***
Чанёль полюбил пешие прогулки. Хруст снега под ступнями, редкие снежинки, холодящие кожу, порыв ветра, приносящий свежесть и ясность ума. Этот лес стал его домом и Чанёлю трудно вспомнить, как долго он здесь находится, как давно его покинул Кёнсу, да и сосредоточится на этих мыслях он не может, не хочет. К чему держаться за прошлое, в котором нет ничего светлого? Тихий, едва различимый детский плачь стал полной неожиданностью. Ноги сами понесли Чанёля в нужном направлении, но он так и не нашёл источник, лишь к плачу добавился сбивчивый отчаянный шёпот помогите. И чем дольше Чанёль шёл, тем отчетливее становилась фраза… нет, мольба. Лесной Царь, помоги, избавь меня от этих мук. Чанёль сорвался на бег. Ветви царапали кожу и хватали за волосы, то ли пытаясь задержать, то ли наказывая за медлительность, но Чанёль и так был на пределе, дыхание давно сбилось, воздуха не хватало, а всё тело горело в агонии от напряжения. В момент, когда ему казалось, что он вот-вот упадёт замертво, туман, сопровождающий его всё это время, сгустился принимая очертания ребёнка. Всё это время он гнался за духом маленького ребенка, с большими глазами, в которых стояли слёзы, с лицом полным боли и страданий. Эта гримаса словно маска навсегда отпечаталась на юных чертах лица, омрачая его существование даже после смерти. С ужасом Чанёль узнаёт этого ребёнка, память услужливо подкидывает нужные картинки, убеждая, что да, эта та самая девчушка, которую нашли у кромки леса тогда. Плохой дядя снова хочет обидеть, — шепчет девочка, потирая кулачком глаз из которого течёт уже не слеза, а кровь. Она размазывает кровавые слёзы по своему лицу, становясь ещё более нереальной, ужасающей. Чанёль хочет утешить, но боится сделать что-то не так, в его силах лишь смотреть на несчастного ребёнка, который даже после смерти не обрёл покоя. — Он плохой, — уже кричит она, — защити! Защити нас! Чанёль отшатывается, упираясь лопатками в жёсткую кору дерева, когда дух бросается на него. Глазницы пусты, рот искажён в немом крике, а всё платье изодрано, клочьями висит на истерзанных хрупких плечах. Сугроб снега с потревоженных ветвей падает аккурат на голову, забиваясь за шиворот и Чанёль будто выныривает из этой душащей дымки. Ноги не слушаются подгибаясь. Он ещё долго сидит, не чувствуя холода, пытаясь отдышаться и пережить недавний ужас. Однако, чем больше Чанёль старается не думать об этом, тем отчётливее отпечатывается образ духа в его памяти. Облачко горячего пара вырывается изо рта и его мгновенно подхватывает порыв ветра.***
— Хозяин замёрз? Кёнсу игнорирует заискивающий взгляд Чонина и на негнущихся ногах бредет дальше. Решение держаться вдали от главного тракта теперь казалось глупым и необдуманным, однако он никогда не признается в собственной ошибке. — Хозяин, позволь облегчить твою ношу, — Чонин тянется к руке Кёнсу, чтобы перехватить повозку, но не успевает приблизится, остановленный предупреждающе поблёскивающими ножнами новой катаны. И хоть Кёнсу ещё не доверял этому оружию, другой альтернативы у него не было. И дело вовсе не в том, что он плохо владел катаной, нет, просто он привык чувствовать своё оружие, быть его частью. Возможно, всему виной была магия кинжала и ему больше никогда не суждено почувствовать это единение. Чонин вынужден отступить под суровым взглядом и вернуться вконец их импровизированной колонны. Он смотрит на укрытое под одеялами тело и всеми фибрами своей бессмертной души ненавидит того человека, ради которого его Хозяин сейчас идет на такие жертвы рискуя собственной жизнью. Он был почти мёртв, когда они его нашли, истощён и обречён на голодную смерть. Если бы только Чонин знал, чего будет стоить его находка, он бы специально увёл Хозяина подальше от того места. Вместо этого он вынужден наблюдать за тем, как постепенно силы покидают Кёнсу, как сгорбленную фигуру, укрытую с ног до головы, пронизывает северный ветер, как та шатается, пытаясь противостоять непогоде. Всё было бы куда проще, убавь Кёнсу свою гордость и приняв помощь. Заслужить доверие будет непросто — это Чонин понял сразу, однако, противиться рискуя своей жизнью, было глупо и бессмысленно. Лис мог убить этого хрупкого человека сотню раз, если бы захотел, но ведь это ему абсолютно не нужно. Он просто хочет быть рядом, защищать и оберегать своего человека. Вот только как заставить этого человека понять его? Поглощённый своими мыслями, Чонин не сразу замечает как Кёнсу, тянущий за собой повозку оступается и уже не встаёт. Лис в мгновение ока оказывается рядом и с опаской смотрит на побледневшее лицо и синие губы. Им срочно нужно было убежище и чуткий нюх подсказывал, что в нескольких милях есть подходящее место. Кёнсу просыпался постепенно, словно очнувшись от долгого сна он не сразу понял где находится и почему ему так чертовски жарко, несмотря на кружащие в воздухе снежинки. Пообещав себе поразмышлять над этим в следующий раз, он вновь нырнул в дремоту. В следующий раз, когда сознание вернулось к нему, он ощутил чьё-то шумное дыхание рядом и сильное сердцебиение, которое очень быстро вновь убаюкало его. Ему снились невероятной мягкости облака, ласкающие открытые участки кожи. Он парил в них подобно птице, подхватившей поток ветра. Особо сильный порыв взлохматил его волосы, вырывая из этой небесной ловушки, ударяя оземь, о суровую реальность, ту, где он абсолютно нагой лежал, укутанный белоснежным мехом девяти пушистых хвостов. Кёнсу позволяет себе провести ладонью, пропуская ворсинки между пальцев, прежде чем повернуться и наткнуться на взгляд внимательных жёлтых глаз. Ты очнулся, — звучит облегчённо где-то в голове и почему-то впервые за долгое время Кёнсу ему верит. Лис ужасает, но в то же время вызывает некий неизвестный до этого трепет и восхищение. — Почему я голый? — голос хрипит и его почти не слышно. Мне нужно было тебя согреть, — и тишина, будто этим он объяснил всё: и почему Кёнсу так взволнован, и почему сердце отбивает сумасшедший ритм, и почему он до сих пор лежит в коконе из хвостов, не торопясь покидать своё убежище. От последнего особенно тревожно, Кенсу впервые почувствовал себя в безопасности близ этого мифического зверя. Мгновения перетекают в минуты, минуты в часы и время неумолимо подталкивает их к моменту, когда придется встать, одеться и продолжить путь дальше. Кёнсу не позволяет себе выглядеть недовольным, на лице бесстрастная маска, когда он поворачивается к лису спиной и начинает неспешно одеваться. Он пытается выглядеть безразлично, надеется, что лис не замечает, как на самом деле его выворачивает изнутри от происходящего. Лис же не отрывает взгляд от сильной спины, покрытой шрамами, не запрещает себе опустить его вниз на округлые ягодицы и мощные ноги. Его нюх идеален и улавливает малейшие изменения в Кёнсу, от него ничего не скроешь. И сейчас тело Кёнсу пахнет так соблазнительно, что лису приходится собрать всю свою волю, чтобы не повалить сию минуту Кёнсу в снег, накрывая своим телом. — Где я? — доносится из-под вороха одеял. Кёнсу заглядывает в повозку, прикладывая ладонь к покрытому испариной лбу. — Ты?! — Я, — выдерживает взгляд Кёнсу и подносит к губам больного пузырёк с укрепляющей настойкой. — Почему ты не оставил меня в той яме? — Потому что даже чудовища заслуживают второго шанса, — ответил Кёнсу с небольшой заминкой, не совсем определившись для кого этот ответ, для лежащего в повозке Ву Ифаня или молча сверлящего его спину Чонина. В ответ Ву фыркает, но все же принимает настойку, ему всё равно даже если это яд. — Расскажешь, как оказался там? — Не припоминаю момента, когда мы стали друзьями. — Не в этой жизни, — и когда Кёнсу стал так смел перед некогда внушающем ему ужас Ву Ифанем, грозой всех монстров и охотников? Уж не в возвышающемся за его спиной лисе дело? Он словно давал ему силу и поддержку, благодаря которым он сейчас чувствовал себя всесильным. — Не в этой, — позволяет себе ухмылку Ву. — Куда ты меня везёшь? — В Цитадель. — Дом, милый дом, — шепчет и не произносит больше не слова.***
Их скитания затянулись. Это Кёнсу понял по отросшей щетине, что сейчас защищала их от ветра. Они долго бродили, заплутав пару раз и вновь найдя дорогу благодаря Чонину. Порой Кёнсу заставал себя на мысли, что не хочет находить путь из этой белоснежной пустыни. Всё чаще хотелось заплутать навсегда. Чонин кажется чувствовал всё, заставляя отбросить эти мысли и отправиться дальше в путь. Ведь он только обрёл свой смысл жизни и не хотел его сразу потерять. — Ты ведь понимаешь, дальше тебе с нами нельзя, — шепчет Кёнсу, когда вдалеке видит шпиль башни. — Это обитель охотников, я и так слишком долго позволял тебе за собой идти. — Хозяин, я всё равно иду с тобой, — Чонин непреклонен. — Тебя убьют, глупый ты ребёнок! Чонину так и не хватило храбрости признаться в том, что все его воспоминания вернулись. Продолжал этот путь, претворяясь несмышлёным, наивным ребёнком, полагая, что и дальше сможет утаивать. Но теперь внутри всё клокотало, хотелось крикнуть во весь голос, что он далеко не ребёнок, более того, он старше Кёнсу на сотни лет и прекрасно понимает, что ждёт его впереди, не откажись он их сопровождать. Хотелось схватить за грудки, сказать прямо в лицо, что всё для себя решил и решение его сомнению более не подлежит. А затем обнять и сказать, что будет рядом до конца, каким бы он не был. Буйный нрав Кая всегда пробуждался в нём в самые неподходящие моменты. Он доставлял немало хлопот и с последствиями приходилось разбираться не один век. Сейчас же впервые Кай нашёл в себе силы обуздать свои порывы, лишь улыбнулся широко и наивно: — Значит так тому и быть. Кёнсу поднимался на склон с твёрдой уверенностью вернуться в Цитадель, сдать старейшинам непослушного лиса и забыть о произошедшем как о страшном сне. Но чем выше он поднимался, тем сильнее его охватывали сомнения. Так ли он желал смерти Чонину? Пусть он и был монстром, на которых его с ранних лет обучали охотиться, но ведь он столько раз спасал его, хоть и не был обязан. — Так обычно и происходит, — подал голос впервые за многие недели Ву. — Они прокрадываются в твои мысли незаметно, сажая своё ядовитое зерно сомнений, поливают его своими речами, столь сладкими и одновременно гнилыми. А затем зерно даёт ростки и с этого мгновения ты считай мёртв. Корни растут глубоко, отравляя каждую твою клетку, каждую мысль, каждое чувство. Взращенный цветок меняет твоё мировоззрение, ты больше не принадлежишь себе. Ты лишь марионетка монстра, которая готова на всё ради своего хозяина. Каждая марионетка, которую я встречал, считала себя равной, стоящей рука об руку со своим хозяином, не признавала власти, которой он над ней имеет. Глупцы… — от хриплого смеха по спине течёт холодный пот. — Только одной марионетке повезло, хозяин отпустил, собственноручно выкорчевал это семя, сравняв некогда благоухающий сад с землёй. Хозяин отпустил свою марионетку, обрезал нити и оставил погибать без этой связи, которая была так ей жизненно необходима, замерзать от холода, без того тепла, что он дарил ей. Конечно, марионетка не может жить без своего кукловода и судьба её была предрешена.В последние мгновения своей жизни марионетка собрала свою ненависть и гнев воедино, дав клятву на жизни и смерти, что посвятит всю себя целиком и без остатка мщению, ныне, присно и во веки веков, — во взгляде Ву, обращённом на Кёнсу, был такой океан чувств, что тот отвёл его поскорее, боясь утонуть. — Вот почему, как только корни пущены ты можешь считать себя мёртвым, ведь даже если тебе удастся освободиться, ты долго без него не проживёшь. Тишина, что опустилась следом за этим монологом, словно была соткана из стали, столь тяжело стало дышать, двигаться вверх по тропе. Кёнсу словно на мгновение сам стал той марионеткой, несчастной, брошенной на берег словно рыба. Говорил ли Ву о себе? В этом ли причина его жестокости и неутолимой ярости? — Прекрасная и трагичная легенда, вот только было бы интересно услышать вариант другой стороны, — не смог смолчать Чонин, теряя маску ребёнка. — Жаль только этому не суждено случится, может быть ты изменил бы своё мнение и раскаялся в слепой ярости. — Что ты можешь знать? — Уж больше твоего, — повысил голос Чонин, пытаясь достучаться до глупца, что так бездумно проклинал некогда самого близкого ему человека… Божество. Да, он прекрасно понял о ком тот говорил, и не мог не защитить своего близкого друга, путь даже посмертно. — Будучи по сути своей бессмертными, лишёнными изъянов существами, божества всё равно считаются бракованными, никчёмными и обречены на вечную жизнь в своём безобразии. И только найдя своего человека, который дополняет его своими изъянами, характером, привносит новые краски в застывшую во времени жизнь, мы можем считать себя цельными, наконец действительно идеальными. Для божества связь с его человеком значит куда больше, чем для самого человека. Разорвать связь, значит уничтожить себя и уж будь уверен ни одно божество не пошло бы на такой шаг, не будь на то серьёзной причины. — Столь сладкие речи, что зубы сводит, — лицо Ву искажается, будто поблизости кто-то вскрыл дуриан. — Любой другой не обременённый разумом и здравым рассудком человек с радостью заглотит твою наживку. — Как давно? — Чонин, готовый вступить в очередной спор с Ву, на мгновение теряется от заданного Кёнсу вопроса. Этой заминки достаточно, чтобы разрушить с таким трудом построенное доверие. — О чём я говорил? Предательство — их второе имя, для них нет ничего святого, они заслуживают смерти! Чонин бросает взгляд на ладонь Кёнсу с силой обхватившую рукоять катаны. Он не верит, что тот желает ему смерти и оказывается прав. Жёсткое уходи равносильно смерти. И он готов принять её, только не так, не сейчас, когда Ву с его сочащимися ядом речами рядом. Но его Кёнсу не оставляет ему иного выбора.***
Ночь в Цитадели всегда навевала страх. Сейчас же он был рад этой безмолвной тишине, которая встретила его как своего старого друга. Кёнсу никогда не считал это место своим домом. Здесь он тренировался, познавал азы боевого мастерства, спал и ел с такими же учениками, как и он, но из раза в раз, возвращаясь в Цитадель с головами монстров в мешке за спиной, Кёнсу не чувствовал этого ожидания и трепета, сердце его не радовалось этим стнам. Он не мечтал вновь оказаться здесь, выбрав путь бесконечных дорог, сна в постоялых дворах и случайной работы за монеты, он не собирался возвращаться. Но вот он здесь. За годы скитаний Цитадель осталась неизменна, будто ждала его замерев во времени. И сейчас она душила его как никогда-то ли от радости воссоединения, то ли желая оставить его в своих стенах на века. Желание сбежать было столь сильно, что Кёнсу порой заставал себя на башне. С её высоты открывался замечательный вид на непроходимый лес у подножия. Отсюда он казался и вовсе изумрудным морем, в которое хотелось нырнуть. Но Кёнсу стоял на ногах твёрдо, а руки крепко держались за парапет.***
Утром очередного дня Кёнсу проснулся от шума, столь несвойственного Цитадели. Поймав одного из учеников за рукав, он добился лишь сбивчивых кумихои живой. Сердце пропустило удар, а в следующее мгновение он пустился на бег вслед за учеником. Этого не может быть он, — повторял весь путь себе. — Он не настолько… глуп. Посреди небольшой площади, где обычно проходили церемонии и групповые медитации во всё своем великолепии восседал он — Чонин. Одежды его и волосы развивались, поддаваясь магии искрящейся вокруг, накидка распахнута открывая незащищённую грудь, а сзади двигались в танце белоснежные хвосты. На нем были оковы, но все понимали, что они на нём пока он сам это позволяет. Он здесь не пленник, нет, гость. Взгляд янтарных глаз Чонина направлен прямо на Кёнсу, его лисьи уши слегка подрагивают, оценивая окружающую обстановку и количество охотников вокруг. Будь проклят Кёнсу за такие мысли, но как же лис прекрасен в этом полуобращённом виде. — Меня зовут Кай, — голос его уверенный и непоколебимый. — И я пришёл сдаться.***
— Почему ты здесь?! — яростно шепчет Кёнсу, вцепившись руками в прутья клетки. — Хозяин выглядит великолепно в своих доспехах, — игнорирует его Кай. — Прекрати немедленно это представление, — Кёнсу не уверен, чего в нем больше радости от встречи или ярости оттого как глупо распоряжается Кай своей жизнью. — Я знаю, что тебя не сдержат эти замки и оковы, убирайся немедленно. — Я не стану этого делать. — Почему?! — Потому что мой Хозяин здесь, он рад меня видеть, хоть и старается не показывать этого, и он чувствует себя в клетке. Я здесь, чтобы вызволить тебя. Кай подходит близко к прутьям, останавливаясь в сантиметре от Кёнсу. Тот не двигается и Кай считает это хорошим знаком, цепляя аккуратно своим пальцем его подбородок и поднимая вверх. Он слишком долго сдерживал себя находясь поблизости, но не приближаясь достаточно, чтобы его заметили. Не месяца, пытки. Но как только с последними лучами заходящего солнца он увидел Кёнсу на башне, инстинкты завопили, требуя забрать своё, спасти и защитить. Глядя сейчас в его глаза Кай понимает, что не зря послушался своих инстинктов. Сколько бы прошло месяцев, недель, дней, прежде чем Кёнсу бы спрыгнул? Как хорошо, что им не придется узнать ответ на этот вопрос. — Мне не нужна твоя помощь, это мой дом, а не тюрьма. — Почему же я тебе не верю? — смеётся и оттягивает большим пальцем нижнюю губу Кёнсу, слегка царапая длинным острым когтём. — Что ты себе позволяешь?! — Только то, чего желаешь ты сам. И не начинай отрекаться от собственных мыслей, ведь я видел каждый твой сон. — Я не понимаю о чём ты говоришь, — скорее из-за упрямства продолжает, чем из желания выиграть этот бессмысленный спор. — Лжец, — тихо и тягуче, прямо в губы. — Учился у лучших. — Туше, — смеётся, невесомо касаясь своими губами чужих. — Мастер До! — в темницу врывается один из младших учеников, вынуждая Кёнсу отпрыгнуть подальше от клетки. Кай остаётся на месте, по-прежнему самодовольно улыбаясь и даже не пытаясь ничего скрыть. — Скорее наверх, Мастер Ву сошёл с ума! Дурманящая дымка от встречи с лисом вмиг рассеивается, оставляя на своём месте лишь трезвость ума и хладнокровие. — Останься тут, — то ли ученику, то ли лису, а может обоим и через пару секунд Кёнсу вырывается из темноты и тишины темницы, окунаясь в гул и жар полыхающей Цитадели. В самых смелых снах он мечтал, как сожжёт ненавистную ему Цитадель дотла, но даже и представить не мог, что однажды сможет увидеть это воочию. Треск тлеющей древесины, гарь, копоть, чёрный пепел, а посреди этого ада танцующий дьявол, рассекающий за один удар тела пополам. Ву мало походил на себя прежнего, в нём не осталось ничего человеческого, разве что тело, красное от ожогов, сморщенное из-за шрамов старых ран, волосы коротко обрезаны его же мечом. Больше пугало не изуродованное тело, а пустое, ничего не выражающее лицо. Он не кричал, не проклинал свет, в его глазах не было ярости и гнева. Ву Ифань был абсолютно пуст, оболочка без души. До Кёнсу знал, что нужно делать, ведь его с детства учили убивать монстров. И, пожалуй, Ву Ифань был самым опасным монстром, встреченным за всю его жизнь. Он ни на мгновение не забывал об этом, ни пока подкрадывался, ни пока угадывал нужное время, что оттягивали своими жизнями жители Цитадели. Удар был быстрым и безболезненным. Кёнсу уронил катану, опуская голову Ву на каменную кладку площади. Для них обоих эта Цитадель никогда не была домом, они оба были здесь чужаками, не понятыми остальными, обречёнными на одиночество. Кёнсу никогда не задумывался над тем, как они всё-таки похожи. Только вот пошли они разными дорогами. Кёнсу оказался прав, выбрав свой путь, ведь в итоге он привёл его к людям, которых он мог назвать друзьями. Ифань же был верен своему пути до конца и закончил его красиво. Ужасно, но красиво.