Глупо. Самонадеянно. Бессмысленно и беспощадно. Марко совершенно не понимает, на кой-черт, он вообще признался Джеки. В голову закрадывается тревожный червячок сомнения. А подумал ли он о её чувствах: нужно ли было ей это признание, насколько неудобно было её положение в тот момент; да и так ли необходимо оно было ему в действительности? Может быть, всё это лишь — глупое влияние Стар на него. Ведь он бы точно так сам никогда не поступил; обдумал бы все тысячу раз, взвесил все за и против и уж тогда и только тогда со стопроцентной гарантией никогда бы не позвал Джеки Линн-Томас на эту прогулку. Ага, именно так все и было бы. Он бы продолжал свою десятилетнюю слежку за ней, пока Джеки не выпустилась бы из школы и поступила в университет. Или… Это переросло в нездоровую одержимость ей, он бы стал безумным маньяком, выискивающим несчастную девушку и её родственников…
Но в его жизнь совершенно внезапно, вот так вот, как только она и может — словно свалившись с луны, с легким порывом ветра ворвалась Стар. Добрая волшебница из страны Оз. Вся такая же непредсказуемая и сумбурная, как и вся её жизнь. Веселая, смешная и совершенно необыкновенная, какие только и падают девушки с луны. Стар умела создавать хаос из ничего, ловко переворачивать всю жизнь с ног на голову. И все это у неё получалось так и легко и просто, словно у сказочной феи — по взмаху волшебной палочки, что Марко невольно и сам поверил, понадеялся на, знаете, только без шуток, — обыкновенное человеческое чудо. Только Марко ведь вовсе не фея и уж точно не сказочный принц из волшебной страны, и максимум, что ему светит — палочка, да и то скорее кишечная.
Марко старается особенно не тосковать, смотрит на небо — серое, грустное совсем. Глядишь, вот-вот тяжелыми гроздьями дождь сорвётся на землю, смоет Марко — мелкую никчемную песчинку среди океана подобных — с лица Эхо-Крик, никто и не заметит. И он почти уже смеется над собой, не как сумасшедший, а так, что ли, вымученно. Когда жизнь втаптывает тебя в грязь лицом, когда ты уже по уши в дерьме… Но от чего-то хочется смеяться над всякими глупостями. От чего-то хочется верить, что все ещё наладиться, все ещё будет — будь здоров. Наверное, от того, что ты все ещё жив. Вот, так и Марко, идёт и тихонько посмеивается над тем, что ему бы на заднем фоне определённо не помешал какой-нибудь сопливый саундтрек.
Серый гравий уныло шуршит под ногами. Хоть как-то отвлекает от дурных мыслей. Ноги почему-то заплетаются и потрёпанные кеды шаркают о сырой асфальт. В другой раз оно бы определённо вывело парня из душевного равновесия, но сейчас Марко точно не в том состоянии, чтобы орать на несчастный асфальт. Голову заполняют тысячи мыслей, унося сознание куда-то далеко за собой. Он смотрит на верх. Тучи на небе — под стать настроению, такие же тяжелые, хмурые совсем, вот-вот свалятся на уставшую голову. Бледноликое солнце безмолвно скрылось за их плотной завесой, и не собирается показываться в ближайшие пару часов это уж точно. Марко, будь бы он солнцем, тоже наверняка бы не показывался из-за туч, как минимум ближайшие пару дней. Но, увы. Солнышком его называет только мама.
Юноша хандрит, и это факт. Грустно это, когда разбиваются твои мечты и надежды.И дело, наверное, даже не в Джеки или его наивной влюблённости. Дело в его взгляде на жизнь, как на идеальную картинку мира, взирающую на лица прохожих с тусклых экранов билбордов. Дело в скрупулезной педантичности и расчетах на идеальную красную дорожку, по которой он пройдёт в этот самый мир с гордо поднятой вверх головой. Но так или иначе, когда-нибудь всё идёт наперекосяк. Вот так просто. Раз, и вся твоя жизнь меняется в одночасье, переворачивается с ног на голову. И когда эта иллюзия контроля рассеивается, словно лёгкое облачко дыма, сразу становиться как-то не по себе. Словно вся твоя жизнь была обманом. Так и Марко, он идёт, устало смеряя взглядом скользкую дорожку асфальта, расплывающуюся перед глазами, и всё никак не может понять, в какой момент что-то пошло не так.
Другое дело — Стар. Вечно всё у неё идёт не по плану, да и вряд ли он вообще есть у девушки. Стар — это сплошное сумасшествие, сумбур и праздник. Стар — это воплощение вселенского хаоса и беспорядка; это фейерверки и взрывы в её глазах-звездочках; это перья и блестки в копне пшеничных волос; это самое наивное счастье и радость в чистом виде. Ба-бах в его стопроцентной концентрации. И у неё нет дурацких несбывшихся планов, нет огорчений — только грандиозные мечты и улыбка до ушей. Она живет здесь и сейчас, и сама творит свою историю. Легко подстраивается под жизнь, словно быстро скользя по водной горке в аквапарке. Стар балуются, балагурит и творит бесчинства. Стар любит сказочных нарвалов, смешные цветастые платья и волшебную треугольную еду — начос — название которой никак не может выучить. Стар…
Стар стоит на школьной парковке и яростно отчитывает Тома Люсайтора за курение, опасную езду на мотоцикле, за его шлю… В её звонком детском голосе сейчас столько тревожности и грусти, что Марко вновь невольно становиться не по себе. Стар она же фея и сказка, как ни крути; звездочки пляшут в волосах-паутинках. Только сейчас волосы беспорядочно выбились из-под ободка с забавными рожками, вьются на ветру легкие белесые пряди. Дутые искусанные губы обиженно подрагивают — ну что же ты не слушаешь меня, дурачок, ну повернись же ко мне — а тонкие светлые брови нахмурились у самой переносицы. Вид у неё уставший, жалкий совсем. Вид подбитого звереныша. Но она не сдаётся, всё машет руками, злится, дуется, а невозмутимый Люсайтор стоит как ни в чем не бывало, сыплет едкой горечью с губ.
Пепел выжженный, серый, сыплется наземь под ноги, руки трясутся — длинные прозрачные пальцы, тонкие вены — нервно дрожит тлеющий косяк. Дым зыбкой рябью растворяется в прохладном утреннем воздухе, размывая строгие черты лица. Гордый орлиный профиль, острый мужественный подбородок, высокие скулы; губы искусанные, темные измяты в кривой усмешке. Зрачки, черные угли, не по-доброму сверкают — беги, иначе обожжешься. А волосы рыжие-рыжие, почти красные, полыхают на фоне безжизненно-серого неба. И только лицо хмурое, уставшее и, кажется, отдаёт каким-то лилово-серым. Том устал. Устал не от неё, устал от жизни, устал от жизни без неё. Но он молчит, флегматично фыркает и молчит.
У Марко нехорошее предчувствие. Он напрягается, передергивает ссутуленными плечами и поправляет лямки рюкзака на плечах. Внимательно смотрит в их сторону.
Смотрит, смотрит, смотрит. Вглядывается в выражения их лиц, мимику, движения. Наблюдает, готовый вот-вот броситься на помощь девчонке. Его что-то откровенно беспокоит. Зыбко колышется на периферии сознания. Потому что это не похоже на обычного Тома; это похоже на затишье перед бурей.
Том — эгоист; Том — говнюк; Том — мерзавец и подонок. Том сидит на задней парте в кабинете психотерапии и пытается побороть внезапные вспышки гнева. Он совершенно не умеет молчать в ответ. И никогда не молчит.
Такой классический плохой парень — эталонное клише среди глухой американской беллетристики. По школе ходило много разных разговоров о нём.
Больно ублюдок… Отбитый на всю голову, это уж точно… Безумно горяч… Марко посматривал на него с опаской, но не боялся (и уж точно не хотел), ведь Люсайтор не представлял для него опасности. Вернее,
он для Тома — слишком мелкая рыбёшка. Незаметный правильный мальчик, дела до которого вовсе никому нет.
Том же наоборот всегда являлся притяжением всеобщего внимания. Ещё бы. Загадочный харизматичный красавчик; в темных зрачках клубится огненный дым. Костяшки бледных рук сбиты в кровь, на высокой (кажется, сломанной) переносице пластырь, стройная подтянутая фигура. Эдвард из «Сумерек» нервно курит в сторонке. От Тома пахнет сигаретами
Marlboro, ночными дорогами и машинным маслом. Байк Люсайтора, подстать ему, чёрный, как сажа, с яркими всполохами пламени нарисованного на крыльях. На плечи накинута кожаная косуха. А на лбу клеймо
психа. У Марко — красивый ярлык
тихони. Он всего лишь молчит и наблюдает. Поэтому и знает гораздо больше, чем все остальные.
Знает, что Том сидит прямо за ним на сеансах психотерапии, на той самой последней парте. Знает, что Тому абсолютно плевать на всех и вся. В его наушниках на всю играет хеви-метал, а под черной майкой бурно кипит алая кровь. На губах вместе с багровой солью застыл горький пепел, а за едкой дымкой в глазах прячется нечто, о чем Люсайтор предпочитает умалчивать.
Поэтому сейчас, когда Том так снисходительно спокоен, когда ветер беспечно мешает судорожное пламя его волос с золотыми кудрями Стар, Марко от чего-то становиться совсем беспокойно. Он видит этот взгляд, когда угли накаляются едва ли не до красна. Видит как сгущается чёрный дым во взоре Люсайтора. Видит, как его тонкие полупрозрачные ладони нервно дрожат. Как он методично отряхивает помятый бычок от дымящегося серого пепла. Видит и, что страшно, молчит.
Том старается не смотреть на неё. Том старается успокоить волнение, красными разводами пульсирующее в калёно-белых глазах. Старается выглядеть как можно спокойнее, старается выглядеть отстранённым. И Марко тут же подмечает эту странную фальшь в его поведении. Том — негодяй и подонок, но не лицемер.
Он флегматично передергивает высокими острыми плечами и с наглой усмешкой выдыхает горький дым прямо в лицо Стар. Его тёмные мятые губы ехидно искривляются; во взгляде нахальство и грязь, такая чёрная-чёрная, мешается с этим пеплом и дымом без огня.
— Послушай, дорогуша, а не пойти ли тебе нахрен?! — двумя пальцами грубо вздернув ее белое личико вверх, дабы видеть глаза, хрипит он — Что я курю и с кем я трахаюсь, — тебя теперь вовсе не должно волновать, — Том говорит спокойно, но отрывисто, — проваливай-ка ты отсюда подобру-поздорову, а?
Другая бы давно ушла. Влепила бы пощечину и ушла, гордо взмахнув волосами. Но это же Стар. Она откашливается от ядовитого дыма, пыхтит, как паровоз и смотрит на него своими огромными голубыми глазами, такими печальными-печальными, как океан накануне шторма, совсем грустными и светлыми.
— Если мы расстались, это ещё не значит, что мы не можем быть друзьями, — разводит руками Би-флай, силясь улыбнуться, вот так по-доброму, как только она и может. Только улыбка получается какая-то искалеченная, слабая и больная. Дрожит, будто на ветру, — Понимаешь?
Все кусочки пазла медленно встают на свои места. Картинка легко собирается в голове у Марко. Конечно, вот почему Том ведет себя так сдержанно и спокойно, так наигранно и
фальшиво. Девчонка — вот причина. Он все ещё сохнет по ней.
— А кто тебе сказал, что мне нужны
друзья? — смеется Люсайтор, нетерпеливо чиркая старенькой зажигалкой. Блестящие шустрые искры летят во все стороны, весело шипя. Тонкие белые пальцы нервно скользят, — кто тебе сказал, что
ты мне нужна? — пальцы слетают с колпачка зажигалки, а сквозь ледяное спокойствие его голоса, прорезается утробный звериный рык. Такой ни с чем не спутаешь — дикий, нечеловеческий вовсе, — катись-ка ты отсюда, дурёха. Не то, хуже будет, — словно маленькому ребенку, повторяет он, стараясь не смотреть в ее сторону.
— А ну, извинись немедленно, — Марко сам того от себя не ожидая, выступает вперёд. Стар — его подруга, это да. Но она ещё и просто девочка, маленькая совсем, беззащитная, которую хочется уберечь, закрыть собой.
— А то что? Ударишь, недоносок?..
Черт бы побрал эту его внезапную разговорчивость. Только вот Марко не успевает вовремя прикусить язык. Том изучающе скользит ехидным взглядом по лицу парнишки, в глазах колючая пенящаяся насмешка. Как ментос в коле. Беги, парень, пока не рвануло.
— Подгузники сначала поправь, — он тушит мятую сигарету прямо о толстовку Марко, — чтобы не слетели при захвате, о’кей? — он смеётся над ним совсем не по-доброму, глаза опасно сверкают,
уноси ноги, малыш, — Не хочу запачкаться, понимаешь?
И весь вид его вполне красноречиво говорит о том, что Марко пора бы подхватить Стар под руки, да поскорее свалить, куда подальше. Не в том Люсайтор настроении, чтобы вести сейчас конструктивные диалоги.
Только процесс уже запущен, и непонятно, кто больше пострадает в этой грязной потасовке
двух хищников. Ногти с силой впиваются в смуглые мозолистые ладони. Прожженная красная толстовка летит к чертям, а белая майка, тесно обтягивающая напряжённые мышцы, открывает вид на широкие загорелые плечи. Марко первым осаждает Люсайтора, въехав тому по (ха-ха) переносице. Где-то на заднем плане весело присвистывает Дженна, вновь опаздывающая на первый урок. Кто же знал, что мальчик-паинька может так легко слететь с катушек.
— А не то, вот что… — сплевывает он, брезгливо отряхивая руки, словно от грязи. Так оно и есть. Том — это грязь и пошлость в чистом виде, это самовлюбленность и гордыня. Поэтому ответный удар не заставляет себя долго ждать.
***
— Что за возню вы сегодня устроили на парковке? — нетерпеливо шатаясь из стороны в сторону между партами, будто сам у себя спрашивает психотерапевт, — Как малые дети в песочнице, ей-Богу, — невольно всплеснув руками, кидает он.
Конечно, для него, это всё — всего лишь одна большая песочница, дурацкая игра с дурацкими правилами и игроками; с маленькими гудящими самосвалами и острыми грабельками среди бесконечного колючего песка. И параноики, вроде Марко, и психи, вроде Тома — всего лишь часть этой глупой игры.
— Ну, ладно Марко, ему, понятное дело, полезно, — он отчитывает их прилюдно, прямо на глазах Стар и Дженны.
Диаз неприязненно кривится, поглядывая то на придурка-психотерапевта, то на оскалившегося Люсайтора. Ему хочется, чтобы его отчитали за драку, хочется получить заслуженное наказание, хочется оправдаться и повторно вмазать Люсайтору. Том говнюк и псих, но даже это не даёт ему права посылать Стар и сидеть сейчас и вот так вот ухмыляться, как последний подонок.
— Но ты-то, Том, ты же борешься как раз-таки против таких вспышек агрессии! — он удручённо вздыхает, словно он и не психолог вовсе, а воспитатель в дошкольной группе.
Марко понимает, что все это пустое. Что слова школьного психотерапевта абсолютно никак не скажутся на поведении Люсайтора. Что Тому совершенно плевать на всех и вся (ведь наверняка он сейчас сидит и слушает музыку в наушниках, пока психолог распинается направо и налево). Но когда Стар неловко отчитывает его, как совсем маленького ребёнка, когда смотрит на него так заботливо и тепло, в груди что-то ухает. Сердце пропускает удар и они оба замирают, глядя друг на друга.
Марко смотрит на неё, как на восьмое чудо света, ведь так оно и есть. Это же Стар. А она смущенно мнёт юбку смешного платья, занавесившись длинными золотыми кудрями. Потом берет пластыри и антисептик, и принимается за дело. И вроде бы, Марко надо недовольно шипеть от саднящих красных ран… Но когда ее легкие маленькие пальчики аккуратно касаются его искалеченного лица, пробегаются по смуглым обнаженным плечам, он вдруг улыбается. Острые ноготки, слегка задевая загоревшую грубую кожу, посылают импульсы по всему телу. И что-то тёплое разливается по венам вместе с кровью, словно игривые пузырьки шампанского, взбудораживает сознание. Это не навязчивая одержимость, основанная на лёгкой симпатии. Это что-то новое, совершенно незнакомое, и от этого так хорошо.
***
— Послушай сюда, Марко Ублюдок Диаз, — Том наезжает неожиданно, подло, внезапно, как только он и может. Выходит из-за угла и прижимает его к стене, — настоятельно рекомендую, не приближайся ни ко мне, ни к Стар, — голос хриплый, прокуренный, дрожит. Том не сорвётся, ни в этот раз.
— А то что? — криво усмехнувшись, цитирует Марко. Смеется нагло, смеется прямо в глаза…
— Позвоночники местами поменяю, — шипит Том над самым его ухом.
— Том, ты что снова?! — раздаётся невдалеке тонкий недовольный голосок, в конце коридора появляется Стар, — Ну знаешь ли, это уже слишком, — она смотрит на него выжидающе, с таким проницательным прищуром, словно рентген. Дует губы, ждёт его оправданий.
— Да, пошли вы, — сплевывает парень и поправляет рваный ворот косухи, — шлюха и нищий задрот… — бормочет он себе под нос.
Очко в пользу Марко.
