Разбуди меня

Раз, два, три, четыре, пять. Высокий, звонкий детский голос ведёт отсчёт, и я отлично знаю, что он оборвётся ровно в тот миг, когда мальчишка досчитает до десяти. Раз, два, три, четыре, пять. Клетки хоуп-скотча, начерченные мелом на тротуаре. Прыжок, ещё один, а потом — автомобиль, внезапно вылетающий на дорогу, резкий визг тормозов. Мягкая игрушка, отлетающая в одну сторону, тело — судя по тому, как оно оторвалось от земли, лёгкое, словно пушинка, — в другую. Полная прострация, ноги, прирастающие к месту, моментально похолодевшие руки и тяжёлое, словно могильная плита, осознание. Несколько секунд звучит в ушах его голос, пытающийся докричаться до меня. Дэриэн! Дэриэн, смотри, как я могу... Когда я окажусь рядом, он замолчит навсегда, широко распахнутые зелёные глаза будут невидяще смотреть в небо, а по подбородку стекать тонкая струйка крови. Когда Брэдли не станет, я впервые потеряю того, кто был мне по-настоящему дорог. Это будет далеко не последняя из моих потерь, но именно тогда, сидя у окна в родительском — пока ещё — доме и сжимая в ладонях плюшевого мишку с пятнами крови на бежевой шубке, я пообещаю себе, что никогда и ни к кому не привяжусь. Ведь сколько бы обещаний не давал человек, исполнить их далеко не всегда оказывается под силу. Брэдли обещал, что мы будем вместе. Сколько бы лет не прошло. Мы. Всегда. Будем. Вместе. А потом его не стало. Брэдли был омегой. Да. Милым, нежным, заботливым омегой. Это не было любовью. Какая к чёрту любовь в десять лет? Но было дружбой, о которой мечтают многие, а получают единицы. Сам факт того, что мы сошлись, доказывал, что дружба между альфой и омегой вполне реальное явление. Мы понимали друг друга с полуслова и, казалось, это будет продолжаться вечно. Наша «вечность» оборвалась стремительно, по вине угашенного ублюдка, не справившегося с управлением. Он сдох, и мне совсем не было жаль его. Собаке собачья смерть. Однажды он должен был найти приключения на свою задницу, вот и нашёл. Я ненавидел его за то, что он не смог сдохнуть в одиночестве — вместо этого утащил за собой Брэдли, не успевшего отскочить в сторону от несущегося прямо на него автомобиля. Немногое, что осталось мне на память о лучшем друге — несколько совместных фотографий, обещание, нарушенное по чужой вине, и игрушка, заляпанная кровью. Я не позволял родителям прикасаться к медвежонку. Не стирал его сам. Побуревшие пятна на его шкуре служили вечным напоминанием. Медведь прожил на моей прикроватной тумбочке целых девять лет, а потом отправился на свалку. Как выяснилось, я не нуждался в материальных подтверждениях дружбы. Достаточно было воспоминаний и голоса, то и дело звучавшего у меня в ушах. Наяву и во сне. Я просыпался от голоса Брэдли. Раз за разом корил себя за то, что не бросился к нему, не сбил с ног, не откатился вместе с ним в сторону. За то, что не спас ему жизнь, хотя мог попытаться. Вместо этого застыл на месте, словно изваяние, в осознании неизбежности. Мне приходилось терять родных. Сначала умер дед, занимавшийся моим воспитанием. Через несколько лет не стало отца. Каждый из них был мне по-своему дорог. Вместе с их уходом стремительно сгорали страницы семейных альбомов, а воспоминания, связанные с ними, становились всего лишь частью истории. У меня больше не было возможности услышать их голоса, увидеть их прямо перед собой, поговорить, обнять каждого из них. После смерти мужа папа находил утешение в общении со своими друзьями, неизменно его поддерживавшими, а я, напротив, стремился к одиночеству и тишине. Так было проще и легче. Мне приходилось терять сослуживцев из нашего отряда, с которыми складывались тёплые, приятельские отношения. Мы могли травить байки, смеяться, обсуждая что-то, а через пару дней оказываться под пулями и возвращаться уменьшенным составом. Через неделю всё это дерьмо как будто бы забывалось, и мы снова становились показательно-беззаботными. Но пустота и отсутствие тех, кто когда-то был рядом, сидел на расстоянии вытянутой руки, а теперь стремительно разлагался и шёл на корм червям или превращался в пепел, ощущалось слишком остро. С каждым новым случаем моя уверенность росла и крепла. Никогда ни к кому не привязывайся, Дэриэн. Если ты перестанешь прикипать к людям душой, а вместо этого начнёшь воспринимать их исключительно в качестве объектов исследовательского интереса, будет лучше. Для тебя, так точно. Если вдруг однажды придётся столкнуться с потерей, больно не будет. Ты просто примешь, как данность. Да, случаются в жизни трагедии. Все люди однажды уходят, никто не живёт вечно. Вот ещё одно тому подтверждение. Люди уходят, ты при этом ничего не чувствуешь. Не испытываешь потребности вырывать воспоминания о них из себя с корнями. Отпускаешь легко, без грусти, боли и сожалений. Не то, чтобы я хватался за прошлое. Вовсе нет. В приоритете у меня находилось настоящее. После первой, пусть и вполне удачно проведённой военной операции, я решил, что строить планы на будущее тоже не стоит. Лучше всего жить одним днём. Им же и наслаждаться, не думая о том, что случится завтра. Потому что завтра, при самом неблагополучном раскладе, могло и не наступить. В эту ночь данное утверждение было актуально, как никогда прежде. Я не мог не думать о прошлом. О Брэдли, которого не сумел спасти. Он звал меня откуда-то издалека, а потом его образ растворялся, голос стихал. Обо всех остальных людях, которых потерял когда-то. И — самое главное — о человеке, которого мог потерять теперь, потому что его чёртово упрямство и желание поступать по-своему, полагаться только на себя, верить только себе нередко служило причиной дерьмовых сюрпризов, с которыми он то и дело сталкивался. До встречи с ним я не верил в истинность. Разумеется, слышал о ней неоднократно. Не мог не слышать, потому что о ней говорили много и часто. Правда, считалась она, по большей части, романтичной сказкой для сентиментальных омег, помешанных на сценариях идеальной любви, что обязательно воплотится в жизни. Нужно только верить и ждать встречи со своим единственным и неповторимым. Когда очередной омега, с которым меня связывали непродолжительные, но приятные для обеих сторон отношения, затягивал знакомую песню об истинности, детях, семье и обязательном пышном свадебном торжестве, я не мог сдержать усмешки. Эта чрезмерно — до тошноты — идиллическая картина была слишком далека от моего мира. Я не представлял, какой может быть моя истинная пара. И представлять не собирался. Зачем? Об этом можно было думать лет в двадцать, может, в тридцать. Но время шло. Тридцать четыре, пять, шесть, семь... Никаких истинных на горизонте. Не факт, что он вообще существовал. Да и зачем мне истинный? Что может дать встреча с ним? Кроме головной боли, разумеется? Едва ли каждый встречный омега мечтал оказаться истинным для альфы, сколотившего состояние на ликвидаторстве. Шанс на то, что мой истинный окажется из числа тех, кто не только не боится пистолета, а держал его в руках и, может быть, даже стрелял однажды, были ничтожно малы. А милые, домашние омеги, узнав, как именно я заработал на безбедную жизнь, с большей долей вероятности, бежали бы от меня, как от огня. Полагаю, тем самым сделали бы лучше для обеих сторон. От головной боли я тоже стремился себя оградить, потому практически отошёл от дел, максимально подняв цены на свои услуги, — на мой взгляд, ценники были безумными, — и, сомневаясь, что кто-то вообще захочет столько платить. Растерять клиентов и остаться без средств к существованию не боялся. Заработанного в былые годы мне хватило бы на несколько жизней, тем более что я никогда не стремился к роскоши и склонен был соглашаться с мнением, гласившим, что счастье заключено вовсе не в деньгах. А потом жизнь свела меня с Келланом Своном, и это был, наверное, самый эпичный подъёб со стороны судьбы, какой только можно реально представить. Келлан предлагал заплатить вдвое больше того, что значилось в прайсе, но и задачу передо мной ставил — по его словам — не совсем заурядную. На встречу с ним меня толкнуло любопытство. Ничего кроме. До недавнего времени он не проявлял ко мне никакого интереса. Я слышал о нём. И слышал довольно много. О его супруге, кстати, тоже. Но их жизнь мало меня интересовала, я не просиживал часами в сети, разыскивая информацию из открытых источников, не пользовался связями, чтобы вытащить всю «чёрную» информацию. Они просто жили где-то поблизости, и наши жизни не должны были пересечься. Однако уйти от судьбы не удалось. Внешность обманчива. Я думал так, глядя на два снимка, предложенных Келланом для ознакомления. Продолжал думать и после первой встречи в реальности, всё сильнее убеждаясь в правдивости теории. Она редко давала сбои. Быть может, вообще ни разу не. Лицом к лицу мы впервые столкнулись на скачках. Заметили друг друга незадолго до официального представления, устроенного Келланом, выдававшим меня за своего давнего приятеля. Этот взгляд нельзя было не почувствовать. И много времени на поиски тратить не пришлось. Кэмерон стоял наверху и наблюдал за мной в бинокль. Я узнал Кэмерона сразу. Не мог не узнать. Фотографии господина адвоката и без того постоянно стояли у меня перед глазами. Поразительно, но, увидев его однажды, забыть и пройти мимо не получилось. Тогда я, конечно, не подозревал, что он — моя истинная пара, и интерес к нему был иного толка. Одно я знал совершенно точно: те два снимка не могли не зацепить. Слишком разные люди были на них запечатлены, и не заметить столь масштабные перемены мог только слепой. Да, люди действительно менялись с годами. Может, не все, но большинство. За любыми переменами стояли какие-то события. И никак не удавалось понять, почему мне так интересно — даже важно — знать, какие именно события привели к переменам во внешности и — самое главное — в характере Кэмерона Крэйга. Он не походил на типичного представителя богемы, у которого в голове ветер. Келлан мог не говорить ничего, я бы и сам догадался, что за глянцевой картинкой скрывается стальной характер и стремление к достижению вершин. Любыми методами. Любой ценой. Человек, живущий по принципу: если мир меня ненавидит, я не стану плакать. Вместо этого возненавижу в ответ. И посмотрим, кто выйдет из схватки победителем. Посмотрим, кому придётся платить по счетам. Он наблюдал долго, пристально, а потом, стоило поймать ответный взгляд, поспешил удалиться, растворившись в толпе. За годы жизни мне доводилось встречать самых разных омег, но это был первый — после смерти Брэдли — случай, когда я всерьёз заинтересовался. Меня зацепило и зацепило всерьёз. Это было что угодно, но никак не поверхностный интерес, что испаряется с рассветом, сразу же после того, как вы с объектом оказываетесь в одной постели, проводите вместе ночь и без сожалений прощаетесь. Он был привлекательным, несомненно, но меня интересовала, в первую очередь, не его внешняя привлекательность. Мне хотелось узнать его, как человека, а не как манекен. Понять. Как? Зачем? Почему? Что изменило его. Что подтолкнуло к Келлану. Что послужило основной причиной перманентной тоски, застывшей в его глазах, но тщательно маскируемой за тотальным равнодушием ко всему, что происходит вокруг. Они были красивой парой. Это подтвердил бы любой человек, однажды увидевший их вместе. Но при этом я никогда и нигде не видел пары менее гармоничной, как будто насильно связанных, сшитых по живому окровавленными нитками. Подобное впечатление складывалось не только на фоне рассказов Келлана, щедро делившегося своими опасениями и страхами относительно целостности собственной шкуры. Это явственно ощущалось. Чуть ли не кожей. И чем ближе я подходил к ним, тем сильнее эта дисгармония бросалась в глаза. Кто бы мог подумать тогда, что непродолжительный обмен короткими фразами и одно рукопожатие способны менять мир? Если бы мне однажды сказали что-то подобное, я незамедлительно посчитал бы собеседника сумасшедшим и прекратил разговор с ним. Но, как оказалось, именно пары фраз и рукопожатия было более чем достаточно. Стоило снять перчатку и прикоснуться к его ладони, как меня тут же прошило насквозь. Словно кто-то, стоя напротив, вскинул руку и, не задумываясь, не тратя время на длительные размышления, выпустил в меня разом всю обойму. Одна пуля за другой вошли в тело, и я остался лежать там, истекая кровью. На самом деле, не было никаких пуль. Только глаза человека, смотревшего на меня в упор. Блядские глаза с золотистыми крапинками на радужке. Блядские, конечно, в переносном смысле. Он не улыбался, не пытался кокетничать, как сделало бы на его месте девять омег из десяти, не подставлял руку под поцелуй, смущаясь и краснея ради приличия, а на деле стараясь скрыть интерес к незнакомцу. Блядские потому, что меня всерьёз зацепил их взгляд, заставив давно принятое решение пошатнуться, основательно поставив под сомнение его жизнеспособность. Потрясающе красивые, но при этом — печальные, серьёзные, сосредоточенные. Подозрение — самая яркая из проявленных эмоций. Он ни на секунду не поверил в сказочку о заботе. Он отовсюду ждал подвоха, а потому воспринимал меня в штыки. Не зря. Совсем не напрасно, ведь согласно первоначальному плану Келлана мне следовало ломать его, не жалея, нанося всё больше ран. До тех пор, пока он не сломается окончательно. Хотя... Глядя на него тогда, я неизменно возвращался мыслями к давнему, почти забытому разговору. Я не помнил, с чего он начался, и почему мы вдруг начали обсуждать омег, перестав уделять внимание делам, но одна фраза крепко засела в сознании, а теперь снова вышла на первый план. Омега, состоящий из острых углов. Именно так характеризовал своего любовника мой знакомый. И, нет, речь шла вовсе не о его теле, как можно подумать. Подобной характеристики удостоился характер. Если тот омега состоял из острых углов, то Кэмерон Крэйг целиком и полностью состоял из ядовитых шипов, которыми он пытался ранить всех и каждого. Мало кто знал, что этими шипами маскируются многочисленные трещины. Большие и маленькие. Едва заметные и огромные, пугающие одним фактом своего существования. Море их. Если бы Кэмерон был хрустальным или стеклянным, он бы запросто, в мгновение ока рассыпался от одного прикосновения. Ломать там, по сути, было нечего. Он уже давно был сломан. Но не сдавался. Мечтал отомстить тому, кто сделал его таким. И не нужно было быть гением экстрасенсорики или телепатии, чтобы догадаться, на чьей совести эта работа. Келлан не стремился откровенничать со мной обо всём. Не рассказывал, как так получилось, что они оказались связаны. По большей части, накачавшись алкоголем, он жалел себя и сетовал на собственную наивность, доверчивость, прочие черты характера, едва не стоившие ему места главы преступной группировки, как минимум. А, максимум, жизни. Растерянность промелькнула во взгляде Кэмерона лишь на пару мгновений. Он быстро взял себя в руки, снова вернулись отчуждённость и показная надменность, а губы презрительно сжались. Ты не привыкнешь к нему. Ты не привяжешься. Ты им не увлечёшься. Кажется, в своих попытках аутотренинга я был не одинок. Кэмерон делал то же самое. К чёрту истинность. К чёрту всё. Пытался убедить себя в этом. Что не привыкну. Не увлекусь. Не полюблю. Я повторял эти слова сотню раз. Мысленно и вслух. Убеждал, прикладываясь тем же вечером к виски в давно знакомом и так же давно облюбованном баре. Убеждал, вернувшись обратно в Штаты и отсчитывая дни до новой встречи. Убеждал, пытаясь забыться в объятиях давнего знакомого, по забавному стечению обстоятельств оказавшегося внешне во многом похожим на Кэмерона. Забавное такое совпадение. Забавное и раздражающее. Я надеялся выплыть, выполнить работу, уйти и забыть навсегда, но вместо этого всё сильнее увязал во всём этом. Безумие в самом ярком его проявлении. Концентрат сумасшествия. От истинности не было спасения. Но я ещё надеялся спастись. Какая поразительная наивность. Особенно в исполнении человека, топтавшего землю в течение — без малого — четырёх десятков лет, и видевшего всякое дерьмо. Кроме, пожалуй, того, что называется настоящей любовью. * Расслаблен и в чём-то даже беспечен. Уверен в собственном успехе, в том, что его никто не сможет победить. Это он стирает неугодных людей в порошок, а все остальные неизменно ломают об него зубы. В мыслях крутится актуальное замечание о том, что от столь завидной уверенности до падения всего один шаг, но я не тороплюсь раздавать советы, тем более — не собираюсь его о чём-то предостерегать. Он прав. С момента нашей первой встречи ничего не изменилось. Я по-прежнему не имею никакого отношения к «ёбанным семейным психологам». Психологи, начинающие и не очень, похоже, его прерогатива. Жизнь подкидывает мне отличный шанс. По сути, всё складывается само собой. Один к одному. Мне не приходится из кожи вон лезть, превращаясь в ужа на сковородке и придумывая предлоги для встречи. Келлан сам меня находит. Снова. Сбрасывает ранним утром сообщение с незнакомого номера. Мы только-только заканчиваем обсуждение с Кэмероном, сыграв несколько шахматных партий и разругавшись в пух и прах. Он снова говорит, что всё сделает сам, мне нужно лишь позаботиться о его племяннике. А я думаю о нашем разговоре в Портленде. Об откровениях и выборе. Ты или ребёнок. Как думаешь, Кэмерон, кого я выберу? Неужели, правда, считаешь, что смогу оставить тебя на растерзание ублюдку, который не станет с тобой церемониться и, при необходимости, повторит на бис сцену из кабинета? Ожоги, переломы, порезы... Достаточно однажды услышать эту историю, чтобы запомнить навеки. Без труда представить. Понять, почему ты так жаждешь его смерти. Понять и восхититься тем, что ты однажды решился на месть, а не сбежал, трусливо поджимая хвост и прячась где-нибудь в глуши, до конца дней своих. В сообщении адрес. Место нашей предполагаемой встречи. Келлан настолько фантастически уверен в том, что никто, кроме Кэмерона, не способен пойти против него, что, пожалуй, это даже смешно. В пустующем казино мы остаёмся один на один. Вообще-то я приезжаю в сопровождении нескольких человек, но их присутствие по итогу оказывается не обязательно. Разговаривать Келлан собирается исключительно со мной. И свою охрану отпускает. Иллюзия доверительных отношений. К моменту, когда он напоминает о себе, его мистификация перестаёт быть тайной. Я знаю, что он не был ранен или убит возле ресторана. Его там вообще не было. Вместо себя Келлан отправил на встречу двойника. Последнего и расстреляли у входа в здание. Последнего и похоронили. Удивительно, что на подземной стоянке Келлан сам полез под пули, а не подставил под них постороннего человека со своим лицом. Впрочем, ему нужна была достоверность. Нагнетал обстановку, готовился ко второму акту сомнительного спектакля. Акту под названием «Показательная смерть». Позволил специально нанятым людям ранить себя. Ублюдок. Знает всё это и Кэмерон. — Во мне погибли великий актёр и не менее великий сценарист, — замечает он, наливая себе виски; второй стакан остаётся пустым, поскольку я от предложения выпить отказываюсь. — Да, да, да. Вначале я действительно хотел, чтобы воспитанием Кэмерона занимался посторонний. Но потом подумал и решил слегка переиграть сценарий. Нет ничего прекраснее импровизации, иногда она приводит к гениальным творческим решениям. К тому же... Кому, как не мне, знать уязвимости моего дорогого и любимого супруга? Лучше меня его никто не способен выдрессировать. Вот я и решил. Уйти в тень, позволить ему дорваться до власти, а затем начать укрощение строптивого, слегка переписав и твою роль в постановке. Не ломать, а оберегать, чтобы он не двинулся крышей раньше времени и не погиб. Ты замечательно справился. Всё-таки его смерть не входит в мои планы. Эта игрушка мне пока не надоела... Очередная демонстрация того, насколько он охуенен, неповторим и гениален. Я предпочитаю молчание длинным ответным речам, но мысленно усмехаюсь. Келлан ошибается, думая, что никто из нас не заподозрил, что смерть была не настоящей. То есть, разумеется, настоящей, но не для него. Его призрак постоянно маячил за каждым из преступлений. Единственное достижение Келлана в том, что он виртуозно заметал следы, и доказать его причастность оказалось не так просто. Хотя, в итоге мы всё равно вышли на него. Жаль лишь потерянного времени. Жаль, что мы были столь беспечны в самом начале и похоронили двойника, не сделав генетическую экспертизу. Слишком легко... Слишком очевидно, что у ситуации имеется двойное дно. Дерьмо ведь не тонет, а твари вроде Келлана не умирают так просто. Игрушка? Есть ли на свете хоть один человек, которого Келлан не считает своей игрушкой или своей потенциальной игрушкой? С лёгкостью убив родителей и родного брата, он продолжает светиться самодовольством и иррациональной радостью, словно этими действиями сорвал огромный джек-пот. — Зачем ты меня позвал? — спрашиваю, глядя прямо перед собой. Его беспечность могла бы сыграть мне на руку. Пара минут, и он будет мёртв. Я могу это сделать без сожалений, может, даже с восторгом. Не было в моей жизни ни одного человека, которого я ненавидел бы столь же сильно, как его. И почему бы не дать ярости выход? Ответ приходит моментально. Потому. Потому, что это дело принципа для Кэмерона. И если есть на свете человек, который должен убить Келлана, то это только Кэмерон. — Новое задание. Ты ведь не откажешь мне в любезности и согласишься исполнить грязную работу? — заговорщицки подмигивает Келлан. — Разумеется, я заплачу. И снова по двойному тарифу. — Что за работа? — Шоу для благодарного зрителя. Мне нужно, чтобы ты убил моего племянника. На глазах у Кэмерона. Возьмёшься? Справишься? — спрашивает он. — Да, — не колеблясь, отвечаю ему и улыбаюсь, следуя прежним советам и не задавая дополнительных вопросов. — Я в тебе не сомневался, Чейзер, — произносит Келлан, салютуя мне стаканом и залпом выпивая его содержимое. * Кэмерон уезжает задолго до назначенного часа. Перед этим предпринимает последнюю попытку воздействия. Стучит в дверь моей спальни и произносит всего одно слово, повисающее между нами. Имя его племянника. После чего, не дождавшись ответных комментариев, удаляется, и последнее, что я вижу, прежде чем закрываю дверь — чёрная ткань его пальто. Взмах, и Кэмерон скрывается за поворотом. Одри. Одри, Одри, Одри и снова он же. Несколько дней мы только о нём и говорим. Вопрос, стоящий на повестке дня. Громкие заявления о том, что если я люблю Кэмерона, то обязательно исполню его желание. Брошусь спасать мальчишку, наплевав на, собственно, своего омегу. Необходимость сделать выбор — это то, что я ненавижу больше всего на свете. Как минимум, один пункт из числа самых-самых отвратительных вещей на земле. Необходимость сделать выбор — это то, что мне приходилось проворачивать неоднократно. С годами ничего не изменилось. — Наш договор в силе? — интересуется Келлан. — Разумеется, — отделываюсь коротким ответом и получаю дальнейшие инструкции. Дом, в котором он назначает встречу и мне, и Кэмерону выглядит величественно снаружи, но внутри все давно обветшало, утратило былой лоск и производит гнетущее впечатление. Лучшие декорации для сегодняшней постановки. Келлан делает знак рукой, предлагая следовать за ним, и мы в молчании поднимаемся на второй этаж. Ступеньки скрипят под ногами. Кажется, ещё немного, и они окончательно распадутся на отдельные щепки. Однако они выдерживают, и мы останавливаемся у двери. Келлан поворачивает ключ в замке и приглашает пройти внутрь. Комната пустует — одни голые стены. Одри стоит у стены, прижимаясь к ней спиной и безуспешно пытаясь слиться с мраморной крошкой. Когда он замечает «любимого дядю», с и без того поразительно бледного лица окончательно сходят все краски, а нижняя губа начинает подрагивать. Он и сам едва держится. Его колотит и трясёт. Ещё немного, и мальчишка разрыдается. Хотя, судя по тому, как он выглядит, только этим он в последнее время и занимался. Спутанные волосы, тёмные пятна на коже. Где-то грязь, размытая слезами, где-то синяки. А ещё свежая ссадина на губе. То ли работа Келлана, вымещавшего злость на ненавистном племяннике, то ли того, кто перевозил ребёнка сюда из прежнего укрытия и пытался успокоить единственным известным ему методом. Твари. Ещё немного, и от вас мокрого места не останется. Как и от вашего лидера. Впрочем, знать вам об этом не обязательно. Вам всем суждено передохнуть в счастливом неведении. — Ну же, Одри, улыбнись, — радушно произносит Келлан. — Или ты не рад меня видеть? Одри молчит. Да уж. Радости выше крыши. — Оставайся с ним, — говорит Келлан, пропуская меня внутрь помещения и отдавая ключ. — Понадобитесь — позову. — Хорошо, — отвечаю коротко. Он скрывается за дверью. Я слышу шаги. Действительно уходит, оставляя нас с сыном Эндрю наедине. — Одри, — зову мальчишку по имени. Он перестаёт сверлить пол взглядом и с недоверием смотрит на меня. Неудивительно. Если бы ко мне в компании мучителя пришёл визитёр, я бы тоже не обрадовался и не начал восторженно прыгать, предвкушая захватывающие приключения. Одри открывает рот и пытается что-то мне сказать. Сначала его губы беззвучно шевелятся. Он что-то произносит, но голос раз за разом его предаёт. Получается далеко не сразу. — Он убил папу, — шепчет Одри. — И дядю Бруклина... Знаю. Я всё это уже знаю. А ещё он убил твоих дедушку и деда. Да, пацан, их тоже грохнул этот урод. Уверенно и безжалостно прикончил собственных родителей. И не посчитал свой поступок аморальным. Напротив, записал его в число великих достижений. Я прикладываю палец к губам, предлагая ему на время замолчать. Несколько минут уходит на осмотр и обыск комнаты. Скрытые камеры, подслушивающие устройства... Всё, что угодно. Разумеется, комната не похожа на оборудованный по последнему слову шпионской техники кабинет, но перестраховка лишней не будет. А осознание того, что Келлан беспечен и до бесконечности уверен в собственной победе, — лучшее открытие этого вечера. Он думает, что и сегодня всё разыграет, как по нотам. Конечно, он ошибается. После того, как с обыском всё кончено, я подхожу ближе, опускаюсь перед ребёнком на одно колено и протягиваю ему руку. — А теперь послушай меня... — говорю так тихо, что сам едва слышу свои слова. Одри внимательно смотрит на меня, едва заметно кивает и моментально обращается в слух. Я начинаю излагать план действий. Как себя вести внизу. Что делать, а каких поступков лучше избегать. Старые знания в новом воплощении. Очередная военная операция, и снова я во главе маленького отряда. Нельзя сказать, что я отлично управляюсь с детьми. Нельзя сказать, что за время, проведённое под одной крышей, когда Одри и его папа жили в доме Кэмерона, мы успели подружиться. По большей части, мы практически не разговаривали, лишь пересекались время от времени. Однажды Одри рассказывал о том, что мечтает завести собаку, но папа категоричен. Считает, что псине не место в городской квартире. Один раз я видел, как Кэмерон помогал ему делать домашнее задание. Эндрю спал, а потому обязанности родителя взял на себя Кэм. Они сидели за столом, склонившись над тетрадью, и Кэмерон что-то старательно раскладывал по полочкам, объясняя. Заметив меня, он улыбнулся и предложил Одри похвастаться своими успехами перед зрителем. Между нами не было стопроцентного доверия, но мне следовало убедить мальчишку в том, что я не причиню ему вреда. Мне можно доверять. На меня можно положиться. И лучше делать всё так, как я скажу, тогда мы все выберемся отсюда целыми и невредимыми. Играть спектакль до самого конца, чтобы у Келлана не возникло ни единого сомнения. — Всё будет хорошо, — говорю я ему. — Обещаете? — Обещаю. Он неуверенно, с осторожностью протягивает маленькую ладошку, и я крепко сжимаю её в своей руке. На мгновение прикрываю глаза, думая о человеке, который вот-вот переступит порог этого злосчастного дома. Вообще-то я думаю о нём, не переставая, но сейчас мысли особенно яркие, беспокойные, отчаянные. Я не могу выбросить его из головы ни на мгновение. Верь мне, Кэмерон... Пожалуйста, верь мне. Как и предполагал. План Кэмерона рассыпается в пыль. Когда мы с Одри оказываемся внизу, картина, предстающая перед глазами, абсолютно не радует и не вдохновляет. Метательные ножи разбросаны по полу, один — в руках Келлана. Лезвие, щекочущее горло Кэмерону. Вот-вот наступит решающий момент. Точка невозврата. Одно движение, и мир рассыплется на части, а, может, и вовсе прекратит существование. Во всяком случае, мой персональный мир. Кэмерон смотрит на меня неотрывно. С трудом сглатывает. Он на пределе. Для него видеть меня здесь — удар. Мои слова — удар двойной. В его глазах я без труда прочитываю сотни невысказанных слов, а напряжение растекается в воздухе, словно нефть по водной глади. Мешает дышать, держит за горло, играет на нём когтями, приноравливаясь и готовясь нанести сокрушительный удар. Келлан продолжает активно заниматься самолюбованием. Насмехается, устраивает форменную клоунаду, а затем отдаёт приказ об убийстве. Недрогнувшим голосом. Кэмерон ожидаемо бросается вперёд, я вскидываю руку и стреляю, точно зная, что не промахнусь. Мой дед был прав, говоря, что руки всегда помнят оружие. Мои точно помнят. Раз. Два. Три. Выстрелы, разрывающие тишину. Верь мне, Кэмерон. Я никогда тебя не предам. * Сообщение об уничтоженных союзниках Келлана приходит в тот момент, когда я, уложив Одри спать, сажусь за руль и собираюсь вернуться туда, откуда недавно уехал. Пишу ответ и бросаю телефон на пассажирское сиденье. Ещё один повод для беспокойства долой. Не то чтобы я сомневался в успехе операции. Но одно дело — предполагать, совсем другое — знать наверняка, что столкновение завершилось победой. Дождь усиливается, погода портится. К тому времени, когда я оказываюсь на территории особняка Крэйгов, льёт, как из ведра. Кэмерона всё нет. Я раскрываю зонтик и собираюсь войти в здание, но не успеваю. Дверь отворяется прежде, чем успеваю сделать шаг. Он появляется на пороге. На щеке — царапина, оставленная лезвием ножа. Запекшаяся багряная полоска. И руки в крови... Увидев меня, он швыряет нож. В мгновение ока преодолевает расстояние, нас разделяющее, прижимается крепко-крепко, словно боится, что я растаю. Или того, что, на самом деле, меня здесь нет, и это всё, не более чем иллюзия. Желанное видение, появившееся на фоне перенапряжения. Продолжая держать над нами раскрытый зонт, я обнимаю его одной рукой. Кэмерон дрожит. Ему всё ещё страшно, больно, плохо. Все те раны, что когда-то были нанесены Келланом, снова открылись и кровоточат, выталкивая гнилую кровь, заживая так, как должны были зажить когда-то, но были залатаны на скорую руку, оттого не переставали болеть. Омега, состоящий из острых углов. И из шипов, которыми он старался оцарапать каждого, кто появлялся у него на пути. На самом деле, хрупкий, словно тонкая стеклянная пластинка, покрытая всё теми же трещинами, о которых я думал неоднократно, державшаяся на честном слове, и лишь по удивительному стечению обстоятельств не рассыпавшаяся на части. — Увези меня отсюда, — шепчет он. — Пожалуйста... И кто я такой, чтобы ослушаться приказа, который вовсе не приказ, а, скорее, мольба? Крик о помощи. Вполне оправданное нежелание оставаться здесь. К вечеру все улики будут уничтожены, как и союзники Келлана. О его внезапном воскрешении никто не узнает. Келлан Свон мёртв. На этот раз, действительно. Больше он тебя не потревожит. Новый день мы встречаем на побережье. Дождь всё ещё льёт, а потому мы сидим в машине, не высовываясь на улицу. Единственное исключение — непродолжительный променад к кафе, открывающемуся рано и продающему напитки на вынос. Кэмерон согревается горячим кофе, обхватив стаканчик руками и делая небольшие глотки. Сначала мы молчим, а потом наступает она, череда внезапных откровений. По большей части, говорит Кэмерон. И я внимательно слушаю, прекрасно понимая, как сильно ему нужно выговориться. Как долго внутри него копилась вся эта дрянь. Как долго он мучил себя, не позволяя эмоциям прорваться наружу. Мальчик по имени Боль. Она — его неизменная спутница и закадычная подружка. С момента гибели старших Крэйгов и до недавнего времени. Изматывающая, изнуряющая, рвущая нервы и заставляющая страдать. Уже не мальчик... Но имя всё ещё актуально. Я притягиваю его ближе к себе. Обнимаю и оставляю невесомый поцелуй на волосах, когда он прижимается затылком к моему плечу. Кэмерон вертит в руках опустевший стаканчик из-под кофе. Дрожь постепенно уходит. Кэмерон расслабляется, дыхание его становится ровным и спокойным. Он измотан. Устал и хочет спать. Потому совсем неудивительно, что вскоре действительно засыпает. Осторожно поглаживаю его по плечу, крепко удерживая в объятиях и не отпуская ни на секунду. И вспоминаю своего деда. Истории, связанные с Освальдом, которые он рассказывал мне сотни раз. Истории, которые казались смешными на фоне рассуждений об истинности, которой я не знал, а трогательными и сентиментальными были лишь потому, что напрямую касались моей семьи. Первый взгляд, первое прикосновение, первый поцелуй... Им довелось прожить вместе всего ничего, а потом дедушки не стало. Ральф Чейз хранил эти воспоминания до самого последнего дня своей жизни. Обожал своего истинного и отказывался смотреть на других омег. Они не были ему нужны, они не могли заменить ему Освальда. Забавно, наверное, в моём возрасте, после стольких лет цинизма и насмешек над системой существования истинных пар, вдруг осознавать, что, да, я отлично понимаю Ральфа. И все его былые рассказы теперь воспринимаются иначе, острее. Будто под кожу проникают. И все его слова как будто отпечатываются на сердце. Правда, имя Освальд автоматически меняется на имя Кэмерон. В остальном, дед, мы так с тобой похожи. Не зря я был единственным, с кем ты так запросто находил общий язык. Я не волшебник. Так стань им… Похоже, у меня появилась весомая причина, если не стать, то хотя бы попытаться. И сделать, наконец, реальностью то, о чём так долго говорили, сотрясая воздух, другие люди. Ладонь касается тёплой щеки, поглаживая. Я смотрю на него и думаю... У тебя будет белый фрак, Кэмми. У тебя будет семья. У тебя будет всё, о чём только помечтаешь. Твоя жизнь будет сказочной. Я сделаю её такой. Я исцелю твои раны. И больше никаких трещин. Никогда. Обещаю. Отныне и навеки твой — только твой — Дэриэн Чейз.