черника

Засыпая, Кристина путается пальцами в лабиринтах чужих высветленных прядей, среди которых тонкие косички попадаются, что явно не она плела. Просыпаясь, Кошелева подушечкой указательного остервенело ведёт по буквам аккуратным на правой ключице своего соседа по кровати — там "котёнок" курсивом выжжено. И злость с обидой в паре губы её поджимают потому, что аналогичного набора букв на её теле нет. Это не преграда для отношений с харизматичным парнем, которого Максим зовут, и которого она любит, кажется. Но каждое утро, что он в её постели встречает, его телефон, на тумбочке у кровати оставленный, жужжит на беззвучном режиме, а на экране высвечивается приевшееся "Софа", рядом с которым сердечко матовое ютится. И Макс сквозь пелену сна трубку поднимает, обещает, что придёт домой сегодня. На другом конце ответ монотонный, в котором топлёное в заботе "жду" различается. Кристина только морщится, когда у неё на лбу мокрый след от торопливого поцелуя остаётся, а захлопнутая входная дверь лучше любых слов прощание выражает. "Я дома!" и звон связки ключей, на комод в прихожей кинутых, Софа из кухни слышит. Отхлёбывает зелёного чая с мятой из глубокой кружки, и к Максиму направляется. — И как Кристине не надоело тебя держать у себя каждую ночь? — язвит специально, нравится ей, как Свобода фыркает себе под нос недовольно. — И как тебе не надоело таскать мои вещи? — обращает внимание на помятую фланелевую рубашку цвета зрелой пшеницы, что Софа не из своего шкафа достала. Авазашвили поцелуй дежурный в щёку получает, и, пользуясь установившейся близостью, одними губами сообщает, что каша на столе. И пока разогретое солнце путает свои лучи сквозь занавеску, редко пробиваясь в комнату, Максим столовой ложкой уплетает овсянку с черничным вареньем, а Софа допивает некрепкий чай. Потом Свобода будет мыть посуду, напевая песни, которые только Соня, на кухонной тумбе поместившаяся, может под шум воды разобрать — уже точно знает мелодию и текст, привыкла. Днём они бездельно пролежат на маленьком диванчике, от чего у Софы рубашка помнётся ещё больше, а Максиму после долгих изнурительных самокопаний потребуется смотреть подруге в глаза — он в них поддержку и помощь находит. Уже под вечер, когда тишина в квартире порвётся эхом тихих разговоров, придёт сообщение от Крис, в котором короткое "приедешь?" буквами соберётся. И Максим, хмурясь, лениво поднимаясь с коленей Софы, смс-ку прочитает, оставит пару укусов на губе, и всё же ответит затёртое "да". Авазашвили взглядом на прощание греть будет намного сильнее, чем Кристинины объятья, её кровать или тапочки, но Свобода уйдёт всё равно — Кошелева девчонка хорошая, а с Софой у них "друзья, да ведь?" с первого дня знакомства. /// Холодно и слякотно так, что даже тусклые огоньки, изображающие гирлянду, не радуют совсем. Под ногами грязь со снегом, ладонь сейчас волдырями покроется от горячего чая в пластиковом стаканчике, а глаз какого-то чёрта цепляется за переминающуюся с ноги на ногу девицу. Максима тянет ближе подойти, и когда девушку лучше видно становится, он злится ещё больше — та зачем-то в этот промёрзший день на улицу выперлась в одной лёгкой куртке и без перчаток. А теперь дрожит, пытается отогреть руки свои краснющие. — Мёрзнете? — едва обращает на себя внимание, как уже протягивает стаканчик, и вовсе не потому, что кожа почти облезла, а потому, что жалко дурочку эту. — Мёрзну, — чай принимает ломкими трясущимися пальцами, носом шмыгает, — спасибо. — Что ж вы зимой, и так легко одеты? — руки в карманы прячет. — Да я в кафе собиралась кое с кем встретится, — весь рот кипятком обжигает, не чураясь, — ну, видно, не судьба. Максим только губы кривит, да про себя девчонку жалеет. Она руки через стаканчик оставшейся жидкостью греет, как может, и разговор продолжает: — Слишком чай для вас невкусный, раз делитесь? — Если бы, — усмехается, — просто вам нужнее. — Понятно, — улыбку стаканчиком скрывает. — Максим. — Софа, — ладонь от тепла отрывает, чтобы руку новому знакомому пожать. Внутри парня колет что-то, и в голове строчка из бесконечных однотипных "красиво" летит, не останавливаясь. Имя красивое, глаза у неё красивые, и цвет у лака на ногтях красивый — лиловый, ему такой нравится. — Кто же тот мерзавец, который вас кинул? — А это – секрет, — глаза отводит неловко. — В таком случае, если секрет не пришёл, я тоже умею ходить в кафе. — Тогда пройдёмте, Максим. И вот они уже идут под руку, кафе выбирают уютное, переходят на "ты", и до дома Софа доходит не одна, а с новым, похоже, другом. — И, Софочка, если будет нужна компания, звони мне, — ладони на плечи девушки ложатся непроизвольно. — Обязательно, — улыбается, уже абсолютно согретая чужим шарфом и общением. Объятья кажутся чем-то обязательным и очевидным, и у Авазашвили даже уши пылают, когда её лопатки под тяжестью пальцев Максима прогибаются. — Не мёрзни больше, котёнок, — сравнение само по себе приходит. — Не буду. // Хоть какое-то утро может быть действительно добрым? По началу кажется, что одеяло насквозь прожгли сигаретой, и горящие остатки сейчас кожу испепеляют. Максим только морщится сперва, а потом окончательно просыпается — больно пиздецки. Место пылающее пальцами ощупывает, в панике в ванную бежит. В запачканном зеркале разглядывает отражение раскрасневшейся ключицы под слоем пыли, и ему страшно становится по-настоящему. Он совершенно не знает, что делать надо, мечется от того, чтобы все запасы перекиси на несчастный кусочек кожи потратить, до того, чтобы маме позвонить. Телефон находит под подушкой, но звонит, почему-то, не маме или знакомой, что в больнице работает, а недавно приобретённой подруге. Гудки растягиваются вместе с нарастающей болью, а когда на звонок всё-таки отвечают, по ключице невесомая прохлада проносится. — Да? — Соф, я не знаю, почему к тебе с этим, но, блять, — шипит от охлаждающегося пламени, — что… — хочет вопрос свой задать, но в зеркале даже под пылью улучшившаяся ситуация виднеется, — Котёнок? — Макс? Что случилось? — Котёнок. У тебя тоже, да? Похоже, это утро добрее всех предыдущих. // Максим до дома Софы бежал настолько быстро, насколько умеет. Она ромашковый чай заваривала, на часы поглядывая, и разливала по чашкам, когда со своего третьего этажа лохматую голову, в плечи вжатую — шарф забыл вчера забрать себе, а без него зябко — приметила. Со взъерошенными волосами, в пижаме с не застёгнутыми верхними пуговицами, — надпись появившуюся рассматривала — дверь открыла и пыталась парня угомонить, что суматошно разувался и скидывал куртку. — Никогда не понимал этой херни с соулмейтами — глоток за глотком делает, — Для чего всё это надо вообще? — Я слышала, якобы жизнь работает так, что нужно иметь человека, о котором ты будешь заботиться, и человека, который будет заботиться о тебе. И если это один и тот же человек, то ты – невероятный счастливчик. Короче, такие счастливчики в паре – соулмейты, — усмехается, когда у Макса брови всё больше вниз ползут, — А чтобы ничего не спутать, у истинных соулмейтов проявляются парные метки, на которых слово или фраза, характеризующая их отношения. — То есть мы с тобой котята? — Котята разные бывают, — пожимает плечами и откусывает сушку. — И что, мы должны замутить или как? — без задней мысли спрашивает и недоумевает, когда Софа лакомством давится. — Вовсе не обязательно, — откашливается, — главное – заботиться и быть рядом. — А если мы будем врозь? Что будет? — Не знаю, что-то плохое, наверное. Максим допивает свой чай и Софа, понимая, что ему лучше думается, когда он на себя в отражении чайной глади смотрит, предлагает кипятка долить. — Ну мы друзья, да ведь? — Ну если я тебе настолько не симпатичен, то да. /// Очередное тупое утро, в которое у Максима ужасное настроение из квартиры Кристины домой перекочёвывает. Его ничего не радует уже давно, и даже предложение от Крис, которое встормошить должно было, горькой массой разложилось в голове, и теперь неосторожно вываливается наружу под видом уже принятого решения. — Соф, я в Москву уезжаю с Кристинкой. — Что? — от ноутбука отрывается, — Зачем? — Нечего мне больше в Питере делать. Ты же знаешь, больше город – больше возможностей. — Насовсем? — Насовсем. Софа в одну точку опустошённо таращится, а Максиму хочется, чтобы она между его фраз смысл находила. Но она слышит "Я тебя ради Кристины бросаю", когда из его реплик сыпется:"Всё снова стало серым, нужно что-то поменять, давай попробуем". Свобода спрашивает:"Отпустишь?" и для него это приглашение в Москву для Софьи Авазашвили, которую дни одинаковые достали не меньше, чем его самого. Она только шепчет:"Отпущу" с треснувшей болью в голосе. Максим ждал "мы и без переезда справимся", "останься, пожалуйста", "я с тобой уеду", но Софа промямлила "вещи помогу собрать, если надо", и внутри из сгоревших ожиданий дорога до совместной жизни с Крис в Москве выстроилась. /// В шкафу в прихожей куртка тёплая, коврик занят грязными кроссовками, а на кухонном столе упаковка мармелада — Максим квартиру Софы обжил основательно, хотя по факту не переезжал. Так, задержался до ночи пару дней подряд, а к концу недели решил, что никакого смысла "домой" возвращаться нет — у Сони и диван раскладывается, и в гости водить некого. — Съёбывать надо отсюда, Софк, — периметр потолка глазами измеряет, у подруги на коленях разместившись. — В смысле? — из сетей волос максовых пальцы резко выпутывает. — В прямом. У меня амбиций выше крыши, у тебя таланта немерено, а в дыре нашей не добиться ничего. — И куда бежать предлагаешь? — Туда, где любовь? — мурчит сквозь улыбку. — Разве любовь в городе? Она в человеке. Максим голову от коленей Софы отрывает, на спинку дивана откидывается. Ему контуры мягкие губ её до онемения зацеловать хочется, в шею шептать, что если любовь в людях исключительно, то с ней он бежать куда угодно готов. Но вместо этого лишь лицо её в размытом свете изучает и мяукает, что за любовью в Петербург едут. // Петербург встречает серебристым дождём, недорогая квартира летающей в воздухе пылью, а старенькая соседка задорным "какая милая пара!" Софа на такое только смеётся, рот рукавом свитера закрывая, а Максим не возражает нисколько и подругу в щёку целует, заставляя смущаться. В гостиной обои замученно-белые и новый набор чёрной посуды — в икее купили, чтоб как в песне было. Спать приходится вдвоём на одном скрипучем матрасе, в чём Софа временное неудобство видит, а Макс — повод к ней поближе быть. Ему за плечи хочется Софу к себе в ночной темени притягивать, но желание это о противные шипы "друзья, да ведь?" колется и сдувается. Анисимов из дома уходит рано и возвращается поздно. Слоняется по Невскому проспекту, кофе пьёт дешёвый, не такой и отвратительный, на удивление, думает слишком много, чтобы думать меньше. Его забота блядская топит в Петербургской серости — Софка в нём друга нашла чудесного, и он разочаровывать её не хочет ну никак. У Авазашвили кожа пахнет свежестью, волосы шампунем яблочным, а одежда — Максимом. В его рубашках цвета вырвиглазно-жёлтого ей весна ещё ярче кажется, Петербург роднее, песни музыкантов уличных громче.