Сбежавшие

      Рома уставший домой с работы приходит, ночная смена в одной из систем, где надо постоянно сидеть перед светящимся монитором, подмечая малейшие изменения — не самая трудная, но однозначно выматывающая, поэтому Зобнин, не раздеваясь, падает на кровать, решив дать себе хоть каплю передышки. А ведь днем надо проснуться вовремя, система иначе не позволит. Как же он устал жить по этой глупой системе и смотреть на глупых людей, которые не желают вырваться. Которые не желают быть свободными.       В комнате раздается громкий писк, который обозначает одно — для него важное объявление от вышестоящих, такое пропускать нельзя, но сейчас Роме пофиг, и он игнорирует первое предупреждение       Ромка особо не жалует эту глупую систему автоматических уведомлений, что громким голосом разносится по квартире. Сейчас и шагу ступить нельзя — за тобой наблюдают камеры, а уж тем более, если ты не совсем просто человек. Зобнин — донор, и слушая противно-монотонный женский голос, делает для себя неутешительный вывод. — Всем свободным донорам явиться в течение дня в главный научный штаб. Повторяю, всем донорам явится… — дальше Рома не слушает, ведь знает, что это не просто так. И поэтому решает подождать хотя бы пару часов, чтоб узнать, что же будет, все же, жизнь его акцептора ему дорога.       От своего друга, Сашки Головина, которого скоро вновь отправят на какое-то мутное задание, он слышал, что в соседнем городе-государстве назревает что-то грандиозное. А раз оно грядет, то грядет и битва за ресурсы на это самое что-то. И вот Роме это не нравится, потому что он, чувствуя все приступы отдачи, осознает, что его акцептор — на этой войне, только вот вопрос со стороной. Но ведь в душе Роме уже похуй на все, его не волнует государство, он уже забил на войну. Он устал не спать неделями, пока его акцептор где-то сражается, он устал находиться в полусонном состоянии, он просто устал. Но порвать связь… на такое он просто не сможет решиться, ведь почувствует себя предателем.       Зобнин пишет тому самому Сашке сообщение, прося узнать, что же там творится, а сам потихоньку гасит активность в доме. Пусть уж лучше подумают, что Рома проспал и нарушил режим, чем намеренно не подчинился государству. Не иди туда, Рома. Это пиздец. Они выясняют связи у доноров. Многим разрывают.       Сообщение от Саши слишком короткое, словно тот писал в дикой спешке и под впечатлениями, а это означало, что все плохо. Оно и понятно, никому не нужны доноры, чьи акцепторы в чужом государстве, тут уж проще разорвать связь так, чтоб ни себе, ни другим. И что-то Роме подсказывает, что он будет в числе этих самых доноров, а он еще хочет жить. И, желательно, таки найти своего акцептора.       Зобнин понимает, что пора паковать чемоданы, ведь спецслужбы уже прочитали это сообщение. За ним определенно выехали. Поэтому Рома в спешке садится за компьютер, чистит с него всю информацию о себе, тяжелым и внимательным взглядом все-все проверяя, все возможные бумажные носители информации сжигает, не заботясь о безопасности, а после надевает новую, удобную одежду. Сбор рюкзака проходит так же быстро, однако все валится из трясущихся рук, и телефон, самый необходимый гаджет, бьется об пол. За ним не должно остаться следов, и это правило — основа выживания. — Пофиг уже, — мысли в слух, — оно и к лучшему, — Рома резко выдыхает, когда его накрывает отдачей.       Тело мгновенно наполняет усталость, Зобнин валится с ног, зрение расплывается и глаза так сложно держать открытыми. Только вот в сон он не провалится, и в таких ситуациях Рома обычно просто отлеживался, но сейчас у него элементарно нет времени, он собирается из последних сил, надеясь, чтоб отдача не усилилась, ведь тогда он просто не сбежит.       В дверь стучат, и осознание прошивает мысли — это за ним, он не успел. Рома понимает, что сейчас сделает глупость, ведь в таком состоянии лучше тупо лечь и лежать, но Зобнин прячет рюкзак в шкаф, а сам открывает окно и встает на широкий подоконник. Одной рукой закрывая окно за собой так, чтоб смочь потом выйти, а другой держась за карниз сверху, Рома передвигается на участок стены в середине между окнами, там его не заметят. Если смотреть вниз — 17 серых этажей серого города, до боли однотипного. Через щелку в окне он слышит звук взламываемой двери. Люди в черном переговариваются, и с каждым их словом руки у Зобнина слабеют, шанс упасть слишком высокий. Рома пока что держится на одной силе воли, ведь без этого никуда. Он же донор, он должен быть сильным.       Однако его проносит — полицаи, что пришли по его душу и связь, не находят ничего, даже глупо спрятанного рюкзака, и уходят, не закрыв за собой дверь. Ромка чудом заползает обратно в квартиру, отдача его отпускает, поэтому Зобнин подхватывает свой рюкзак и бежит. Прочь отсюда. Прочь от серого города, которому важна только власть и ресурсы. Прочь от места, где люди не считаются за людей.       Рома выходит на улицу, сливаясь с бездушной толпой и направляется к границе города, откуда будет шансы уйти. Желательно, далеко.

***

      Александр сидит у костра со своим маленьким отрядом, который ходит от поселения к поселению, собирая вести и так же разнося их по миру. Только вот Ерохин родился вне города, он привык к дикой жизни среди погибшего мира, и даже сейчас они планируют пойти по разрушенной дороге, которая приведет их к поселению, родному для Ерохина. Откуда тот и начал ходить по свету, собирая свою маленькую компанию. — Саш, мы завтра к Денису топаем? — Лунев, что сидит рядом, подает голос. Он пришел в отряд несколько лет назад, весь потерянный и разбитый, и столько времени он пытается найти что-то в бесконечных поисках, что Ерохину его элементарно жалко. — Конечно идем, у кого нам карты еще брать, — и ведь правда, Денис, сбежавший из одного из городов-государств и устроивший себе хитрый домик в лесу, был постоянным поставщиком информации и техники. У Черышева была своя история, и до нее никто не докапывался, но все, что было известно — тот был крупным ученым, поэтому все научное и перенес с собой, поставляя вот таким путникам.       Слева от Лунева сидят братья Миранчуки, совсем еще молодые, которых Ерохин подобрал в деревушке, разрушенной войной. Тогда им было лет тринадцать, но малые и ушлые, они сразу заняли место в компании, следуя за Александром по пятам. И сейчас семнадцатилетние мальчишки — мастера в добыче провианта, именно они легко грабят караваны военных или ловко выторговывают еду в деревнях. Ерохин не знает, что бы делал, если бы не забрал тогда этих детей с собой.       А следом за ними, завершая круг, сидят Смолов и Кокорин — донор и акцептор, которые до этого также шатались по миру, ведь оба родились в походных условиях. Однако Саша Кокорин слишком редко использовал свою способность — пирокинез, не позволяя своему донору страдать. Нет смысла. И они не были парой, как могли подумать многие. Скорее, друзья с детства, многое прошедшие вместе. Зато сейчас между ними полное доверие. — Алекс — Тоша называет Ерохина только так, чтоб не путать с Кокориным, — что у нас по запасам? Нам хватит до поселения? — видно же, что волнуется ребенок за их маленькую группу, до сих пор в голове воспоминания голодного детства. — Тоха, — вместо Александра внезапно отвечает Федя, который подсаживается ближе к близнецам, — не волнуйся, уж до Черышева нам хватит, — а после обнимает обоих Миранчуков, успокаивая. Все-таки, ими он дорожит. Кокорин на эту картину лишь фыркает, бурча что-то про голубей, которых в этом мире, к слову, не осталось. — Ладно, ребята, отбой, — Алекс отдает приказ, а после оглядывает свой отряд, — Саш, останься со мной на стреме постоять.       Ведь в их время боятся нужно только людей — главных зверей этой планеты, да отвратительной погоды и отравленной земли. Животных практически не осталось, лишь самая малость одомашненных, да всякая мелочь вроде бельчат и зайчат. Но и те долго не живут — травятся огромными дозами радиации, оставшейся после войны, уничтожившей мир. Люди, вон, адаптировались к радиации, уже не так важно ее присутствие, организм научился переносить крупные дозы.       Кокорин чуть гасит костер, а после садится на бревно рядом с Алексом, начиная разговор ни о чем. Ночь будет долгая.       Лунев в палатке долго переговаривается со Смоловым, обсуждая слишком важное и нужное. — Федь, ты действительно хочешь уйти? — Ведь Андрей знает, как много тот скитался, так что теперь? — Да, Андрей, да, я слишком много ходил. Я хочу уже осесть где-нибудь с Сашкой и близнецами под боком, — ох уж эти близнецы, к которым Федя так привязался. — Что вообще об этом Саша говорит, он же твой акцептор, не забывай, — вот уж действительно важно, ведь Смолов слишком сильно влюбился в близнецов, хоть и связан с Кокориным. — Мы не будем рвать связь, если ты об этом, — и смотрит на Андрея многозначительно, словно предугадывает чужие вопросы, — я говорил с Сашей, он сам хочет осесть, и даже знает где. И уж тем более, он не против моих отношений с близнецами, — Лунев на это вопросительно выгибает бровь, — ты же знаешь, наша связь, она ведь по сути ничего не дает, так что у нее нет такой силы. — Ладно, я понял. И я надеюсь, что с близнецами у тебя серьезно. Я не зря их воспитывал, — смотрит строго, намекая на то, что будет, если Смолов не уследит за Миранчуками.       Федя не отвечает, лишь выходит из палатки, оставляя Андрея в одиночестве, и перемещается к своей, которую делит с Сашей. Места с похожими, к сожалению, нет.       На следующее утро они очень быстро выдвигаются в путь, доходя до Дениса за четыре часа. Тот, как обычно, радушен, и со своей яркой улыбкой встречает гостей, приглашая остаться. — Ден, прости, но нет, нам еще идти. Что у тебя новенького? — Ерохин, обычно командующий своим отрядом, сейчас ведет импровизированные переговоры. — Я для вас карту подготовил, заберете? И да, вам нужно что-то для вашей электроники? — Денис привык основательно снабжать путников, а уж с этими у него прекрасные отношения, ведь именно Александр когда-то вывел заплутавшего в лесах ученого. Так что Ерохин забирает уже готовое, попутно узнавая новости. — Прости, Саш, ничего нет, хотя я вот слышал про то, что у них новая бойня готовится, акцепторов обе стороны тренируют. — Как думаешь, что они в этот раз снесут? — пессимистично, но уж в таком мире они живут, пора к этому привыкать. — Чьи-то жизни, это точно.       На этом разговор оканчивается, и вся компания дружно уходит подальше от дома Дениса. Все-таки, тот еще ученый, и частенько с чем-то экспериментирует.

***

      Далер сильно нервничает, когда ему объявляют новое задание на выезде. Хвост дергается, чует неладное, а руки дрожат — очень плохой знак для гибрида, шестое чувство которого вопит о чем-то грядущем. — Кузяев, твоя задача — провести замеры на нужном участке, результаты занести в протокол, — начальник смотрит придирчиво строго, ему не нравится получеловек-полурысь перед ним, да и сам Далер такую жизнь не выбирал. — С тобой будет охрана, не забывай об этом. И помни, что ты делаешь все во благо государства.       Конечно, он же эколог, и в тех условиях, в которых они живут, это слово неизменно вызывает смех. Какой тут эколог, когда ПДК зашкаливают везде, когда старые нормы перекрываются новыми, чтоб все на бумагах выглядело не так страшно, а в реале тысячи людей продолжали умирать от отравления. Но делать нечего.       Кузяев сидит в машине, стараясь не слушать разговор сопровождающих военных, но чуткий кошачий слух доносит обрывки фраз: «… тюрьму построят», «Война будет, ты же в курсе», и Далер понимает, что все результаты придется подделывать, ведь вот оно — благо государства — новые запреты, новые принудительные работы для людей, нарушивших глупые правила. Ему так страшно, ведь он понимает, что в эту самую новую тюрьму может и сам угодить, как только станет не угоден руководству, а ведь он и так ходит по грани, как и любой ученый. Знания тут нужны лишь тогда, когда их использования приведут к большей власти.       Гибрид дрожащими руками замеры проводит, с ужасом глядя на показания датчиков. Счетчик Гейгера жутко шкалит, и такого Далер просто не может пропустить, не говоря уж о результатах исследования на отравляющие вещества. Количество тяжелых металлов также превосходит норму, и Кузяев понимает, что подделать такие результаты он не может, поэтому вносит все в протокол, как есть. Далер просто не может допустить строительство этой тюрьмы. — Я думал, ты разумней, гибрид, — чуть ли не выплевывает начальник, когда видит отчет, — переделывай, быстро, нам нужны адекватные результаты — Я не собираюсь позволять людям травиться этой сранью, — и дерзит, потому что знает, что сейчас он за правое дело. — Переделал весь отчет. Ты разве еще не понял: государству похуй на твоих людей. Есть цель, есть формальности, и это — одна из них, — голос железный, но сейчас Кузяева это не волнует. — Я. Ничего. Не буду. Переделывать, — чеканит слово за словом, потому что важно, потому что нужно. — Хорошо, — а после морда начальника искривляется в жуткой ухмылке, — избавьтесь от него, — кидает воякам.       И теперь до Далера доходит вся серьезность ситуации, к нему приближаются несколько солдат, среди них могут быть акцепторы, и он делает единственную попытку сбежать — стартует с максимальной скоростью, уповая на свою звериную сущность, которая должна помочь в борьбе за свою шкуру.       Он чувствует погоню, видит, как в него палят, но зверь внутри, рысь — хитрее, быстрее, она уводит прочь, и Кузяев позволяет себе передышку лишь после того, как ловкими кошачьими движениями залезает на дерево, чья высота открывает обзор на окрестности — дорога, потрескавшаяся с одной стороны, с другой — город, его родной город, куда больше нет дороги. Его ведь выпишут из всех баз данных, у него больше ничего нет. У него даже на руках ничего нет. Далер кое-как усаживается на ветке, облокачиваясь на ствол дерева, и прикрывает глаза, надеясь отдохнуть пару минут.