После дождя будет радуга

      Павел Денисович Плиев, молодой человек двадцати пяти лет от роду, поставил последнюю точку, сохранил файл, снял очки, сладко потянулся, взглянул на часы и чуть не охнул — стрелки уверенно подбирались к семи. Подорвавшись с кресла, он ломанулся на кухню, где, зачесав пятерней густую светло-русую чёлку, осмотрел содержимое холодильника и поморщился — ничего такого, чтобы можно было приготовить на скорую руку, обнаружить не удалось.       Сожалея о том, что, увлёкшись работой, в магазин так и не сходил, Паша заглянул в морозильную камеру. Убедившись, что стратегический запас на такие вот случаи ещё не закончился, он облегчённо выдохнул, с радостным видом вынул кастрюлю из шкафчика, наполнил водой и поставил на огонь.       Посолив бурлящий кипяток, молодой человек забросил в него содержимое пакета, помешал, накрыл крышкой и уселся за стол в ожидании.       Пельмени почти сварились, когда из коридора послышался скрежет ключа в замочной скважине. Через пару минут на кухне появился высокий тёмный шатен с вечно грустными глазами и печальной улыбкой.       — Жень, привет, — оживлённо воскликнул Паша и принялся раскладывать нехитрое варево по тарелкам, приправляя крупными кусками сливочного масла.       Вымыв руки, здесь же в кухонной мойке, Евгений уселся за стол, не проронив ни слова.       Трапеза проходила в непривычной тишине. Женя, поглощённый какими-то мыслями, без аппетита жевал скользкие комочки, продолжая хранить тягостное молчание. Паша не лез на рожон, признавая, что магазинные пельмешки, пусть и довольно высокого качества, не смогут удовлетворить здорового мужика, рассчитывающего на добротный ужин после рабочего дня.       — Давай расстанемся.       Женя сказал это так просто и буднично, что Плиев и не понял его с первого раза. Засунув последний пельмень в рот, удивлённо посмотрел на сожителя. Тот был спокоен и невозмутим.       — В смысле расстанемся? — спросил у него, по-идиотски улыбаясь: ну, какая шутка, такая и улыбка.       — В прямом, — коротко ответил любовник, сосредоточенно гоняя вилкой сиротливый расползшийся кругляшок в масляной лужице на дне глубокой тарелки.       — Что случилось? Ты рассердился, что я не приготовил ужин? Ну так заработался, извини, — Пашка искренне признавал свою вину, впрочем, как всегда.       — Ужин тут ни при чём, — все так же спокойно ответил Евгений.       — Тогда объяснись. Я не понимаю. Назови причину, — потребовал Павел, постепенно осознавая, что это не шутка и не пустой трёп, слишком уж Женька был серьёзен.       — Я люблю другого человека.       Ответ был лаконичен до невозможности, и Пашка поверил, и прочувствовал эти слова, как внезапный прицельный выстрел в самое сердце: жгучая боль разлилась по грудине, не позволяя сделать даже самого короткого вздоха, подкатила к горлу и осела на языке металлическим привкусом.       — Не понимаю, — пробормотал он словно в трансе. — Ведь всё же было хорошо. Чего тебе не хватало? Я делал что мог, убирался в квартире, ходил по магазинам, готовил… Почему?       — Ты не любишь меня. Я вроде с тобой, но тебя будто нет. Вечно ты за своим компьютером.       — Я же не просто так, я деньги зарабатываю, — вяло возмутился Плиев.       — Я не просил тебя зарабатывать деньги.       Растерянность как-то враз отпустила, и Паша рассерженно вскочил на ноги.        — Если на то пошло, то и ты не ангел, знаешь ли! Но я тебя ни в чём никогда не упрекал! — не сдержавшись, выкрикнул он и, обессилено рухнув на табурет, попытался взять себя в руки. — Если хочешь, давай расстанемся. Собирай манатки и вали к своей подстилке.       — Не говори так о нём! — внезапно Женька утратил невозмутимость и, вспыхнув алым на щеках, скрипнул зубами.       — Вот оно как. Про него и слово плохое не скажи? Чем? Чем он лучше меня? Кто он такой вообще?!       — Паша, ты скучный. Тебя невозможно вытащить ни в клуб, ни в бар, ни в кино, элементарно, не говоря про поход, рыбалку или что-то подобное. Ты сиднем сидишь дома, как старикан, и настолько озабочен своим диванным комфортом, что не заметил, что уже с полгода я изменяю тебе с другим.       — Правильно, зачем тратить деньги на кино и прочую ерунду? — ответил Пашка в запале, и тут же изумлённо округлил глаза, он действительно не догадывался, что у Женьки роман на стороне.       — И жадность твоя достала. Ты же каждую копейку зажимаешь, на всем экономишь, как Гобсек какой-то. Для чего ты так много работаешь, если лишний раз боишься потратиться, — высказал своё мнение Женя и занудно добавил: — И в сексе ты бревно бревном, не то что Илюша.       — Илюша, значит. И в том, что я бревно, моя вина? — взвился Пашка, как ужаленный, тема секса была для него болезненной.       — Не знаю я, чья вина, но дальше так жить не могу. И не начинай истерику, давай всё спокойно обсудим.       Голубые глаза Плиева заискрились злобой и обидой: три года, целых три года он потратил на эти отношения, вкладывал в них душу, как шальной хватался за любой более-менее приличный заказ, чтобы заработать лишнюю копейку.       И сроду он рублики не зажимал. Да, экономил на глупостях вроде кино и Сабвееях там всяких, но никогда на продуктах и остальном, всегда в дом всё самое лучшее, экологически чистое, причём из своего кармана платил, не из Женькиного. И деньги ведь не для себя откладывал, для них обоих — на квартиру копил, сюрприз ему сделать хотел. Ещё годик с небольшим и собрал бы необходимую сумму для покупки приличной двушки.       И не надо врать, что он дома сидит, как старик, ничего подобного! Два раза в неделю Пашка исправно железо тягает в тренажёрке, чтобы сохранить при сидячей работе мышечный рельеф и мужскую привлекательность, и пробежки по утрам, как положено. Он и Женьку с собой бегать звал, и предлагал абонемент в фитнес-клуб купить, но тот ведь только по клубам да барам ходок. Что касается секса, то да, не любил Паша этого дела, но никогда Женьке не отказывал, соглашался по первому требованию и даже член сосал без отговорок, несмотря на то, что было противно. Столько усилий с Пашкиной стороны, и вот чем закончилось… Тривиально и обидно до ужаса.       — Да что тут обсуждать?! Собирайся и проваливай! — выкрикнул Плиев в сердцах.       — Ты же знаешь, мне идти некуда.       — Предлагаешь мне свалить? — Женя согласно промолчал, а Паша ядовито прошипел: — Не слишком ли много ты хочешь?       — Вот поэтому у нас ничего не вышло. Ты эгоист. Думаешь только о себе, — упрекнул его сожитель. — Сколько раз я просил тебя сделать мелирование? И эти твои дурацкие футболки…       — Ты дебил? Нет? Это ты мне изменил, ты меня предал! Почему я должен думать о твоём удобстве?! И, вообще, я тебе девка, что ли, волосы красить?!       Пашка уже пришёл на крик, ещё чуть-чуть и он начнёт бить посуду, как неуравновешенная бабенция, до того его довёл монотонный голос и невозмутимая рожа Евгения, пытающегося, впрочем, как обычно, выставить Плиева виноватым.       — Эту квартиру я снимал до того, как мы встретились, — напомнил он Паше. — Это ты переехал ко мне. Я к ней привык и не собираюсь искать другую, а тебе есть куда уйти.       Пашка вдруг сдулся, как воздушный шар, злоба резко испарилась, он почувствовал себя обессиленным и несчастным: всё, чего хотел, его мечты и планы на будущее с этим человеком рухнули в один миг.       Понуро опустив плечи, он вышел из кухни, постоял в коридоре, бессмысленно пялясь в никуда. В голове его разливался белёсый туман, в груди образовалась гулкая пустота, которая постепенно заполнялась тупой безысходностью. Глаза заволокло пеленой, будто слёзы навернулись, только это были не слёзы, а глухая влажная тоска.       Глубоко вздохнув, Пашка отправился в зал собирать вещи. Он, конечно же, мог ещё пободаться и морду предателю набить, только не видел смысла. К чему выносить ему и себе мозг бестолковой бранью? В любом случае измену он никогда не простит и жить с затаённой обидой не сможет. Да и драка облегчения ему не принесёт.       Натянув джинсы и любимую футболку с Миньоном, он покидал свои вещи в спортивную сумку, сунул ноутбук в портфель и по пути на выход из квартиры заглянул на кухню.       — Я пошёл, забрал необходимое на первое время, остальное сам собери и отправь моей мамане, — сказал Плиев обречённо вместо прощальных слов и вышел за дверь.       Как только в прихожей клацнул замок, Евгений вынул из кармана телефон и, набрав номер, приложил к уху, вслушиваясь в длинные гудки. Наконец вызываемый абонент ответил.       — Всё, он ушёл, — сообщил в трубку Женя.       — Ты расстроен? — поинтересовался собеседник.       — Да нет. Просто непривычно как-то… один дома…       — Приехать? Утешить? Хочешь?       — Хочу, — ответил Евгений и, сбросив вызов, грустно улыбнулся, и грустно не потому, что ему было жаль расставаться со своим сожителем, просто он всегда так улыбался.       Пока Плиев брёл до остановки, его не покидало желание вернуться и всё же набить Женьке морду. И пусть его бывший выше на голову и шире в плечах, Пашка сильнее и проворнее в тысячу раз. Но мысли о том, что обернуть вспять события этого вечера он не сможет и расквашенный нос Жентоса ничего не изменит, продолжал уныло перебирать ногами, шаркая подошвами кед по шершавому асфальту.       На остановке он посмотрел на единственную лавку, когда-то ярко раскрашенную в радужные цвета, теперь же облезлую и такую же неприглядную, как Пашкина нынешняя ситуация, поставил на неё портфель и сумку с вещичками, приготовившись ждать маршрутку под номером девять, что ходила довольно редко, но была единственной способной домчать его до родного дома, где всегда ждёт сына горячо любимая маман.       Первые капли дождя упали на нос, ещё совсем не обещая потопа. После ударили по асфальту, расплываясь мокрыми пятнами, и сразу зашлись в азартном обстреле пыльной листвы и травы, насыщая воздух озоном.       Пашка пошарил в сумке, ёжась под холодными брызгами, чертыхнулся, не обнаружив зонт, схватил свои вещи и ринулся к цветочному павильону, где и прилип спиной к холодной стене. «Гори всё синим пламенем, теперь нет причин на себе экономить», — с такой мыслью выудил из кармана телефон, вызвал такси и как-то уж слишком свободно вдохнул свежий воздух.       Дождь лупил, как шальной. Пашка промёрз до костей, но затопившее его чувство освобождения от бытовых цепей было настолько всепоглощающим, что подумав: «После дождя будет радуга», — он уверенно сделал шаг, раскинул руки в стороны и подставил лицо под ледяные капли.       Паша стоял под проливным дождём, физически ощущая, как безудержный небесный поток смывает с его души отголоски несправедливых обвинений; бесконечное чувство вины за то, что он делал или не делал вовсе; тяжесть изнуряющих обязательств по умолчанию и глухую боль от предательства. И только сейчас осознав, что всё, что ни делается, делается к лучшему, он, как ни странно, с облегчением признавал: с этой поры он сам по себе, ему не перед кем отчитываться, не нужно больше подстраиваться, идти навстречу чужим желаниям и, стиснув зубы, искать компромисс. Теперь он свободен! Сво-бо-ден!!!       Дверь открыла маман, дородная высокая женщина в цветастом халате с большими мягкими руками и тёплым взглядом янтарных глаз. За ее спиной, не сдерживая любопытства, маячил дядя Сёма — Пашкин отчим, на тощих плечах которого висела майка-акоголичка, не скрывающая впалую грудь с редкими седыми волосинками, на бёдрах болтались треники с классически вытянутыми коленями.       Пашка переступил порог родного дома, бросил на пол сумку и портфель, на его лице появилась счастливейшая улыбка:       — Мам, я вернулся.       Насквозь промокший и продрогший, он выглядел настолько жалко, что мать, сделав шаг навстречу, заключила парня в крепкие объятия, и он почувствовал себя, как детстве: надёжно защищённым от бед, согретым материнским теплом.       — Пашенька, что случилось? Ты так внезапно, без предупреждения, — спросила она, продолжая обнимать своё ненаглядное чадо.       — Так получилось, позже расскажу, — бухтел ей в плечо Пашка, упиваясь родным ароматом самого дорогого человека в жизни.       — О… Вернулся он. Скажи правду, вышвырнули тебя, как паршивую собачонку, — прокудахтал дядь Сёма и захихикал поганенько, прикрыв тонкие губы сухонькой ладонью с пожелтевшими от никотина, узловатыми пальцами.       — Так, Семён, молчи, — рыкнула мать в его сторону, выпуская сына из кольца сильных, но нежных рук.       Мужичок сжался от её жёсткого взгляда, однако желчная натура взяла верх:       — А что, я не прав? У них, педиков, разве бывает по-людски?       — Сема… — одёрнула его мать и угрожающе процедила: — Ты не забыл, дорогой, что это мой сын?       Отчим поёжился и принял разумное решение — промолчать и удалиться подобру-поздорову в спальную комнату. Зинаида проводила мужа тяжёлым взглядом, перевела его на сына и тут же её глаза затопила невыразимая нежность.       — Иди прими горячую ванну, а потом приходи на кухню, выпьешь чаю с мёдом и поговорим.       Пашка благодарно кивнул и, подхватив вещички, поспешил в свою берлогу. Скользнув взглядом по комнате, отметил, что здесь всё по-прежнему: тот же письменный стол у окна; та же полуторка-кровать, застеленная клетчатым пледом; одёжный шкаф; книжные полки и старые постеры на стене. Всё до последнего даже самого незначительного предмета его матушка ревностно хранила для драгоценного сына, и он знал, что ему всегда есть куда вернуться, несмотря ни на что.