Грозовые тучи

С Вельесом уже случалось подобное — и вагон с грязными окнами, и красивый омега рядом, стрелявший не серыми, как грозовые тучи, а зелёными, точно трава, глазами. Лучше бы дымчатому коту, запертому в плетёной переноске, стоявшей у ног в остроносых туфлях, уделил внимание, например, взял на руки и успокоил, чтобы тот не вопил так истошно. Вельес, чтобы не встречаться взглядом с попутчиком, отвёл взгляд от окна и перестал пялиться на тучи — всё равно они не грозовые. Он закрыл глаза в надежде подремать под мерный стук колёс — благо никто не спорил, не пел и не смеялся — с миром и в поезд пришёл покой. Только младенец в другом конце вагона время от времени вскрикивал. Подремать не получилось: было успокоившийся кот снова истошно завопил, и попутчик наклонился к нему, обдав Вельеса запахом, нежным, но нежеланным. Лучше удалиться в тамбур… Остаться в одиночестве в поезде — не более, чем мечты. Вельес едва успел закрыть дверь и достать портсигар, как та отворилась. Ладно бы кому-то ещё вздумалось покурить, но из всех пассажиров сюда вздумалось явиться — кто бы сомневался? — попутчику. — Простите, у вас курить не будет? — уточнил тот и сдул белобрысую чёлку. Вельес протянул портсигар, после поджёг спичку и поднёс к зажатой во рту попутчика сигарете. Когда тот затянулся и выпустил клуб сизого дыма, уточнил: — А как же кот? — Что с ним станется? Не сидеть же вечность над его душой. Порой и покурить, и по нужде хочется. Я Михал. — Раз омега назвал имя, значит, рассчитывал продолжить общение. Кто, кто дёрнул за язык и заставил спросить про кота? Процедив своё имя сквозь зубы, Вельес буркнул: — Очень приятно. Подумать только! Этим летом он отдал бы за это знакомство полжизни. Теперь подобный репью Михал его раздражал. Хотелось его отлепить и отшвырнуть прочь… …особенно после вопроса: — Где вы воевали? Вельес стиснул зубы. Он силился забыть прошлое, но нет-нет — и кто-то норовил вывернуть душу, выковырять из неё болезненные воспоминания. И угораздило же обрядиться в военную форму, ещё и награды нацепить! Михал не спросил ни куда он ехал, ни к кому. Война, которая, наконец, закончилась — вот, что его волновало. — Какое твоё собачье дело? — Вельес грубить не хотел, но его терпение вконец лопнуло. Михал захлопал зелёными глазами и, неприятно скривив пухлые, но не красивой формы, как у Эвко, а выглядящие пошло на узком лице губы на, выдал: — Я только хотел пообщаться, а вы грубите. Докурив, Вельес затушил сигарету и пошёл прочь — к несчастному, оставленному хозяином коту. Эвко в душу не лез, а Михал посмел это сделать после короткого общения. Устроившись на своём месте — вагон не переполнен, и никто не норовил занять сиденье, — Вельес сунул руку за пазуху. Нащупав искомое, вынул, после ласково погладил… Почувствовав на себе взгляд, спрятал. Не стоит рассматривать кольцо, пусть даже и простенькое, но в нынешнее время за него проломят череп, исподтишка ударив чем-то тяжёлым, например, кирпичом или обухом топора. И никакая фуражка не защитит рыжую голову. Лучше бы Вельес вынул фотографию Францишка, от которой избавиться не поднялась рука. Обручальное кольцо и вовсе отпугнуло бы омегу, который до войны наверняка не взглянул бы на него, рыжего и конопатого. …Когда поезд тронулся, собрав новых пассажиров, Михал устроился напротив Вельеса и заворковал с альфой в клетчатом пальто, который хотя и не носил колец, но чей вид не просто говорил, а кричал: «Есть семья!» От бидончика, который тот вёз, пахло молоком, а в корзине на самом верху лежал кулёк с конфетками-драже, как пить дать купленными детям. В чужую постель Вельес заглядывать не любил. Если Михал, пусть и траханный, судя по запаху, остался наивным, пусть учится на собственной глупости. Если ему всё равно, на кого вешаться, тем более влезать в отношения взрослых людей — верх глупости. …Когда объявили остановку длиной в час, Вельес покинул вагон. Покурив, двинулся, но не в магазин, куда он однажды уволок Эвко, чтобы ему продали больше еды. Не хотелось травить душу воспоминаниями, и он направился в буфет. Пасмурная и зябкая, как его настроение, испортившееся из-за ощущения, что он ехал в никуда, погода располагала к тому, чтобы выпить рюмку водки, пусть и разбавленной — для смелости, чтобы смелее шагнуть в неизвестность. Левицы могли переехать, если и нет, то не исключено, что не пустят Вельеса, «испортившего» их сына, на порог. Хуже всего, если Эвко замужем за Гедеоном. Вельес закусил водку разбавленную под слишком хитрый взгляд у стоявшего за прилавком толстяка-беты водку пирожком, жёстким — наверняка вчерашним. Перебив голод, он вернулся в вагон. Совсем скоро конечная станция, его цель — как путешествия, так и жизни. Нахлынули воспоминания, как Эвко нервно сжимал пальцы, подъезжая к городу, а Вельес не знал, чем ему помочь. Нога не забыла дорогу и отозвалась болью, и вскоре отыскалась тому причина: на грязном стекле появились полосы от дождя. Придётся гулять под дождём — поезд должен прибыть на конечную станцию днём. Сомнительно, что Левицы дома в будний день. Придётся либо шляться до вечера, либо… Ответ отыскался, когда Вельес ступил на перрон, едва при этом не упав — увечная нога подвела. За справкой наведываться не появилось нужды: омегу-попутчика с младенцем никто не встретил. Предложив помощь — дотащить огромный чемодан до такси, Вельес получил ответ, на какой из маршрутов следовало сесть. На пивную, где его поил Ванок, он решил не тратить ни время, ни деньги, поэтому, подняв ворот, направился к автобусной остановке. Лучше бы поел сначала. Сытому не так зябко ждать. Вельес, прячась под козырьком, перетаптывался с ноги на ногу и рассматривал деревья, уже совсем голые. Совсем недавно они радовали глаз зелёной листвой, а поди ж ты — жизнь сделала крутой виток. У Вельеслава Миреша были муж и сын, когда он в первый раз прибыл сюда. Теперь город, прежде светлый и солнечный, стал сырым и мрачным, а он — одиноким, и не исключено, что таким останется. Как зачастую случалось, стоило закурить, как пришёл автобус с нужным номером. Выбросив почти целую сигарету, которую на радостях бросился поднимать бездомный, Вельес прошёл внутрь. Ехал он, казалось, вечность, в придачу давка, в которой могли порезать карман ушлые воришки, добавила уныния, и Вельес с облегчением покинул автобус. Сердце ухало, в голову лезли сомнения, что он снова поступил неправильно, придя не домой к Левицам, а заявившись в больницу — ту самую, откуда ушёл пусть с больной, но целой ногой. Благо дождь не лил как из ведра, а сменился мерзкой моросью. Дойдя до ворот, Вельес остановился, чтобы перевести дыхание. Только гудок машины с красным крестом побудил его сдвинуться… Сюда определённо стоило прийти — хотя бы потому, что воспоминания согрели пусть не тело, но душу. Сидя на скамье и куря, Вельес вспоминал, как впервые поцеловал Эвко на этом месте. Проходившие мимо люди в белых халатах окинули его любопытным — не их ли пациент? — взглядом, но замечаний, дескать, здесь курить нельзя, не делали. По всей видимости, дождь отбил желание у больных прогуливаться, только мелькавшие в окнах фигуры давали понять — в этом месте осталась жизнь. Воспоминания о вкусе губ Эвко придали сил. Только ради них стоило прийти сюда. Вельес почти бегом бросился сперва в больницу, после преодолел пролёт… Дорога до хирургического отделения, где он лежал, не забылась — и он открыл дверь, белая краска на которой потрескалась, и вошёл внутрь. — Почему не читаете то, что написано на дверях? Навещать больных запрещено, — возмутился чернявый низенький медбрат в белой марлевой повязке. — Инфлюэнца… Война закончилась, но притащила за собой какую-то срань… — А я не навещать пришёл. Я к… — Вельес, вспоминая отчество Альфельда, потянул носом, — Горьевичу. — А!.. — Медбрат захлопал карими, опушёнными длинными ресницами глазами. — Погодите… Как вас звать? Чтобы он знал, кто его ищет. Вельес представился. Снова потянулось ожидание, долгое и тягучее, полное неизвестности. Медбрат скрылся в одной из палат и долго не выходил. Много времени — целая вечность — прошло, когда дверь открылась. Альфельд Левиц в обнимку с документами направился прямиком к Вельесу. Подойдя, сощурил серые — ни дать ни взять грозовые тучи! — глаза. Блики в очках напомнили молнии, которые он метнул в несостоявшегося зятя. — Что случилось? Беспокоит нога? Свищ открылся? — буднично уточнил он. Получив в ответ кивок, добавил: — Хорошо, я осмотрю вас, когда освобожусь. Богуш, проводи его в смотровую, заодно отнеси в ординаторскую истории. — Х-хорошо! — кивнул медбрат. — Идите за мной. Камень свалился с души, когда появилась надежда на какую-никакую определённость. Альфельд не спрятался трусливо. Вне сомнений, он не поверил в байку про больную ногу… Богуш отворил дверь смотровой и, впустив его, прошёл внутрь и заговорил: — Где кушетка, вы знаете. Раз Альфельд Горьевич запомнил вас, значит, вы у нас бывали. Он всех своих больных помнит. Раздевайтесь, чтобы он не терял время. Он человек занятой. Чтобы худо-бедно скрыть обман, пришлось подчиниться. С кальсонами Вельес возиться не стал — не хватало светить яйцами перед Богушем, пусть и бетой, навидавшемся с лихвой подобного добра. Явившийся Альфельд велел тому «оставить его с пациентом наедине». Когда дверь закрылась, встал, сложив руки на груди. Маленьким Вельес обижался на молчание злившегося на него Теуша. Пусть бы орал, топал ногами, бил по морде в конце концов — всё лучше, чем тишина. Хорошо бы Альфельд задал в лоб вопрос: «Зачем припёрся?» Чтобы умалить напряжение, Вельес сел на кушетку и взял галифе. — С ногой всё в порядке, — заговорил он первым, — не считая хромоты. Болит, когда нагружаю её или погода меняется, но это херня по сравнению с болью и страхом остаться калекой… А сюда я приехал ради Эвко. — Ясно, что не ради меня, — наконец, заговорил Альфельд. Он стоял, сцепив пальцы, — и меня интересует зачем. У тебя, насколько помнится, есть семья… — Уже нет. — Вельес, поднявшись и застегнув ширинку, вдел ногу в сапог. — Я развёлся. Эвко — мой истинный. Нравится вам это или нет, но мы должны быть вместе. Наконец-то серые глаза ожили. Наверное, и рот открылся. Под марлевой маской этого не видно. Альфельд прошёлся до окна. Вернувшись, бессильно опустился на кушетку. — Истинный… — глухо проговорил он, после зажмурился и качнулся, точно только что услышал новость о гибели сына, а не о том, что тот истинный Вельеслава Миреша. Ожив, расправил плечи и, сложив ладони на коленях, холодно заговорил: — Раз так, будь по-твоему. Попрошу Януша, чтобы отпустил Эвко пораньше. Где будешь ждать, туда и пришлю его. Только не мельтеши здесь! Жди у ворот или где-нибудь ещё… У меня уйма работы и больные, которые требуют внимания и времени, которое я сейчас трачу на тебя. Серые глаза больше не метали молнии, но насмешку в них Вельес заметил. Сердце сладко защемило от мысли, что Эвко гораздо ближе, чем он думал. Радость омрачили сомнения — настолько резко, будто ледяной водой окатили. Эвко, выходит, здесь, а не в столице? Почему? Неужели опасения насчёт брака с этим треклятым Гедеоном оправдались?! Сообщив Альфельду, где будет ждать, Вельес перекинул через плечо китель и удалился. …Чем ближе к вечеру, тем холоднее становилось. Дождь перестал идти, с неба посыпались редкие снежинки. Хотелось согреться, но Вельес терпеливо ждал. Пальцы с зажатой между ними сигаретой закоченели, из носа потекла юшка. Альфельд обманул, чтобы избавиться от нежеланного зятя? Бесполезно пытаться идти и трясти его — наверняка он попросит сказать, что его нет, а метаться по всей больнице в поисках — дело ненадёжное и позорное. Дверь квартиры он попросту не откроет — в неё не красоты ради врезан глазок. Альфельд постарается всё сделать, чтобы встреча не состоялась. Прав отец: Вельес — дурень недалёкий. Следовало сообразить, что Эвко здесь нет и быть не может. Что ему тут делать? Сплюнув, Вельес затушил окурок и швырнул в ржавую урну, после поднялся… …и замер. Обхаял Альфельда он напрасно. Хотя тот и не любил его, но слово сдержал. Эвко глядел широко раскрытыми глазами и кутался в серое, в коричневую клетку шерстяное пальто, словно пытался спрятаться. Подойдя к нему, Вельес бросил приветствие: — Ну здравствуй. Пухлые губы дрогнули, когда Эвко тихо проговорил: — З-здравствуй. — Зажмурившись и шумно сглотнув, он продолжил: — Когда отец сказал, что ты приехал, я ушам не поверил, хотя такими шутками он разбрасываться не в его привычке. Выглянул в окно — и правда ты сидишь… Правда, пришлось оформить поступившего больного — Януш Земкович страшно не любит, когда его подчинённые бросают работу на середине, да и я, если честно, тоже этого не выношу. Я… думал, ты уйдёшь. Его губы дрогнули и искривились, точно в плаче. Эвко опустил голову в бежевом вязаном берете. — То есть, по-твоему, я приехал, чтобы уйти? — Бросив взгляд на сжимавшие ворот клетчатого пальто ладони, Вельес мысленно обругал себя, после, подойдя, взял холодные пальцы в свои руки и легонько сжал. Затеял пустую болтовню на морозе, болван… — Пойдём отсюда. Город ты знаешь. Веди в ближайшее кафе. Я угощу, — решился он. — Есть тут недалеко одно… Открыли почти сразу, когда объявили окончание войны. Иногда я в обед захожу выпить кофе. — Эвко, вырвав ладони из его рук, взял за предплечье. — Папа не разрешает его пить, а мне очень хочется. Вот я втайне от него и бегаю. Будет ему и кофе, и сладкое. Вельес взял с собой денег с запасом и пока мог себе позволить сорить ими, да и самому не помешало бы поесть. Короткой дороги хватило, чтобы поведать о разводе. Ком встал в горле, когда Вельес рассказывал о Францишке, которого долго считал своим сыном — и продолжил бы считать, если бы Вацлаву Долгушу не вздумалось поиграть в отца. Беседу продолжили в кафе, на удивление немноголюдном, светлом, с большими окнами, тень от надписи на стекле одного из которых упала на накрытый бледно-розовой скатертью столик: — Ты, наверное, когда ехал ко мне, на это не рассчитывал. — Опустив голову, Эвко расправил складки голубого свитерка на округлом животе. — Если честно, да, — признался Вельес. Он хотел поведать о том, как отец любил не родного ему по крови Теуша, но не успел: подошедший официант принёс меню. Эвко поскромничал, когда выбирал блюдо. Вельес же вознамерился расщедриться — и в конечном итоге настоял на своём. Вернув меню официанту, оба, сцепив пальцы в замок, положили ладони на стол и уставились друг другу в лица. Первым молчание нарушил Эвко: — Если бы не моя беременность, я бы никогда не узнал, что у меня есть истинный. Когда ты уехал, мне показалось неправильным — избавляться от ребёнка, который нас, по сути, свёл. Как же он — проклятье! — прав. Если бы не его беременность, Вельес не остался бы у Левицев, а терпел измены Любека, чтобы Францишк рос в полной семье. Может, остался бы без ноги, потому что подобных Альфельду в его краях нет. — Как родители отнеслись к твоему решению? — задал он вопрос, чтобы поддержать беседу, хотя ответ предсказуем. — Папа поддержал меня, а отец заявил, что, раз я учиться не собираюсь, то должен работать, а не сидеть на шее у родителей. Он пристроил меня, правда, не в своё отделение, а к Янушу Земковичу — ему как раз понадобился медбрат, а я после трёх курсов имею право работать… — Да уж, пристроил! У вас там эта… Ин… Как её, заразу эту сраную, из-за которой у вас все в масках? — Вельесу хотелось встряхнуть Альфельда — за то, что, бережно относясь к чужим для него пациентам, не щадил собственного беременного сына и будущего внука. — Не подумай, я очень благодарен ему, но мне трудно принять, что он к тебе относится так, будто ты чужой для него. Францишк остался родным Вельесу, отец любил Теуша как родного… Насколько же огромная разница между Левицами и Мирешами — пропасть целая! — Инфлюэнца — это грипп, — с улыбкой пояснил Эвко. — Да и… Профессия обязывает. Не только я, но и папа работает, хотя он тоже… — Что? — Как я! — Эвко ткнул пальцем в живот. — Помнишь день, когда мы остались вдвоём? У папы началась течка, и она принесла плоды. Говоря о семье, он улыбнулся. Любил-таки он родителей, хотя и порушил им планы на него. Ланко, выходит, беременный. Дела творятся у Левицев, нечего сказать, размышлял Вельес, никак не комментируя. Официант выставил на стол две тарелки с дымящимся содержимым и корзиночку с хлебом. Суп из лапши оказался жидковатым и пресным, а хлеб… Выпечка Мирешей вкуснее. Эвко обязательно её попробует. Отложив ложку, Вельес развернулся и полез во внутренний карман висевшего на спинке стула кителя, чтобы долго не шарить, когда наступит подходящий момент. Эвко с аппетитом ел — сначала налёг на суп, после надрезал поданную на второе отбивную… — Голодный? — уточнил Вельес. — Угу! — Прожевав жёсткое мясо, Эвко добавил: — Не успел пообедать. Пришлось срочно ставить капельницу больному с гипертоническим кризом. Когда пришёл в столовую, всё уже было съедено. А ещё скромничал и выбрал салат. Чутьё подсказало Вельесу, что следовало накормить его как следует, а не идти на поводу. Не война сейчас, чтобы голодать, тем более омеге, чей росший в животе ребёнок требовал еды. Обещание, данное себе, Вельес сдержал и заказал кофе и десерт — вишнёвый мусс. Себе он выбрал чай, после молча глядел, как Эвко раз за разом окунал ложку в металлическую вазочку и прикрывал глаза от удовольствия. Не хотелось перебивать тому удовольствие, и он нетерпеливо мял заметный коробок. Вельес ловил нужный момент — и промахнулся в итоге. Придвинув стул — благо стол круглый, и его обогнуть легко — к Эвко, он постучал между лопатками. Когда кашель прекратился, ладонь не убрал. Тепло желанного тела и мягкий запах его умиротворяли. Пока Эвко ошалело смотрел, Вельес, достав заветный коробок, открыл. Вынув кольцо, взял руку, уже не замёрзшую, а тёплую и мягкую. Сердце ухало от мысли, что прогадал с размером и сейчас опозорится перед глазевшими с любопытством — едой бы лучше занялись, пока не остыла — посетителями. Рука дрогнула, когда он подносил кольцо к безымянному пальцу Эвко. Сердце едва не остановилось — и тут же забилось с новой силой. Он не только не выронил кольцо, но и угадал с размером. — Я чувствовал, что сегодняшний день будет особенным, хотя ничто не предвещало, — улыбнулся Эвко. — Это значит — ты согласен? — Горько! — выпалил один из молодых альф, изрядно пьяненький. — Горько! — подхватили его дружки. — Да было уже у них это «горько»! — бросил сидевший у стойки, потягивавший пиво бета лет пятидесяти. — Сейчас у молодёжи любовные дела обстоят вот так: сначала строгают детей, потом делают предложение. Не думал Вельес, что самое обычное предложение привлечёт столько внимания. «Ну так выходи за меня, — бросил он Любеку самым обыденным тоном, будто обсуждал с Теушем качество муки. — Не будет же он расти без роду и племени». И всё — ни кольца, ни желания угостить беременного омегу сладким. — Давай уйдём, — предложил Вельес, пряча футляр в карман. Поднявшись, он подал Эвко пальто, после надел китель сам. Погода не располагала к прогулке. Похолодало, с неба падали не мелкие снежинки, а валили хлопья. Вельес отошёл, чтобы покурить, заодно — и подумать. О ночлеге он не позаботился, а не полученный ответ — хоть бы отказ услышал, и то легче! — лёг на душе грузом. Он выпустил дым в сторону, когда Эвко подошёл к нему. — Прости, я растерялся, — заговорил тот. Положив ладонь на живот, пояснил: — Если бы у меня не было его, я бы безоговорочно согласился. Зачем он, чужой, тебе? Вот, что его волновало! — Францишк мне тоже чужой по крови, — напомнил Вельес, — но считать его своим перестать не могу. — Но ты был уверен, что он твой, поэтому привязался. Если бы Вельес был готов к такому повороту, подобрал бы нужные слова. Увы, он предвидел другое — то, что Эвко в городе нет, и то, что тот замужем. Тот, как выяснилось, и в городе остался, и с Гедеоном судьбу не связал. Ничто не мешало ему принять предложение, а поди ж ты — засомневался. Самое поганое, что он и Вельеса заставил сомневаться. Тот поймал себя на том, что равнодушен к ещё не родившемуся ребёнку. Эвко беременность ничуть не испортила — вот и все мысли, которые возникли при взгляде на круглый живот. Будь сейчас лето, Вельес бы уволок Эвко на прогулку, но теперешнее время года требовало спрятаться под крышей. Близилась ночь, а крыша над головой не найдена. — Если хочешь, дам тебе время подумать. — Нечего медлить и замерзать. Нужно хоть куда-то двигаться. — Только позволь тебя проводить до дома. — А ты? — уточнил Эвко. — Сниму номер в гостинице… …в которой все места — не исключено — заняты. — Не надо в гостиницу. — Эвко положил ладонь — ту самую, с кольцом — на его плечо. — Переночуешь у нас. — А твои родители меня не прогонят? — Моего будущего мужа не прогонят. Услышав эти слова, Вельес испытал подобное чувство, как в войну, когда узнавал — победили, разгромили врага. Щёки запылали отнюдь не от мороза. Эвко только что дал понять, что согласен за него выйти. Остальное не имело значения. Расчувствовавшийся Вельес обнял его — некрепко, чтобы не надавить на живот — и припал к прохладным губам. Любека он не захотел поцеловать даже после долгой разлуки. — О, всё-таки «горько» состоялось! — Выходивший из кафе пьяный альфа с дружками оборвал поцелуй, сладкий, отдававший вишней. — Молодец, служивый! Любек почти сразу после короткого поцелуя отстранялся, боясь за живот. Эвко не побоялся прижаться к Вельесу, и тот почувствовал шевеление ребёнка. Может, показалось — на обоих ворох одежды. Как бы ни хотелось стоять в обнимку, но мёрзнуть самому и морозить беременного омегу — верх глупости. Вельес огляделся. Заметив стоявший напротив кафе «Пьятреш» с шашечками, взял под руку Эвко… …чтобы больше никогда не отпускать.