Собери их всех

      Жарко, холодно и тошнит.       Если бы виски не стянуло железным обручем, голову бы точно разорвало. В ней тяжело стучала кровь — пульсировала, горячо давя изнутри, и обжигала щёки. Мукуро упёрся ладонью в кору, чтобы удержать равновесие, и шумно втянул воздух.       Как же жжёт.       Теперь он точно знал, что это было Пламя: незаметное у большинства людей и ослепительное у подобных ему. Не его, но похожее — и жаждущее вплестись в ритм. Оно медленно выгрызало себе дорогу — мешалось с родным Туманом и растекалось по венам, царапало и раздирало. Плотное и жёсткое — но, когда головная боль чуть-чуть отступила, Мукуро уловил схожесть. Будто одна и та же мелодия, сыгранная на разных инструментах и немного ускоренная. Сквозь шум крови в ушах в неё вплелись и слова.       — Давай. Ты сможешь.       Тонкий детский голосок — до смешного уверенный. В первый миг Мукуро не понял, что тот прозвучал из прошлого, — никто не говорил ему, что он прочувствует момент до таких мелких деталей.       Сквозь закрытые глаза Мукуро увидел траву и лежащий на ней расплывчатый чёрно-белый пакет, который мелко подрагивал рябью. Присмотрелся и понял — птица.       — Ну же, — прозвучал голосок недовольно. Внутри у мальчика горел стыд и разливалось тепло — потому что он знал: это плохо — и не мог не радоваться тому, что птичка останется с ним ещё ненадолго. Он твёрдо решил: он будет лечить её до тех пор, пока она не взлетит, а когда взлетит, они уже станут друзьями — и она не умчится от него навсегда. Мир в его голове выглядел до смешного простым.       — Отец говорит, что слабых сжирают, но я позабочусь о тебе, пока ты не станешь сильной. Как я.       Для ребёнка он звучал очень серьёзно — насколько вообще удалось разобрать слова через «вату». Мукуро не мог угадать точно, но прикидывал: лет семь-восемь, не больше. Не ради маленькой птичьей жизни, но в том возрасте Мукуро тоже боролся со вбитой в голову несправедливой картиной мира — с поправкой на счастливое детство они и правда слегка напоминали друг друга.       — Давай. Ты сможешь.       Сцена пошла по кругу, и Мукуро двинулся в сторону. Три шага наперекор кружащейся голове — и видение оборвалось.       Всё зависело от силы и густоты Пламени — это Мукуро знал. Если мальчик с птицей — так Мукуро прозвал про себя незнакомца, — оставил такой мощный слепок, то да: он впечатлял. Казался идеалистом и дураком, но если это действительно работало так, как Мукуро рассказывали, — люди могли считывать лишь похожее на своё Пламя, из схожести Пламени следовала схожесть характеров, — то незнакомец был не так прост.       Утром по щекам хлестал ветер и волосы настойчиво лезли в лицо, а сейчас, когда солнце вышло в зенит, даже листья на деревьях почти не шумели, замерев в мягком и неподвижном воздухе. Ещё пару часов назад Мукуро завязал пиджак вокруг бёдер, но после первого в жизни прочитанного слепка его потряхивало — и холодный пот, выступивший на лбу, делал лишь хуже. Снова надев пиджак, он впервые в жизни застегнул его на все пуговицы.       Не выглядел бы так ухоженно — сошёл бы за наркомана: мёрзнущего в плюс тридцать и прячущего руки. Его не слишком-то беспокоило, что подумают о нём жители Намимори, но лишнее внимание, когда будущий Десятый Вонгола почти попался в ловушку, только бы помешало.       Когда Мукуро отходил в сторону, он думал, что скоро ему полегчает, но его ещё и замутило от голода. Он всего лишь стоял на месте и ловил чужие мысли, но измотало это так, словно он творил сложнейшие иллюзии, а затем поймал отдачу. Как обычные люди, не приученные к работе с Пламенем, это переносили? Почему никто не предупредил, что будет так больно?       Прикидывая чужую силу, — даже размытая неразборчивая картинка вместо сгустка неясных чувств, судя по слухам, считалась огромной редкостью, — Мукуро всё отчётливее понимал: он хотел этого человека себе.       «Смог бы ты подружиться с самим собой?», — кольнул насмешливый вопрос из далёкого прошлого. Когда-то Мукуро боялся, что он против воли привяжется к человеку, с которым они разделят самые яркие, самые решительные воспоминания, — тогда его успокоили чужие слова. Сейчас он знал цену хорошим союзникам, и если бы один такой достался ему без стараний, просто за подходящий характер, его бы не разозлила нечестная предопределённость.       В то, что мафия до сих пор не приметила бывшего мальчика с птицей, Мукуро не верил — но, возможно, тот ещё готов был выбраться из разверзшейся ненасытной пасти: превратиться в спасителя из жадного насекомого.       Когда-то мальчик с птицей был неплохим человеком, и ему очень повезло, что следующий лидер Вонголы одобрял это — единственный на всю мафию.       Взглядом Мукуро пробежался по магазинным полкам. От иероглифов, большую часть которых он ещё не выучил, рябило в глазах, и ладно бы это помогло найти приличную шоколадку, но нет: в Японии с ними не задалось. Конфеты сейчас не вдохновляли, знобило и без мороженого, а леденцы придумали для мелких детей. Остановившись на шоколадном батончике — тоже среднем, но хотя бы проверенном среднем, ничего лучше за последние два дня всё равно не попалось, — Мукуро направился к кассе.       Все его походы в магазин вместе с Кэном заканчивались одинаково — покупкой вкусной, но не очень сытной еды. Тоже предпочитая подобную пищу, Мукуро недостаточно строго ему возражал, и в итоге Кокуё-ленд — как и все их предыдущие базы ещё до истории с Ланчией, — ломился от сладостей. Нужно было, как и обычно, самому разобраться с трудностью, но явно не сейчас, когда впереди лежал целый день: пакеты в руках сильно бы помешали.       Не успел Мукуро подойти к пустой кассе, как продавщица засияла улыбкой. Если бы он не знал, что радоваться появлению клиента было странно, он бы поверил в её искренность — может, просто не привык ещё к японской мимике настолько, чтобы различать фальшь.       На последних шагах Мукуро понял: он не мог дальше идти. Не оправившись после первого раза, он наткнулся на ещё один слепок — и вместо того, чтобы отбежать в сторону, беспомощно замер. Всего пару шагов через силу; при желании он бы справился, но он хотел прочесть и это воспоминание, не откладывая его в долгий ящик.       — Я могу понести пакеты домой сам?       Каждое слово прошивало голову иглой, но Мукуро терпеливо сосредотачивался на ускользающем смысле. Ощущения скорее раздражали, чем сводили с ума, — с такими он бы даже смог жить.       — Ваш отец будет в ярости, юный господин.       Мукуро чувствовал растерянность, а не решимость. Через миг смятение превратилось в обиду и уже потом — в твёрдое знание: рано или поздно главным окажется не отец.       — Когда я … сам!       — Конечно.       По обрывкам слов Мукуро догадался, чем закончился разговор. Это воспоминание было куда менее чётким и отняло разумное количество сил вместо того, чтобы ещё раз высушить. Возможно, это была нижняя грань, за которой мальчик с птицей вообще оставлял слепки. Судя по тому, каким мелким выглядел повод, впереди Мукуро ждало много открытий.       Приложив усилие, он шагнул вперёд. Ноги весили лишние килограмм тридцать.       — Всё в порядке? — обеспокоилась продавщица.       — Да, в полном, — слабо улыбнулся Мукуро.       Расплатившись, он на негнущихся ногах зашагал к выходу. Не шатаясь, держа осанку и изо всех сил показывая, что всё в порядке, — вдруг бы в магазин вошёл кто-то ещё, — Мукуро медленно продвигался к дверям. В первый раз его ударило сильнее, но тогда он был полон сил, а сейчас — ещё не успел хоть немного передохнуть.       Он сел на скамейку, закрыл глаза и просто медленно-глубоко дышал, концентрируя внимание на лёгких, а не на слабости во всём теле.       К чёрту.       Теперь — ходить лишь по знакомым местам и бежать, мчаться, спасаться как только чужое Пламя протянет свои ядовитые щупальца. Проклятый глаз опять резало болью — даже не как от вдавленного в него пальца, хуже. В носу предательски щипало — но Мукуро едва чувствовал это сквозь боль; та разливалась от затылка и глаза, стекая по телу. Среди тьмы он видел лишь пятна — мерцающие ненавистные искры, — и не знал, как выбраться из их лабиринта, куда отойти.       Его сожрёт это Пламя.       Защищаясь, Мукуро выпустил своё — и стало легче. Боль мягко жгла, но в сравнении казалась ничем; Мукуро почти наслаждался деликатной резью вместо адской лавины. Он успокоился настолько, что замер и решил выяснить, из-за чего его ударило по-особенному. Вытер тыльной стороной ладони кровь из носа — не сразу даже заметил, — и открыл глаза, сосредоточившись на прошлом. Без летающих красно-чёрных точек мир выглядел гораздо приятнее.       Хотя, конечно, он всё ещё отвращал.       Мальчик с птицей разделял его чувства — во всех смыслах. Может, особенную боль Мукуро испытал не из-за избытка Пламени, а потому что уловил не только эмоции, но и ощущения. В этот раз перед его глазами всплыли не размытые дрожащие пятна, а статичная картинка: задранная штанина чёрных свободных брюк — как от взрослого костюма, — и алое пятно на месте колена. Брюки порвались примерно в том же месте, насколько Мукуро понял, когда отвёл взгляд от подтёков крови, доползших прямо до маленького чёрного ботинка. Они бы напугали кого-нибудь слабонервного, но Мукуро лишь восхищался: он улавливал быстрые мысли, и мальчик с птицей не жалел себя, не боялся последствий, не хныкал от боли. Понимая, что это только его вина, он держался: заставлял себя не всхлипывать и надеялся как можно быстрее подняться — дойти до дома и обработать «царапину». Он ругал себя за неосторожность и не хвалил за сдержанность. Мукуро не мог оценить глубину раны, потому что всё закрывала кровь — и то, сколько её пролилось, кричало: для ребёнка такое спокойствие заслуживало уважения.       Хотя Мукуро в примерно его возрасте молча терпел и не в таких ситуациях. Он бы удивился, окажись похожий на него человек плаксой, но лишнее подтверждение — точно не нытик — порадовало. Даже сам Мукуро от этого успокоился — зря он вспылил. Боль получалось терпеть, а спустя пару слепков он мог случайно услышать имя или что-то другое, точно указывающее на нужного человека. Неприятные ощущения того стоили.       Пара шагов в сторону — и остался только жар в голове с лёгкой ноющей болью в теле. Как будто грипп.       Закрывшись иллюзией, чтобы не выглядеть из-за крови в лучшем случае неопрятно, в худшем — безумно, Мукуро размял плечи и шею, вспоминая, куда он вообще шёл. Если бы всё утро он не читал про то, по каким рецептам в японских аптеках отпускались хоть немного эффективные средства, после такой встряски он бы точно пошёл обратно в Кокуё-ленд — из головы не вылетели только самые прочно засевшие мысли. Домашняя аптечка не пригодится, конечно, — потому что серьёзных противников не будет, — но иметь на всякий случай бинты, антисептики и хотя бы банальные таблетки от головной боли ещё никому не мешало.       Постепенно Мукуро привык. Если он сразу выпускал Пламя, то он переносил мальчика с птицей терпимо — ничего приятного, удовлетворённое любопытство того не стоило точно, а шансы на сотрудничество едва-едва компенсировали ощущения, но боль уже не сводила с ума. С каждым разом Мукуро всё меньше надеялся увидеть что-то полезное — чаще всего он натыкался подробные сценки с разборчивым звуком, вот только разговоры звучали редко: другие люди появлялись рядом нечасто, ещё реже — выступали не кем-то из безликой толпы. Обычно Мукуро не видел даже незнакомцев — периферийное зрение, когда он читал воспоминания, размывалось нещадно. За десяток слепков он ни разу не разглядел даже чужие руки, потому что обычно мальчик с птицей на них не смотрел.       Намимори был как на ладони. Мукуро нравилось ходить по окраинам, где он реже встречал людей, а с холмов ещё и открывался отличный вид — жаль только, что прогулки через них отнимали лишнее время.       Вдыхая запах травы, он наслаждался моментом, пока его не царапнуло Пламенем. В первый миг — мягко.       Настроение не располагало к боли, но последние минуты Мукуро с удовольствием оглядывал свои будущие владения — и не отказался бы их увидеть с иной перспективы. Он вновь посмотрел на город, одновременно открываясь для Пламени, и понял, что нет, сколько-то лет назад мальчик с птицей смотрел выше — и сам поднял взгляд, чтобы перед глазами меньше плыло.       У мальчика с птицей были длинные пальцы, бледная кожа и узкие кисти — здесь, на высоком холме, он выпустил свою пташку, и та вспорхнула с ладони, как только он перестал её держать. Она не осталась с ним и очень скоро потерялась из виду. Мукуро не удивился бы лёгкой печали, потому что глубокую привязанность он почувствовал ещё в первый раз, но мальчиком-уже-без-птицы владела радость — его бывшая питомица летела сама: быстро, легко и в самую высь.