Проводник по самым ужасным снам

       Но там, где заканчивается одна дорога, начинается другая. Среди этого черно-белого, даже серого окружения молочной пелены, вдали виднеется едва рыжеватое, а порой и чуть алое пламя огня. Откуда оно здесь? Ты же один в этом лесу. Дыхание нервно сбивается, а сам бежишь к нему, будто там есть кто-то, кто поможет тебе вылезти отсюда. Но подбежав к огню, ты видишь только намокшую костровую: поваленное рядом с костром дерево, но оно влажное, как только к нему прикасаешься. Странно: дерево влажное, но костер — горит и не тухнет. Яркие рыжие и огненно-красные языки пламени танцуют в едва замедленном танце. Невольно садишься на сырое бревно и зачарованно смотришь на огонь, на пламя, на сгорающие в нем ветки. Садишься и думаешь. А где выход из этого таинственного леса?        Неизвестно.        Темнота идеальна. Темнота срывает маски с людей. Темнота чудесна. В темноте можно спрятать ранимую душу от глаз, а не закрывать ее жесткой сатирой и иронией. В темноте можно разжечь огонь. В темноте можно сгореть в пучине своих мыслей. У каждого свой выход: разгорись или умри. Андрею не привыкать. Он сгорает и разгорается одновременно. Творческие люди, что сказать? — Кто я? Кто ты? Нет, не в этом мире стереотипов, где на тебя навесят сотни ярлыков, лишь бы не называть по имени. Не в мире, где настолько сложно определить искренность людей, что приходится сомневаться в каждом сказанном ими слове. Не в мире, где ты ничего не значишь для катастрофически гигантской части остального мира, — все равно только тишина, только рассуждения ярковолосого. Идеальное место для самокопания. — Я видел много людей, но так и не определил, кем являлась большая часть из них, и не потому что я плохо разбираюсь в людях или они не давали мне разобраться в них, нет, дело не в этом. Эти люди были никем. Они сами не понимали смысла собственного существования, влачили его с гордо опущенной головой, с показушной маской удовольствия и радости или депрессией и гниения, их веки не тянулись к свету, а зрачки лишь изредка заглядывали в чужие с немым вопросом: «Кто я? Кто ты? », — снова тишина, но уже мягкая и приятная, не та, что была в начале его пути в никуда.

***

       Андрей открывает глаза вновь. Снова это ебаное чувство. Чувство пустоты внутри себя, а когда было хорошо? Когда ты был где-то не здесь. Явно не здесь, где-то в другом мире, где родной холод и мрак, где нет людей, где пусто и одиноко, но так приятно и спокойно, что не одни наркотики не дадут того же кайфа.        Сумасшествие? Возможно. Многое ли оправдает суицид молодого музыканта? Хуй знает, но сейчас узнаем. Ну как сейчас…        У вас была мысль о своем идеальном суициде? А некоторым приходят такие мысли, но не будем показывать пальцем. И у Андрея был такой план. Почему прошедшее время? Потому что больше это не план: это реальность. Реальность, которую он осуществит. Прямо сейчас или чуть позже.

***

       Пирокинезиса выписали из больницы, так как тот пошел на поправку, а тот и рад. Скоро все закончится. По дороге он заходит в цветочный и покупает букет роз розово-красного оттенка, а далее: магазин с алкоголем, в котором Андрей оставляет приличную сумму, явно больше нужного, забирая бутылку дорогого портвейна, а дальше: послышались бьющиеся капли о чугунную ванну, на дне которой лежат розы. Андрей заходит в ванную комнату с бокалом рыжевато-коричневой жидкости. — Так странно наблюдать за такими минутами. Понимаешь, что это последний момент, который запомнит твой жалкий мозг, зато, самое последнее, перед… а впрочем, не важно, — как только он закончил монолог, Пирокинезис выпивает Портвейн из прозрачного сосуда, эстетично так.        Бледное тело, прямо в одежде, погрузилось в ледяную воду, поверх которой цветы. Мурашки по коже от перепада температур. — Может нахуй? Все не так плохо же… блять, я ебнутый или да? Я влюбился в собственное воображение, в то, чего не существует… Нахуя?!        Поток воды выключается, а Андрей достает из мокрых джинс какой-то странный, черный предмет, а на его лице легкая, чуть безумная улыбка. Черное лезвие вонзается в бледную кожу, покрытую мурашками, проходя сквозь рисунки на своем теле, оставляя красную вертикальную пользу.        Боль будоражит мозг. Боль заставляет немного зашипеть. Боль — словно решетка от мира. Странная, но приятная. Порез снова, снова черное лезвие становится чуть красноватым, а вода в ванной становится слабо-алой.        Еще и еще.        По щекам красноволого текут слезы от этой боли, а он задевает вену и скулит от боли, зато со второй он расправился быстро.        Тело начинает неметь. Уже немеет, а глаза медленно тяжелеют и смыкаются, но все же, тянется к телефону и набирает смс для своего друга, чтоб труп мог похоронить.        И поняв эту поэтичность, ты умираешь, так и не став никем, из-за неё ты теряешь всё, приобретаешь что-то непонятое и становишься сам непонятым, это открывает твой разу не в ту сторону, и ты придерживаешься только этому, но это не правильно, это губит тебя, чем раньше ты это поймёшь тем лучше будет для тебя – будь добрее, не верь никому.

10 марта

Андрей Пирокинезис 2:11 Напишите на моем надгробии: «умер точкой на карте»

Никита Быстрых 2:13 Андрей, что это значит? Сука, не пугай меня 2:20 Андрей блять Блять ответь 2:26 Я же в квартиру вломлюсь Сукаааааа 2:48 Пирокинезис, тебе пизда, я с работы свалил 3:00 Андрей? Блять, я сломаю дверь сейчас 3:15 Блять… 3:17 Чувак, зачем?.. Напишем…

       В мире существует некое место, в котором обитают души всех мастей, представитель каждой культуры, субкультуры, контркультуры, единица каждого типа людей, они пребывают в вечной войне, но даже не думают о том, сколько много между ними общего, на этой свалке психотипов, душевных болезней и личных проблем оболочка каждого из нас ищет себе наполнение под стать, чтобы удовлетворять потребности жалкого окружения, радовать или раздражать кого-то всем своим существованием, выпрашивать эти камни в спину или молить, чтобы мы позволили пострадать им ещё. Я не претендую на гениальность, просто пытаюсь показать вам другую грань существования, есть только один способ выбраться отсюда, и мы шли по этим координатам, но где мы ошиблись, Хьюстон?