Люблю
Сглотнув слюну, иду по пыльной дороге вдоль сакур. В потных руках - букеты цветов. По этой же тропинке мы с Маной бегали и резвились. Смеялись беззаботно солнечными безоблачными днями. Валялись и катались по траве, неустанно признаваясь в любви и целуясь бесконечно и обнимаясь бесконечно и хотели мы жениться, детишек сделать и вместе быть - также бесконечно... Облизнув губы, сглотнув слюну, кое-как, я остановился перед заветным домом. Там, где была скамейка у этого картонного домика... Сейчас были две могилки. С этими палками басурманскими и такими непривычными. Тяжело вздохнув, один букет, едва-едва раскопав сухую землю, воткнул тёще. Второй - Мане... И тут меня прошибло целиком и полностью, все силы покинули меня, я рухнул на землю перед могилкой, приложился сердцем и левым ухом и опустив веки, дышал жадно. Траурная усталая чёрная сонливость окутала меня. Зашелестели сакуры от лёгкого, только начавшегося, дождика. А мне хотелось жадно, раскопать могилку и казалось, что в гробике любимая моя лежит живая и просто спит... Просто спит... Я тихо зашептал вслух, уже не понимая по-русски ли, по-японски, устраиваясь щекой в пыльной сухой земле, да под холодной тяжестью дождика, поудобнее: Мне так не хватает тебя, котёнок. Котёночек моя. Зачем же всё так? Почему так? Прости, что не защитил, прости, прости, что я идиот начал эту бумажку дрянную читать... Пошли бы домой и...ОСТОРОЖНО!
Крикнул вдруг едва знакомый девичий голос. Оборачиваюсь лёжа. К моей голове приставлена арисака. Отец Маны, сейчас с выпученными от бешенства, трясущимися руками, смотрит на меня, а потом на девочку в дождливом тумане и кричит: -ЗАЧЁМ СПУГНУЛА ДУРА?! - голос у отца котёночка совсем ослабел, охрип. Да и сам папа её... Весь бело-серый, едко-седой. Морщинами всё лицо изрезано. Глаза бешеные. С горем и яростью пополам. -Не трогайте его! - крикнула девочка и вышла ближе, в тусклое солнышко. Я приподнялся, сел на колени пред отцом Маны. Взял арисаку за ствол, приставил к своему сердцу. Посмотрел со слезами на такие же как и у меня, разве что раскосые глаза. И сказал усталой хрипотцой: -Давай старик. Жми. Прекрати мои мучения и я буду с ней. Девочка крикнула: -Я СЕЙЧАС ПОЛИЦИЮ ВЫЗОВУ! У старика вдруг вышли слёзы. Тоже скатились по лицу, смешиваясь с дождём. Отец Маны сделал шаг назад, трясущимися руками резко поднял винтовку и приставил к подбородку. Я быстро выхватил арисаку из его рук, утягивая к себе. Потом устало выдохнул и сел на пятую точку. Мы, оба измотанные. Оба лишённые любви всей жизни, а он - ещё и дочери... Мы оба смотрели друг на друга как в зеркало. Девочка подошла совсем близко. Ойкнула. И я понял, что это Юки. Которая так и не пришла помочь со свадебным платьем. Юки сказала, закрыв ротик ладошкой: -Ой! Эт-то т-ты... Я опустил голову, сжимая крепко арисаку и глядя на совсем уже престарелого, отца Маны. Юки тихо произнесла: -У тебя волосы седые. Совсем как у старика. Говорили ты с собой постоянно покончить пытался Я кивнул. Юки всё не угоманивалась: -Ты её очень любил. И до сих пор любишь. М-мы... Мы тебя не виним... Ты не виноват... И она тебя очень-очень любила. Сильно-сильно... Ты не виноват. Никто тебя не винит. Мана говорила... Она...Про старость думала, правда... Просила, если уйдёт раньше тебя, сказать, чтобы ты себя не винил... А ты правда все-все деньги на похороны прислал? Я вспомнил тот небольшой отрывок просветления. И, отвечая честно, утвердительно кивнул. -Только сейчас силы нашлись навестить? - также тихо и вкрадчиво, пытала меня Юки Я кивнул. И, добавил, сглатывая слюну, виновато глядя на разбитого отца: -Я уезжаю. Демобилизуюсь. Пришёл попрощаться. Уйти не могу. Не могу и... Всё... Кажется... Там она лежит... Живая как будто... В гробике... И просто... Спит... А хочется её оттуда достать... Обнять... Увести к себе... Или хотя бы... Похоронить по-нашему... Отец взревел, налетев на меня в упор и сверху-вниз крича, да плюясь слюнями мне в лицо от ярости: -ВЫ БЛЯДСКИЕ ГАЙЦЗИНЫ ВСЕ ОДИНАКОВЫЕ! ВСЕЕЕ! -Успокойтесь, Киришима-сан - сказала Юки Тяжело вздохнув, оперевшись на арисаку, я поднялся. Повернулся к могилке лицом, к отцу - задом. -Ну... Сайонара... Ваташи но...Ощимисама...Нион но оджо... (яп. "Прощай... Моя... Принцесса... Принцесса Японии...") Развернулся и, в размытом от слёз взоре, направился было обратно, только Юки преградила дорогу и сказала: -Подожди пожалуйста, а то мне одной не справиться! -А? -Сейчас родственники приедут. Позаботяться о Киришима-сане. Я не смогу отобрать у него винтовку, вдруг у него ещё есть? Я, тяжело вздохнув, утвердительно кивнул, исподлобья глядя на отца Маны. Юки, встав между нас, наклонилась и, искоса глядя а такое же хмурое лицо вдовца, спросила: -Киришима сааан? Не позовёте к себе в дом, спрятаться от дождя? Японец, не сводя жаждущих крови глаз с меня, сказал: -Ты - иди. Гайцзиновская шавка пусть мокнет на улице и благодарит, что я сохранил ему жизнь. -Киришима-сан. Зачем вы так? Он же... -ОХМУРИЛ! ОХМУРИЛ ОН МОЮ ДОЧЬ! ЕСЛИ БЫ НЕ ЭТА ШАВКА, НЕ ЭТА ПСИНА НЕДОРЕЗАННАЯ, НИЧЕГО БЫ ЭТОГО НЕ БЫЛО! МОЯ ДОЧА ВЫШЛА БЫ ЗА ЯПОНЦА, А НЕ ЗА ГАЙДЗИНА, МОЯ ЖЕНА БЫЛА БЫ СЕЙЧАС ЖИВА И НИЧЕГО БЫ ЭТОГО НЕ БЫЛО! - сквозь ливень, до меня вновь долетели слюни старика. Тяжело вздохнув, я сел на пятую точку, покрепче прижимая арисаку. Юки, которая сама была в жёлтом дождевике, свободных штанишках и салатовых калошах, села рядом, сказав: -Значит все подождём под дождём... - после чего лучшая подруга любви всей моей жизни, виновато уставилась на меня Я, матерясь, помня, что обещал себе бросить это дерьмо, всё-таки закурил сигарету из той самой пачки, которую хотел по дороге сюда выбросить из кармана шинели. К тому моменту, когда я вернулся в машину, а Аска, обвив меня, мёртвой хваткой прижала, испуганно стуча своим сердечком о моё, всё было кончено. Приехали родственники, много благодарили меня за присланные на похороны деньги, просили прощения за поведение отца покойной, говорили, что всё-всё-всё знают и не винят меня, говорят, что верят Юки и Мане, когда мы пересекались с её родственниками и все как один твердили, что со мной она была самой счастливой девочкой на планете. Ни единого слова "Гайцзин" я не услышал. Отец Маны теперь переселялся к родственникам, за могилками просили последить Юки и обещали приезжать, да помогать ей время от времени. Всё было кончено. Мне осталось три дня пробыть в этой паршивой стране, давшей и надежду и любовь, а в итоге изрезавшую меня хуже и ниже некуда. Путь до дома мы проделали в абсолютной тишине, а Аска лишь иногда щенячьим и виноватым взглядом синих глазищ смотрела мне в душу и суровость моя смягчалась, и я целовал рыжую и отстраняясь, говорил бесцветно и холодно: люблю. Лисёнок отвечала жалобно-нежно: -И я тебя люблю, мой волчонок. Однако больше мы не проронили ни слова до самого дома. Где я, всё также молча уложил Аску в койку, а та покорно сладко стонала в удовольствии до самого утра. И лишь утренняя заря нового дня позволила вдохнуть мне искренне и спокойно. Всё было кончено. А впереди ждала...Дорога домой