Психи

— Неврастения!

      —заявляет доктор. Заявляет так радостно и воодушевленно, что Марко кажется, что у этого придурка сейчас просто физиономия треснет от невообразимой улыбки. Ну конечно, всего лишь неврастения… Он же не шизофреник и не псих, в конце концов.       И что ему теперь станцевать прикажете? У Марко, кажется, лицо вот-вот перекосит от безысходности и отчаянья. Ему хочется хорошенько встряхнуть за плечи незадачливого психолога, вытряхнуть из него всю эту напускную дурь и дрянь о подростковых психозах и романтизме, наорать. Приятель, это ведь тоже болезнь, такая же точно, как шизофрения, ревматизм или, скажем, геморрой. Ладно, может с последним он и перебрал, но в целом ведь так?       Марко вновь оглядывается по сторонам, уже не изучающе, а будто в поисках поддержки. Вокруг него такие же, как и он сам — почти-что-психи, почти-нормальные. Они смотрят на него без отвращения, почти пустыми глазами — отрешенно, но с каким-то глупым сочувствием, мол, держись приятель — держись и привыкай. Только Марко не собирается привыкать, не собирается оставаться здесь, в этом дурацком кабинете, часами выслушивая тупые нотации тупого психолога. Марко не хочет копаться в себе, он знает — ничем хорошим это не кончится. Лучше закрыть глаза, выпить пилюлю и притвориться, что всё о’кей, всё ещё будет — будь здоров, ведь он лечиться. И вылечиться. И станет нормальным.       А психолог… Психолог пусть идёт к черту вместе со всей своей терапевтической помощью и псевдодружественной атмосферой — ага, самое оно для психически неуравновешенных подростков.

***

      Парень выходит из комнаты для беседы с психотерапевтом почти что с облегчением, ага, мученически так выползает и утирает пот со лба — для него это сродни пытки, как собственно и для всех остальных. Здесь, за пределами чертового кабинета, даже воздух кажется свежее и приятнее.       А мимо пробегают спешащие домой старшекурсники, спортсмены после тренировок и чирлидерши. На своём потрепанном скейте проезжает Джеки, расслабленно улыбнувшись своей фирменной улыбкой. Жизнь налаживается — весело мельтешит перед глазами и налаживается. Линн-Томас улыбается одурманивающие, кажется, будто ему одному, и совсем по-голливудски взмахнув копной выцветших белесых волос, исчезает вдалеке. От неё веет спокойствием и свободой — тем, чего так не хватает Марко. Он долго смотрит ей вслед, печально улыбаясь, всё сетуя на свою внутреннюю слабость — неспособность признаться в своих чувствах.       — Обалденная девчонка!       — Ага, — согласно кивнув, медленно выдыхает Марко, сползая по холодной стене на пол.       И мгновенно вздрагивает, вновь привычно оглядывается по сторонам и замечает невдалеке от себя ту самую белокурую девчонку из кабинета психотерапевта. Ту самую, которая что-то постоянно рисовала в своём блокноте, щёлкая розовой шариковой ручкой с пушистым брелком.       Она выдувает большой пузырь из такой же розовой жвачки, и тот звонко лопается, кажется вместе с самообладанием несчастного Диаза. У него чуть подергивается нижнее веко, да и выглядит он весьма неважно.       — Я — Стар, — представляется девочка, по-детски мило склонив голову набок, и дружелюбно протягивает худощавую ладонь навстречу новому другу, она на это очень надеется, — новенькая, — добавляет девочка, широко улыбаясь.       Марко удивленно вскидывает брови, но руку всё-таки благоразумно пожимает. Стар улыбается широко и открыто — у неё большие белые передние зубы, прямо как у кролика, и куча разноцветных фенечек на руках. Марко почему-то хочет ей доверять.       — Марко, — он немногословен, впрочем, как и всегда.       Стар с энтузиазмом сжимает смуглую ладонь юноши — трясет так, что кажется, что у него челюсть вот-вот выпрыгнет изо рта (и это при том, что она не вставная!).       В этой девчонке есть что-то удивительно светлое; наивно, навязчиво детское, ага, именно детское. Такая пронзительная детская улыбка — настоящая, искренняя.       Все сейчас кричат об искренности — это стало чересчур модным. Вот только нынче всё самое лучшее и доброе в этом испорченном мире стараются приобщить к какому-нибудь культу, безобразно искажая истину и суть.       А Стар не кричит и не изобличает, просто слишком чисто улыбается — слишком чисто и светло для этого ужасного мира, для этого отвратительного общества. Она из тех немногих людей, что симпатизирует при самом знакомстве с ними, и остаются верными друзьями до конца жизни. И Марко очень и очень хочется в это верить. И он наивно верит, потому что иначе жить просто невозможно — иначе он просто сам погрязнет в этом псевдоутопическом болоте людского порока, либо же свихнётся. И он уже почти свихнулся — ага, на полпути, как говорится, одной ногой в пропасти.       А у неё глаза голубые, как безоблачное небо ранним утром. В них пляшут сказочные единороги и розовые, мечты, такие же детские, как и ее коротенькое зеленое платье со смешным осьминогом и цветные полосатые гольфы.

А ещё она психичка. Такая же, как и он. Общие проблемы сплачивают, говорят. Марко смотрит на Стар и понимает, что не растопчет ее улыбку и искренность — первое впечатление такое сильное — не разобьет ее мечты и не сожжет свою веру в человечество.

***

      У Стар маниакальное расстройство личности — утверждает улыбчивый психотерапевт, объясняя некоторые странности ее поведения.       Она вечно радостно возбуждена, будто в преддверии рождественских праздников или Хэллоуина, оптимистична и удивительно добра. Из неё буквально сочится весь этот позитив и искренность. Она — совершенная альтруистка, буквально до костей мозга — как вечный двигатель, неустанно делящийся со всеми окружающими своей неиссякаемой светлой энергией.       Как ребёнок или даже ангел.       Такая же наивная, чистая, невинная. Такая же легкомысленная и простодушная, совсем не знающая жизни.       А Марко… Марко не хочет списывать это на какое-то дурацкое расстройство. Марко хочет верить, что есть ещё в этом дрянном мире такие светлые люди, без пошлости и вычурно философского познания жизни. Такие люди-солнышки, способные согревать совсем замёрзшие усталые души. Такие же наивные, не знающие этой дурной правды и едкой токсичной гадости, пропитывающей пустые оболочки почти-человеческих тел без радости и без души.       Марко совсем не верит психотерапевту. Не верит и не хочет. Но комнату для бесед с ним исправно посещает. Почему-то.       Оглядывается вокруг и видит смешную добрую Стар. Она опять что-то чиркает в своём блокноте с милыми пёсиками на обложке. Вновь щёлкает розовой ручкой. Прикусывает колпачок. Дует на пушистый брелок, наблюдая за тем, как разлетаются его розовые пёрышки во все стороны. Смешно морщится и прикусывает кончик языка. Марко смотрит — почти розовый.

***

      Психотерапевт считает, что Марко стоит больше общаться: завести побольше новых друзей, например, или даже попробовать начать встречаться с девушкой.

Нормальные парни в шестнадцать лет обычно уже встречаются с девчонками.

      Марко хочет с жаром заявить, что вообще-то сейчас двадцать первый век — век свободных и равных отношений. Но вовремя прикусывает язык — не нравиться ему то, как коситься на него тот парень с проколотыми ушами. Том, кажется…       Однако, Стар считает, что психотерапевт абсолютно прав:       — Он, конечно, полный придурок, но вовсе не идиот, — противоречиво заявляет Стар, решительно собравшаяся помочь Диазу с Джеки.       — Ах, ну да, конечно, — смеётся Марко, вальяжно откидываясь на спинку сиденья. Расслаблено. Спокойно.       Он впервые за долгое время чувствует себя спокойным и расслабленным. И его даже не раздражает веселый звон пластмассовых браслетов на руках Стар. Его вообще не раздражает Стар, несмотря на всю свою противоречивость и удивительную непосредственность.       Это у них что-то вроде родственных душ. Ага, такое вот понимание друг друга без слов. Они ведь — полные психи?       — Давай, Марко, соберись, я в тебя верю! — едва ли не с боевым кличем, яростно заявляет девочка и толкает опешившего приятеля прямо под колёса скейта Линн-Томас.       — Эм, привет, — еле выдавливает из себя Марко, оттягивая ворот футболки, который, как ему кажется, вот-вот и задушит его, — Я Марко…       — Да, я знаю, — взяв в руки скейтборд, улыбается Джеки, с интересом разглядывая взмокшего от волнения юношу.       — Марко Убальдо Диаз, — продолжает взволнованно тараторить Марко, — Эм не хочешь… Не хочешь сходить погулять на пляже, то есть около пляжа, то есть… — нелепо запинаясь, предлагает он, едва ли уже не задыхаясь от переизбытка эмоций, — ну я имею в виду после школы. Да, после уроков.       — Ну было бы здорово, — девушку, откровенно говоря, умиляет поведение Марко в этой его извечной правильности и деликатности.       — Ну то есть, со мной, — глупо уточняет он на всякий случай, — вдвоём, то есть да…       — Хорошо, — прислонив к его губам указательный палец, соглашается Джеки и ободряюще улыбается.       Марко замолкает и какое-то время просто молча пялится на Джеки, пока та поправляет шлем на голове, в очередной раз потуже перевязав ремни. Затем она становится на скейт и вновь исчезает вдалеке коридора. Марко ещё долго смотрит ей вслед, как последний идиот, блаженно улыбаясь не в силах произнести ни слова.       — Вот видишь, она согласилась, — подхватив его за руки, ликует Стар и весело кружит из стороны в сторону.       — Она согласилась, — расплывается лужицей Марко, чуть прикрыв веки, будто бы не веря своему счастью, а потом вдруг резко вздрогнув, будто только что осознав ситуацию, испуганно коситься на Стар, — Она согласилась?! О Господи, мне срочно надо найти мои счастливые носки.

***

      Они встречаются на пристани.       Вечер, ранний розовый закат вдалеке, а ветер развевает ее светлые волнистые волосы. Джеки безумно красивая и как никто вписывается в этот вечерний пейзаж — кажется Марко. Радостно трепещет на ветру силуэт её легкого светло-зеленого платья, подобно морским волнам. А то же море почти не волнуется, отражая рыжими бликами предзакатное румяное солнце. Ровной неспешной гладью качаясь из стороны в сторону, последние волны прощаются с пляжем.       — И даже чайки не каркают, — поэтично заключает Марко, окрылённый атмосферой этого вечера. Видимо, чуть-чуть переокрылился.       Но Джеки смеется, ей нравится эта непосредственность и правильность в юноше, его легкое волнение, бегающий взгляд, подсказки, на скорую руку записанные у него на руке шариковой ручкой. Ей нравится то, что, в отличии от многих других парней, он почти не пытается произвести на неё впечатление, будучи тем, кем не является на самом деле.       Ей нравится с ним гулять, разговаривать. Нравится, когда он смущаясь говорит какие-то глупости или мило шутит без пошлости и злого умысла. Ей очень сильно нравится Марко. Поэтому ей очень не хочется разбивать его сердце, не хочет калечить душу… Вот только по другому она не может.       Марко — он не такой, как она. Нет, Джеки вовсе не считает его психом или что-то сродни тому, но он и не нормальный. Он хороший и добрый. Открытый. Правильный. Неиспорченный, ещё. Но он не нормальный, нельзя закрывать глаза на правду.       Он не должен быть с Джеки по определению. Она, в конце концов, не хочет так с с ним поступать, не хочет вслед за собой уводить его в эту пучину порока и грязи. Не хочет, чтобы он видел ее в пьяном угаре или в очередной раз обкурившуюся травой. Джеки хочет оставить все как есть. Почти эгоистично с её стороны. Но иначе она просто погубит Марко.

Ей ведь тоже хочется верить в добро.

      Поэтому, когда Марко говорит ей о том, что она ему нравится, Джеки лишь обреченно опускает плечи и тихо шепчет:       — Прости, — глупо и неправильно, только Джеки поймёт это слишком поздно.

***

      Она уходит не попрощавшись. Оставляя за спиной кроваво-красный закат и такие же кроваво-красные шрамы на сердце несчастного Марко.       Парень смаргивает слёзы и чувствует себя никчемным нытиком. Долго смотрит на внезапно взволновавшееся море, на ясно блещущие, словно молнии, грубые волны. Сощурившись, смотрит на солнце вдалеке. Смотрит на закат.

Почти розовый.