтрек, огромный бюджет, море спецэффектов. Всё замечательно. Кроме одного пункта. Актёрский состав слегка подкачал. Подозреваю, всё сложилось бы намного лучше, если бы на главную роль взяли кого-то другого, но так вышло, что исполнителем её назначили вашего покорного слугу. И контракт подписали за меня, не дождавшись комментариев. Когда это случилось, я ходил под стол пешком — потому мало понимал, в какое болото попал стараниями родителей. В то время меня гораздо сильнее волновали пирамидки из кубиков и плюшевые мишки. Всё остальное казалось далёким и незначительным. Может, родители сами не понимали, что, прикрываясь благими намерениями, выкладывают мой путь раскалёнными углями. Может, просто следовали выбранной тактике и неизменно придерживались мнения: всё ради дела жизни, всё ради любимого ребёнка. И, нет, речь не обо мне. Если они и любили кого-то самозабвенно, то только свой бизнес. Едва ли я мог конкурировать с этим детищем за внимание родителей. Над ним они тряслись, как над величайшей ценностью, а я был всего лишь досадным напоминанием о так некстати и, разумеется, не вовремя порвавшемся презервативе. Прервать беременность папе помешали лишь неблагоприятные прогнозы докторов. Второго шанса стать родителями могло и не быть. Они решили не рисковать, но особой радости по поводу пополнения в семействе не испытывали. Неудивительно, что при первой же возможности поспешили избавиться от обузы, отправив в учебное заведение закрытого типа, предлагавшее среди прочего полный пансион. Дети могли жить на территории академии круглый год, не досаждая родным, и для родителей этот вариант стал оптимальным. Они сбросили меня на учителей, а сами вернулись к своим делам, от упоминания которых челюсти сводило. Фармацевтический бизнес, отлично стартовавший однажды и подаривший нам билет в роскошную жизнь, отобрал у меня и родителей, и нормальное детство, и надежды на то, что однажды что-то изменится. До семи лет я прожил в окружении гувернанток, после — школьного персонала и таких же забытых, брошенных детей, родившихся в золотой клетке, но не ставших от этого ни на йоту счастливее. Родители были кем-то вроде Санта-Клауса. Многие о нём знают и говорят, но редко видят. А ещё он появляется только раз в год. Они навещали меня примерно с такой же частотой. Немногочисленные воспоминания, связанные с папой и отцом, можно описать несколькими словами. Коридор, подоконник, машина. На первый взгляд, никакой связи. На самом деле, всё более чем очевидно. Я часами стоял у окна в школьном коридоре, надеясь, что центральные ворота академии вот-вот откроются, и появится знакомый автомобиль. Первые пару-тройку лет, стоило увидеть его — я моментально срывался с места. Боялся, что родители уедут раньше, чем успею их обнять. От папы всегда пахло чуть сладковатыми духами, от отца — чем-то терпким, древесным, а ещё — дорогим табаком. Они оба неизменно были одеты с иголочки, как будто сошли с глянцевой картинки, заскочили в «Даймонд хилл» по пути на очередную очень важную встречу и надолго не задержатся. Они привозили подарки, задавали вопросы, скупо хвалили. И в тот же вечер уезжали. Каникулы я тоже проводил здесь, а дом помнил разве что по фотографиям. Журналисты бывали в особняке в разы чаще. О том, что я всё-таки существую, напоминала разве что детская комната, которую неизменно с гордостью демонстрировали репортёрам, не забывая добавлять, что малыш Кэмми — один из лучших студентов академии «Даймонд хилл». Родители были как будто из другого мира. Мир, в котором они жили, был разноцветным, интересным, наполненным множеством разнообразных событий, а я жил на серой стороне, в которой не было никаких развлечений, кроме учёбы. В те редкие дни, когда они наведывались в академию, не возникало ощущения, что семья воссоединилась. Скорее, казалось, что опекуны решили проверить подопечного, удостоверились, что он жив и здоров, и снова отправились по делам. Время — деньги, малыш. Ты должен это понимать. Мы зарабатываем их не только для себя. Мы зарабатываем их и для тебя. Цени, гордись, наслаждайся жизнью. Сначала я бежал к родителям, потом шёл, потом и вовсе перестал хоть как-то реагировать на их визиты. Продолжал стоять у окна до тех пор, пока меня не окликал кто-то из одноклассников или наставников, сообщая о визите. И только после этого спускался в холл общежития. Получал полчаса внимания, нарушаемого бесконечными звонками-сообщениями, и снова оставался в одиночестве. Неоднократно обжегшись и получив ворох неоправданных надежд, знал наверняка, что ничего нового не увижу и не услышу. У родителей всё так же будет море дел, в сражении с которыми я проиграю задолго до начала битвы. Прискорбно, но раз за разом оказывался прав. Там же, у окна, мне сообщили трагическую новость. Авиакатастрофа, никого спасти не удалось. Увы, Кэмерон. Прими наши искренние соболезнования. До места назначения родители не добрались. У самолёта отказал двигатель. Новость о гибели влиятельных игроков фармацевтического рынка облетела интернет и засветилась буквально во всех новостных выпусках. Теории множились в геометрической прогрессии, а журналисты готовы были перегрызть друг другу глотки за крохи новой информации. Что стало причиной крушения самолёта? Кто стоял за этим? Что это: трагическая случайность или убийство? Криминальных следов в деле не нашли, следствие зашло в тупик, дело закрыли, громкая новость стала всего лишь частью истории. В тот день стекло было очень холодным и отчего-то расплывалось перед глазами. Я не сразу понял, что стало причиной перемен. Просто стоял, прижав ладони к гладкой поверхности, а по щекам текли слёзы. Кажется, там, рядом с подоконником, меня и нашли вечером. Я сидел на полу и таращился невидящим взглядом в одну точку. Не реагировал на голоса, сам ни с кем не пытался заговорить. Умер изнутри и превратился в пустую оболочку. Спустя сутки после полученного известия эмоции, наконец, перестали разрушать меня и нашли выход. Я выл, катаясь по полу, словно раненое животное, приводя в ужас одноклассников, боявшихся подойти ближе. Успокоить меня сумели лишь дежурные доктора и ударная доза снотворного. А потом наступила не серая — чёрная полоса. И всё равно находились в моём окружении глупые омеги, всерьёз считавшие, что жизнь наследника фармацевтической империи, Кэмерона Крэйга, будет сказочной. Они верили, что я никогда не буду одинок. У меня есть поддержка и сильное плечо, на которое всегда можно опереться. Иначе и быть не может! Ведь родители успели позаботиться о деточке. Вовремя подсуетились и нашли ей верного рыцаря в лице сына деловых партнёров. Так это выглядело со стороны. Обручённые едва ли не с младенчества, в сознательном возрасте мы должны были стать супругами. Кому-то это безумие представлялось едва ли не идиллической историей любви, а меня передёргивало каждый раз, когда я вспоминал об обязательствах перед едва знакомым альфой. В реальности, конечно, не было никакого плеча. Разве что иллюзия и самообман. К двадцати пяти годам я знал о Келлане Своне всё. Если бы меня разбудили посреди ночи и попросили назвать несколько фактов его биографии, я рассказал бы без запинки о каждом из этапов большого пути, а потом повторил под бурные и продолжительные аплодисменты. Рискни кто-нибудь провернуть тот же самый трюк с ним, подозреваю, был бы послан без промедления. Любящий супруг с трудом вспоминал моё имя, не говоря уже о чём-то большем. Стоило посмотреть правде в глаза и не заниматься активным возведением воздушных замков. Келлан знать меня не желал. Забыл о моём существовании. Он с лёгкостью избавлялся от ненужных вещей, для меня исключения не сделал. Впервые мы встретились на похоронах. Напичканный под завязку лекарствами, с трудом соображающий, где и почему нахожусь, я всё же не упустил из вида появление будущего супруга. Они приехали всей семьёй. Старшее поколение, Келлан и Эндрю, его младший брат, омега. Всё время Келлан держался особняком, не проронил ни слова и соболезнований не выражал. Ему было смертельно скучно участвовать в фарсе, устроенном предками, и он не собирался делать хорошую мину при плохой игре. Только тем и занимался, что наблюдал со снисхождением и поджимал губы, словно шёл по дороге, усыпанной золотом, но его ни с того, ни с сего схватили за шкирку и заставили пройтись по дороге, политой дерьмом. Этим дерьмом для него был законный супруг, а золотом — предсказуемо — все остальные омеги. Смешливые, красивые, яркие, беззаботные — они обладали всеми качествами, которых был лишён я. В какой-то миг отец склонился к Келлану, и, выразительно посмотрев в мою сторону, что-то горячо зашептал на ухо. Вероятно, советовал проявить немного манер, но добился обратного эффекта. Сдержанность сменилась раздражением, а то и гневом. — Я не хочу подходить к нему! И не буду! — капризно выдал Келлан. Его лицо исказила гримаса отторжения, и он, сбросив с плеча ладонь отца, ушёл. Больше я его не видел. Если только в светской хронике, пестревшей сообщениями о многочисленных любовных похождениях Свона-младшего. В чём, в чём, а в омегах, желающих оказаться в его постели, Келлан дефицита не испытывал. Они сами липли к нему, соблазнённые властью, деньгами и возможностями, открывавшимися перед ними после короткой интрижки. Он пользовал их пачками, а они радостно подмахивали и подлизывали ему. Во всех смыслах. Единственным напоминанием, что я всё ещё числюсь его официальным партнёром, послужило сопроводительное письмо, присланное на мой двадцать третий день рождения. Сухая констатация фактов, отстранённое сообщение, обрисовка ближайших перспектив: чтобы удовлетворять высоким стандартам мистера Свона и стать идеальным супругом, мне необходимо пройти курс обучения в институте благородных омег. Здесь научат всему. Расскажут, покажут, привьют общие представления, как должно вести себя, будучи замужним омегой. Юридическое образование, получение которого пришлось выцарапывать у заботливых родственников чуть ли не с кровью, не имело значения и веса. Согласно плану Келлана, мне предписывалось сидеть дома и работать разве что инкубатором для будущего ребёнка. Курс, оплаченный Келланом, назывался «Хозяин поместья» и включал в себя изучение нескольких дисциплин. По сути, являлся лайфхаком на тему того, как, получив в домашнее рабство супруга, сэкономить разом на садовнике, ландшафтном дизайнере, поваре и клинере. Письмо я смял и сжёг без промедления. В душе не было ни намёка на трепет. Я помнил нашу с Келланом фантастическую встречу, потому и письмо его читал между строк, видя за как будто бы благородными целями, истинный смысл. Келлан не хотел идеального супруга — искал повод закрыть меня где-нибудь ещё на пару лет. Его послание буквально кричало об этом. Не мешайся под ногами, конфетка. Ты здесь не нужен. Тебя никто не ждёт. Если решишь составить компанию родственникам, никто не станет плакать. Спасибо, что выбрал не психушку, и мы обошлись малыми жертвами. Спустя несколько дней, я отправился в очередную тюрьму, где из меня должны были сделать зомби, зацикленного на благополучии мужа и неизменно ставящего крест на себе. Для того, кто большую часть жизни провёл в закрытом пространстве, два года были каплей в море. Может, кого-то они и могли сломать. Кого-то, но не меня. Я отсчитывал дни до конца своего заточения, и пролетели они, на удивление, быстро. В институте благородных омег учили многому, но только не настоящей жизни. А жаль. Пожалуй, именно эти занятия я посещал бы с удовольствием. Всё остальное не имело ценности и было напрасной тратой времени. * Сильнейшая головная боль, буквально раскраивающая черепную коробку надвое, откровенно намекала, что накануне всё свернуло куда-то не туда. Мои принципы рухнули вмиг, стоило оказаться в зале, окинуть присутствующих мимолётным взглядом, и прийти к неутешительному заключению: я один из немногих омег, оставшихся в этот день в одиночестве. Компанию моим — теперь уже — бывшим однокурсникам составляли бойфренды, мужья, братья или кузены. Немногочисленные одиночки, посовещавшись, пришли к заключению, что прийти соло — смерти подобно, потому разбились на пары и выглядели бесконечно счастливыми. Им не приходилось подпирать стену, глядя на то, как веселятся другие. Им было с кем поговорить. Поскольку большую часть времени, проведённого в этих стенах, я не проявлял интереса к омежьим радостям и держался особняком, вход в общество отверженных оказался заказан — меня не приняли даже в клуб неудачников. Приходилось коротать время в одиночестве. Вспоминать многочисленные занятия и развлекаться, оценивая качество блюд на шведском столе и цветочных композиций, служивших украшением зала. Однообразие наскучило быстро. Масла в огонь добавили сплетни, напрямую связанные с моим именем — отовсюду доносились неодобрительные шепотки. Одни омеги мне сочувствовали, другие — насмехались. У них был весомый повод почесать языками — Келлан снова засветился в обществе с куда более привлекательным — в сравнении со мной любой считался красавцем — спутником. Устав от бесконечного перемывания костей, я удалился из зала, прихватив с собой полную бутылку шампанского. Выпитая без посторонней помощи, она стала причиной феноменальной головной боли, посетившей меня утром. Пока другие омеги и их сопровождающие веселились внизу, я стоял у открытого окна, пил, потрошил цветочные композиции и с ожесточением швырял вниз лепестки. Я ненавидел этот мир, и он отвечал мне тем же, один за другим подбрасывая неприятные сюрпризы.