Грозовые тучи

Дождевые капли сверкнули, будто камни, когда Вельес зажёг спичку, подкуривая. После войны все — и всё — возрождались, в том числе и мастерство Лемеша, городского ювелира. На пальце Эвко прекрасно бы смотрелось колечко — тоненькое, потому что крупный перстень мало того, что чересчур дорогой, так ещё и выглядел бы вызывающе. Толстое кольцо подошло бы Любеку, обожавшему привлекать к себе внимание блеском и яркостью, хотя ему с его внешностью в том не было нужды. Вельес затушил окурок, когда калитка отворилась. Он встал, скрестив руки в ожидании. — Что, не живётся… там? — съязвил он, уставившись в усатое лицо. — Это тебе там не живётся, а мне очень даже. — Прокашлявшись и сплюнув на землю, отец добавил: — Любек должен помнить, что его там ничего нет. Если его что-то не устраивает, пусть выметается. Вельес сжал губы. — Пойдём в дом. — Он успел продрогнуть — лето давно осталось позади. На холоде меньше всего хотелось болтать о неприятных вещах. Впустив отца, он запер дверь на ключ и, сняв китель, повесил на крючок. Хотелось согреться, и он двинулся на кухню, поставил новенький, совсем недавно купленный взамен старого и щербатого чайник на плиту и сел за стол в ожидании, когда вода вскипит. Осталось выпить горячего чая — не подобия, а настоящего, в кои-то веки появившегося в городском магазине, в придачу с сахаром — и на боковую. Торговля хлебом в выходной день на рынке в городе выбила из сил. Скорее бы открыть там булочную, куда, как рассчитал Теуш, пойдут покупатели, чтобы купить свежайшую сдобу, нанять продавца… — Эт-то ещё что? — послышался голос отца, после тяжёлые шаги и скрип — в следующем, а может, и позже, смотря как пойдут дела, году придётся постелить новые доски — половиц. — Те-еуш, ты что, дрыхнешь? На-ка погляди! Как это, хрен бы его побрал, понимать? Было напрягшийся Вельес расслабился. У отца вопросы — не к нему — к брату. — Чего тебе? — сонно пробурчал уснувший на диване Теуш. — Это ещё откуда? — Из его кармана. Значит, всё-таки отец говорил о Вельесе, в котором ярость не медленно, как в чайнике, который в ожидании, казалось, нагревался целую вечность, закипала, а вспыхнула — настолько сильно, что кровь прилила к лицу. — Дай сюда! — Вельес, бросившись к отцу, отобрал коробочку. Предмет из неё, судя по тоненькому звону, выпал и покатился. — Ну что ты натворил?! Какого хрена вообще лазишь по моим карманам без спроса?! — Тебе что, жалко папирос? Вырастил жлоба на свою голову!.. — Отец влепил подзатыльник — совсем как в детстве. Его рука осталась тяжёлой. — Денег для хрен пойми кого не жалко, а табака для родного отца… — Заткнись! — Вельес в детстве не посмел бы закрыть рот родителю, а сейчас он вырос. Его обуревал гнев — за то, что Эвко назвали «хрен пойми кем». Опустившись на колени, он попросил: — Теуш, помоги найти. Он снимет пол, если кольцо застряло в щели между половицами. Благо брат — не отец. Теуш, не задавая лишних вопросов, заглянул под диван. — Кажется, там, — заявил он. — Надо отодвинуть… — Тьфу! — Сплюнув в сердцах, отец удалился. Вскоре раздался скрежет. Значит, ушёл на кухню покурить и отворил форточку. Кольцо действительно отыскалось под диваном. Лёжа в слое пыли, оно порадовало взгляд блеском камня. Вельес подобрал его и подул. — Хоть к чему-то хорошему привела твоя блажь, — вздохнул Теуш. — Появился повод подмести. Он удалился за веником. Сев на укрытый стареньким пледом диван, Вельес уставился на камень. Безрассудная покупка, ой какая безрассудная! Хотя выручка от продажи хлеба и муки хорошая (даже уплата налога не испортила настроение), но деньги следовало поберечь, а не тратить их бездумно. Комбайн нужно купить, а ещё — машину. С двухэтажным домом можно не торопиться — нет у Вельеса семьи, только видимость осталась, что она есть. Теуш не возвращался. Они с отцом негромко переговаривались в кухне, и Вельес, спрятав кольцо в кармане штанов, направился к ним. Разговоры стихли. Отец сжал губы. — Ну, что скуксились? — буркнул Вельес. — Порадовались бы лучше, что ваш сын и брат не собирается заливать глотку самогоном от горя. Помяв папиросу, он сунул её в рот и чиркнул спичкой. — «Порадовались», как же! — передразнил отец. Махнув рукой, добавил: — Ладно бы кого местного присмотрел или в городе хотя бы — безмужних омег осталось уйма. У нас на мельницах в войну они за горстку войны вкалывали, чтобы прокормить детей. Да хотя бы с Янко сошёлся! Но нет же! Тебе подавай этого… который мало того, что хрен знает откуда, ещё и из сраной интеллихенции. Понимаю: они все такие холёные, ещё и, говорят, гладенькие во всех местах. Правильно говорю? — Не твоё собачье дело! — Вельес скрипнул зубами и затянулся. Делиться подробностями, как выглядел Эвко голым, даже с родным отцом — верх низости. Только он, Вельеслав Миреш, должен оглаживать это тело. — Да! — ответил не он, а Теуш, как пить дать вспомнивший бывшего любовника. — Гладенькие, милые. От одиночества и отчаяния они могут сойтись с людьми нашего сословия, но в спутники жизни выбирают людей из своего круга. Ему, бете, только и рассуждать об отношениях между альфами и омегами. Вельес, почувствовав, как подкосились ноги, присел на подоконник. Он устал от полоскания мозга. Нащупав в кармане коробок, он зажмурился. Воображение враз обрисовало картину, как он в вагоне — прохладном, а не по-летнему душном — смотрел в окно в ожидании увидеть ставший за короткое время знакомым перрон. Придя в себя в кухне со столом, на который Теуш выставил три старые, со сколами — новые в городе не отыскались — чашки, табуретами и одиноко горевшей лампой без абажура — вязать никто из Мирешей не умел, — Вельес выдал бережно хранимый им секрет: — Эвко — мой истинный, — он произнёс это едва слышно — почти шёпотом, позабыв, насколько остёр слух у отца. — Чего?! — Тот дёрнулся и опрокинул чашку. Коричневая жидкость потекла по столешнице, и Теуш метнулся к раковине за тряпкой. — Этот… Эвко… кто? — Мой истинный! — повторил Вельес, уже громко — почти крикнув. — Кто?! — дружно воскликнули и отец, и брат. Повторять не имело смысла — они прекрасно расслышали. Вельес потянулся за чашкой и отпил начавший остывать чай. Неловкую тишину первым нарушил отец: — Нет, ну ты посмотри, Теуш! — Он развёл руками. Хохотнув, добавил: — Я-то гадаю, с какого такого рожна он так сильно втрескался, что бормотал имя этого Эвко во сне — да-да, мой дорогой сын, Любек мне нажаловался, когда пытался выставить виноватым в своей измене тебя, но я его поставил на место. Думал, всему виной голодняк, а он… Истинный, оказывается. Эх, дурень, скрыл от нас настолько важное… Последнее слово он адресовал явно не старшему сыну. Допив чай, Вельес закурил. Табачный дым его успокаивал, а сейчас хотелось унять сердцебиение. Щёки пылали. — А что я, по-твоему, должен был рассказать? Что залетевший невесть от кого омега — мой истинный? Ты Любека никогда не принимал, потому что догадывался, что Францишк — не наш внук. — Ты хрен с пальцем не сравнивай. Одно дело, когда альфа знает с самого начала, что ребятёнок не от него, и готов растить как родного, и совсем другое — намеренно вешать на него чужого. С обманом я не был готов мириться. С об-ма-ном, а не с Любеком и, тем более, с мальчонкой. Чуешь разницу?! Отец разошёлся не на шутку, его лицо раскраснелось, как у всех рыжих. Он не приказал Любеку выметаться из его дома, потому что пожалел Францишка. Он всегда любил детей… — Если бы я не был готов принять чужого ребёнка, ни тебя, — он бросил взгляд на Вельеса. Повернув голову в сторону молча попивавшего чай Теуша, продолжил: — ни тебя у меня бы не было. Потому что семью я бы не создал. Я-то вашего папку страсть как любил… Вельес, не поняв, к чему он завёл разговор о папе, уточнил: — Что за сивушный бред ты несёшь?! — Потому что тебя надо было пинками загонять в школу, вот и не понимаешь простых вещей! — Отец! — встрял Теуш. — Не перебивай отца. Мы с вашим папкой знаете, как встречались? Не так, как вы. Мы в нужниках омег не нагибали. Я о таком бесстыдстве даже и думать не смел. Прогулки, посиделки в пшенице под луной, ну и сорванный поцелуй — вот и вся страсть… А потом он ни с того ни с сего начал шарахаться от меня, как будто я чумной какой, и обходить за километр. Я просил объясниться, даже от отчаяния пригласил на прогулку его двоюродного брата… — Отец, не надо! — Теуш заёрзал. — Нет, надо! — Отец ударил кулаком по столу, отчего стоявшие в стакане столовые приборы зазвенели. — Когда-нибудь ему надо узнать об этом. Получается, у него и Теуша была одна на двоих тайна. — Согласен, пусть продолжает, — бросил Вельес брату. Засопев, тот отвернулся. — Вот тут-то ваш папка, когда я покатил шары к его братцу, и высунулся. Пришёл, — отец вскинул руки, — а мне и слов не понадобилось. По изменившемуся запаху я всё понял. Оказалось, он поехал к деду на юбилей, а там его течка накрыла. «Помогли» папке вашему, и он — за что мне достаются дурни? — стыдился признаться в том, что не смог сохранить невинность. Взглянув на чернявого, не похожего на обоих родителей Теуша, Вельес всё понял. Тот приходился ему единокровным братом, а не родным. Сейчас тот взбалтывал остатки чая в чашке, ни на кого не глядя. — Простил, получается… — поделился Вельес догадкой. — А то! — Понизив тон, отец заговорил уже медленнее: — Боялся, правда, что не смогу принять ребятёнка… Потом опять боялся, что разлюблю Теуша, когда ваш папка понёс тебя, и ещё, когда узнал, что у меня родился альфа… Оказалось, зря боялся: разлюбить этого балбеса не смог. — Не смог, говоришь? Тогда с чего вдруг я балбес? — встрял Теуш. — Уж кем, а им я не был никогда. — Твоя правда. Балбесом был Вельес, ещё и хулиганил в школе… А тобой я знаешь, как гордился, когда ты приволакивал домой грамоты за отличную учёбу? Никогда не задавался вопросом, кто тебя сделал, наверное, образованный крендель, даром что безответственный. И знать не хочу. Кровь прилила к голове Вельеса так, что в ушах зазвенело. Он повторял судьбу отца… …который прирос сердцем к неродному сыну точно так же, как он — к Францишку. — Я — тем более. Он должен был знать, как появляются на свет дети. Раз не выяснил, чем закончилась течка, значит, ему на папу — и на меня — плевать. — Как бы Теуш ни относился к отцу, но его эта история задела за живое. Сморгнув, он признался куда тише: — Я, когда догадался, тоже боялся, что ты меня разлюбишь. Получается, он знал, и очень давно. Развели родственнички тайну, нечего сказать! — А ещё обижаешься, когда я тебя называю дурнем! — хохотнул отец. — Между прочим, я затыкал рты, когда мне «открывали глаза», дескать, сын на меня ни капли не похож. Не их дело, в свои постели пусть заглядывают. А ты — «боялся, что разлюблю»! Да если б не ты, я бы с ума сошёл, когда умер ваш папка и Вельеса призвали… Пока он воевал, ты всегда был рядом, ругал меня за дурные мысли, и думал, как нам не сдохнуть в эту войну проклятущую. — После этих слов Теуш расчувствовался. Вельес не помнил, когда в последний раз видел его слёзы. — Ы-ы, погляди на него, нюни распустил! Ну иди сюда, балбес! Обниму сына. Моего сына, понял? Мо-е-го! Чай давно остыл и, пока отец и брат обнимались, Вельес поднялся и потянулся к чайнику, чтобы наполнить водой. Он почувствовал укол ревности — совсем как в детстве, когда отец наказал его за то, что он приволок в школу ужа, чтобы напугать Петрека Малковича и сорвать урок скучной до зубовного скрежета истории. Пока он прикладывал прохладные ладони к пылавшим ушам, Теуш получал похвалы за отличные оценки. Впрочем, тот не ленился помочь ему с уроками, особенно с математикой. Набрав воды, Вельес поставил чайник на плиту, после, развернувшись, потянулся за портсигаром. Покурить ему хотелось во дворе, а не глазея на телячьи нежности. — Куда?! Кури здесь. И мы ничего не решили насчёт твоего истинного. — Отец униматься не собирался. Отпустив старшего сына, вцепился в младшего. — Когда к нему поедешь? Напишешь ли предварительно или свалишься как снег на голову?.. Где собираешься жить с ним в конце концов — там или тут? Внутри оборвалось. Вельес не озадачился, как поступить. Написать Эвко? Просто взять и приехать? — Для начала — разведусь, — бросил он. — Во! Ещё не развёлся, а кольцо уже купил. Ну хоть на дурня не обижаешься, — съязвил отец. Вельес за сегодняшний день услышал не так уж и много издёвок, но они ему до смерти надоели. — Если быть точным, то я не знаю, ни куда писать, ни куда ехать. Эвко учится в столице, — напомнил он. — Подумай сам: какая ему, брюхатому, учёба?! — встрял Теуш. — Тебе память отшибло? Он больше не брюхатый! — Вельесу уж точно не отшибло, и он помнил, как поведал родным историю, когда был вынужден добираться до родных мест, сделав приличный крюк. — А его родители считают меня мразью, сделавшей ребёнка их чаду и укатившей к семье, и адрес не дадут. — М-да, наворотили вы дел, — вздохнул Теуш. — Так ты солдат или кто?! — возмутился отец. — Возьми этого… Альфреда… — Альфельда, — поправил Вельес. — Срать на его имя, всё равно нам вместе не пить самогон, потому что сраные интеллихенты от него воротят нос. На чём я остановился? А, возьми этого… Альфельда за грудки и пригрози, что выбьешь адрес силой, как в войну с вражины. Пытать его не придётся, такие, как он, на диво ссыкливые… — Ладно, я тебя понял! — Вельес поднялся. Уши горели оттого, что ему до смерти хотелось курить. Сколько бы отец ни утверждал, что ему не по душе любовь к Эвко, но совет дал разумный. Причинять боль человеку, спасшему ногу — и жизнь в целом — Вельес не собирался. А вот заставить Альфельда поговорить с ним в его силах. Даже сил прибавилось от мыслей, что Эвко ближе, чем он думал. Отворив форточку, Вельес выпустил в неё табачный дым. Когда отец в очередной раз пристал, ответил: — Обсудим всё с Эвко, когда найду его. …Только бы треклятый Гедеон не опередил. Только бы не опередил! — Да уж придётся с омегой — и с его родителями — считаться, коль он не нашего круга. Только, сынок, умоляю: не позволяй им на себя давить! — дав совет, отец поднялся. — Ладно, мне пора. А то, чего доброго, притащит Любек — чтоб его за то, что испортил моему сыну жизнь своим враньём — своего любовничка в наш дом… — А что, Вацлав приехал? — уточнил Вельес. — Не видел его сегодня, но Любек частенько остаётся у него. Францишка я с ним не пускаю, нечего ребятёнку глазеть на разврат… — Отец хотя не выносил — пока ещё — о-зятя, но к мальцу привязался. — Что-то Долгуш зачастил сюда. Сдаётся мне, с городским мужем не в ладах… — Пока это только догадки, — встрял Теуш и поднялся, чтобы проводить отца. — Поживём — увидим. Они удалились, оставив Вельеса наедине с собственными мыслями. Вынув из кармана коробчонку, он открыл её и заглянул внутрь. Крохотный камешек сверкнул в жёлтом свете лампы. …Вельес рассматривал кольцо, когда вернулся Теуш. Окинув его взглядом исподлобья, тот откинул мокрые — дождь, значит, начался — пряди. — Давай готовиться ко сну, — бросил Теуш. — Поздно уже, а тебе завтра молоть муку. Его правда. Вельес хотя и умаялся, но готов работать допоздна: поездка требовала денег… …да и не к кому возвращаться: Любек не стеснялся дать понять, что отнюдь рад приходу — пока ещё — мужа, в отличие от Францишка, который, топоча маленькими ножками, бросался к… Как ни старался Вельес, пасынком ребёнка, чьё фото носил в кармане кителя, считать не смог. Как Теуш для его отца, так и Францишк для него — сын. — Согласен. Принесу воды… — Вельес, сунув коробочку в карман, поднялся. Ступить он не успел ни шага: Теуш — вот же привязался! — уточнил: — А всё-таки, подумал, где вы будете жить? Точно ледяной водой окатил. Пока Вельес мысленно жил днём развода, а после в своём воображении рассматривал из грязного окна поезда тучи — не грозовые, похожие на глаза Эвко, а осенние, Теуш заглядывал в будущее. — Надеюсь, мы успеем построить дом до того, как Эвко доучится. Истинные мы или нет, но ломать ему жизнь я не хочу, — ответил Вельес. — На твоём месте я бы уже сейчас обдумал разные варианты. Но ты — это ты, — вздохнул Теуш, — а не я. Ты всегда действовал по ситуации. Из брата получился бы отличный военачальник, мелькнула мысль в рыжей голове — и почти сразу же её вытеснили догадки. Вельес думал над тем, что тот хотел сказать. Неужели Теуш намекнул на замужество Эвко? Если так, у того есть выбор — бросить мужа либо остаться. Второй вариант имел право на воплощение, если он счастлив с Гедеоном, а это вряд ли: Вельес едва выносил Любека после возвращения домой. Эвко должен чувствовать что-то подобное, иначе зачем она нужна, истинность эта, если не для того, чтобы связать двоих навеки? Может, написать? Благо Вельес запомнил не только маршрут, но и название улицы, и номер дома и квартиры, где жили Левицы. Узнав про истинность, те не просто должны, а обязаны сменить гнев на милость и либо написать сами, либо переслать письмо Эвко. Вельес покинул кухню и, порывшись в письменном столе, выудил перо, лист бумаги и карандаш — чернилами он напишет чистовой вариант. Вернувшись, сел за стол — здесь свет ярче — и под любопытный взгляд брата принялся писать. «Дарагой Эвко!» — после этих двух приветственных слов он замер, не зная, с чего начать повествование. С Теушем советоваться не хотелось: в отношениях посторонним делать нечего. Тот, впрочем, сам сунул любопытный длинный нос, который в детстве не раз хотелось подрезать. — В первом слове целых две ошибки! — Следовало ожидать, что тот не упустит возможность покритиковать. Вздохнув, Теуш добавил: — Дай мне проверить, когда напишешь. Лучше не позориться перед интеллигентной семьёй. …и это в тот миг, когда Вельес в подробностях вспомнил, как добирался домой, и задумал расписать в подробностях о хорошем по нынешним временам урожае зерна и свежем хлебе. Что написать о предстоящем разводе, он не успел придумать. Яро смяв так и не написанное письмо, Вельес бросил его в топку. Ну уж нет! Он не намерен протирать штаны в ожидании ответа, который, вероятнее всего, не получит. Сразу после развода он поедет к Левицам и вытрясет у них адрес Эвко. И уж тем более он не намерен вовлекать в свои отношения постороннего… …даже родного брата.