Come back to me, my boy

Кёнсу снился кошмар. Он всеми силами надеялся, что это всего лишь кошмар, плод его воображения или морок, навеянный проказливыми существами. Да, на самом деле он сейчас лежит, окутанный чарами пикси, под которые так неосторожно попал на последнем задании. Всего лишь. Да, пикси опасны, но не смертельны, выкрутиться, как обычно. Он был уверен, что избавился от страха ещё на первых годах обучения. Это ведь До Кёнсу — охотник готовый ко всему, ко встречи даже с самой диковинной тварью, видавшей этот мир. Однако, видеть, как живот вспарывают острые клыки, как ломают смертоносные когти ребра, пытаясь добраться до самого вкусного, слышать звуки разрываемой плоти… Твоей плоти… К этому ужасу он был не готов совершенно. Не это самые мучительное. Кёнсу не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, он мог лишь наблюдать, прижатый к дереву, за развивающимися лисьими хвостами, что маревом кружили вокруг. Клочки шерсти парили в воздухе оседая на глаза, лицо, забиваясь в нос. Испачканная в крови морда, дикие глаза, смрадное дыхание пасти, металлический вкус крови — Кёнсу по-прежнему лежал неподвижно, всё пытался понять, почему он парализован, почему всё ещё не умер, ведь сердце больше ничто не отделяет от пасти лиса. Лис же облизывается, смотря прямо в душу, оборачивается на половину, принимая более человеческие черты и Кёнсу готов закричать, ведь он так похож на Чонина. Боги, пусть это будет сном, — доселе не верующий охотник, начинает неистово молиться, никому и всем одновременно. Быть убитым тем, кому только начал доверять, кого приютил? Это выше его сил. Некогда считающий себя всесильным, Кёнсу оказался беспомощным, запетым в этом неподвижном теле, истерзанным названным сыном. Кёнсу хочет закрыть глаза, но не может. Почему? Когда это наконец закончится?! Молитвы не услышаны. На месте богов Кёнсу бы тоже не откликнулся ради какого-то неверующего. Сколько у них, таких молящих перед лицом смерти? Сотни? Тысячи? Чонин тянет руку и рывком вырывает сердце. Кёнсу неподвижно и безмолвно лишь наблюдает за тем как зубы впиваются, как густая кровь течёт по бороде, стекает по голой груди. Он бьётся в агонии, но сознание не угасает. Почему? Почему лис ест его сердце? Ведь они едят сердца только тех, кто в них влюблён, но Кёнсу не любит Чонина. Не так. Да, у него появились отцовские чувства, но этого ведь недостаточно, это не та любовь. Почему он до сих пор размышляет над этим? Уж не потому ли что Чонин выглядит завораживающе в своей отвратительности, в своей животности? Отдалённой частичкой сознания Кёнсу признаёт, что облизывающий пальцы Чонин притягивает, гипнотизирует, и в другой ситуации это возможно бы заняло значительное место в сознании… Но ведь это его кровь. Кёнсу. Чонин съел его сердце. Лис неожиданно пододвигается вплотную к лицу и принюхивается. — Хозяин? — и невинно поворачивает голову набок, рассматривая тело напротив. Кёнсу бы и поверил в искренность, если бы не замаравшая Чонина кровь. — Как ты здесь оказался? Подумать над сказанным не удаётся, Кёнсу вырывает из тела взмывая ввысь и тогда всё становится на свои места. Это отнюдь не его тело: не те волосы, не те глаза, всё не то. И двигаться он не мог, потому что оно уже было мертво. Кёнсу резко поднимается, сталкиваясь нос к носу с монстром своего кошмара, разве что он весь не испачкан в крови. Рефлекс срабатывает быстро, обнажить кинжал и прижать к жилке у горла не занимает много времени и вот уже превосходство на стороне Кёнсу. — Хозяин? — тот же голос, от которого одновременно и кровь стынет в жилах и от которого внутри распускается что-то теплое, трепетное. Это ли чувство, только усиленное стократно, испытывает изо дня в день Чанёль? Столь противоречивые чувства кроют, ломают, путают. — Хозяин, что-то случилось? — как забыть этот окровавленный образ, как вновь довериться?

***

— И долго ты будешь игнорировать меня? — тихо спрашивает Тао, но эхо колодца уносит его слова высоко вверх, оглушает. Охотнику напротив кажется на это плевать. На нём нет оков, но он не пытается сбежать. Больше не пытается, уж больно колодец глубок, а лес безлюден. Да и стал бы Ву Ифань звать на помощь? Не в этой жизни. — Разве тебе не интересно кто я? Почему ты здесь? Почему мы здесь? Безэмоциональный суровый взгляд даже не смотрит на него, прожигает дыру в камнях напротив. И это ранит, ранит как ни одно оружие этого мира. Нет, Тао не жалеет себя, он сам обрек себя на эти муки, это был его выбор. Осознанный. Теперь остаётся лишь пожинать плоды собственных поступков. — Это не первая наша встреча, просто ты не помнишь, — Тао поднимает лицо, наслаждаясь лучами полуночной луны. Напряжение не уходит, чувство вины обостряется, в воздухе витает привкус страха, сожалений, обреченности. Не только у них с Ву тяжелая ночь выдалась и Тао чувствует это как никто, ведь его суть вода, а от воды ничего утаить нельзя. Тао не выдерживает, подходит ближе хочет прикоснуться, но руку моментально перехватывают, сжимают больно, почти ломают. Тао и звука не подаёт, хоть так ощутит такую желанную близость, сквозь боль и жжение, сквозь страдания и муки. — Хотел бы я прочесть твои мысли, — делится Тао под действием момента, ведь неясно, когда еще сможет оказаться столь близко к нему. — Что мешает? — неожиданный ответ застаёт врасплох. — Твоё сознание закрыто для меня, ты единственный, кого я не могу прочитать. — Твоё счастье, значит не узнаешь, что я сделаю с тобой и всеми, кто тебе дорог, — Ву позволяет себе кривую усмешку, наблюдая за печальным изломом бровей Тао. — Но единственный кто мне дорог это ты. Ву резко отпускает запястье сильно отталкивая от себя Тао. Его тошнит и руку нестерпимо хочется вытереть, что он и делает. — Мои слова тебе так отвратительны? — опять молчание, игнорирование, пустой взгляд. Добьётся ли он какой-нибудь реакции? Сегодня ночью? Через месяц? Год? К сожалению, он знает Ву Ифаня лучше его самого и, если уж он не захочет, никому не под силу заставить его говорить. Это и восхищает, и огорчает. — Знаешь, мы ведь связаны, разве ты не чувствуешь? Тао собирается раствориться в дымке, обещая себе попытаться в другой раз, когда голос Ифаня бьёт его наотмашь. — Нет. Мы были связаны, но ты решил всё разрушить, — глаза его закрыты, лицо по-прежнему непроницаемо, но отголоски давней боли всё же пробиваются наружу. — И давно ты знаешь? — Тао не один десяток лет готовился к этому разговору, но сколько не готовься он всё равно застал врасплох. — Всегда знал. И хватило же у тебя храбрости всё время находиться рядом, — кулаки сжались, натягивая перчатки до предела, почти разрывая их на костяшках. — Стало быть ты из-за этого стал так жесток, поэтому подался в охотники? Месть? — Какого тебе было наблюдать смерть твоих родных? Детей? Поделись, прошу, я ведь так давно ждал возможности поговорить, а ты всё прятался как трус в тени. — Да, я трус, который не смог оставить тебя в прошлом, несмотря на разорванную связь. — И ты ещё смел назвать меня своим человеком? — лицо Ифаня искривилось от отвращения. — Лучше бы дал ему сломать мне шею. Но нет, ты из раза в раз спасаешь меня, продлевая моё существование. Пытаешься искупить вину? Позволь открыть тебе тайну — ничто на этом свете её не искупит. Ты изуродовал меня и мою душу, сделал таким какой я есть, бездушным, сухим и пустым внутри, — Ифань смеётся истерично, впервые он дал себе волю выплеснуть всю ту боль, горечь от предательства того, кто должен был стать ему самым близким человеком. — Будь ты проклят, Тао, хозяин озёр. Тао смотрит прямо, не опускает взгляд, принимает всё до последней капли ведь всё сказанное — чистая прозрачная правда. Тао решил, что достаточно сильный, для того, чтобы оставить их совместное прошлое позади, но это далеко не так. Он пытался спасти его, но слишком поздно Тао понял, что Ифаню это не нужно. Каждое словно высасывает из него жизнь, проклятье брошенное со злобой и яростью добивает окончательно. Тао падает, чувствуя, как высыхает его кожа, сморщивается как виноград под солнцем, но единственное что он может видеть — безразличное лицо Ву, которому всё равно.

***

Чанель не чувствовал холода земли, жесткости коры за его спиной, от которой на коже появились красные борозды. Его тело онемело, от того он не чувствовал, как сильно оно ломит от неподвижности позы, в которой он сидел уже несколько часов кряду. Для него время остановилось, замерло и прекратило свое существование. Впрочем, как и он сам. Чанёль покорно ожидал, когда уже придёт конец его бренного существования, без будущего, без семьи, без Бэкхёна. Здесь, у того самого озера, возле которого они однажды встретились. Чанёль смотрел в никуда, позволяя своему взгляду рассеяться, потерять очертания, оставить лишь свет лунного сияния, что отражался в прозрачности воды. Только так можно было представить Бэкхёна там, вдали. Он даже верил в это. Да, его личный монстр, ставший всем в его недолгой жизни, действительно стоит на противоположном берегу, просто Чанёль его не видит. Чанёль потерял чувство времени, не замечая, как день сменяет ночь, осень сменяет зима и вот уже первые снежинки в танце приземляются на его руку, чтобы через мгновение исчезнуть навсегда. Так же как Бэкхён, который оставил его без солнца. Однако, вопреки ожиданиям, снежинка не тает, ведь Чанёль такой холодный… и внутри и снаружи. Они с ней одной температуры и его это должно было взволновать, но не волнует. Всё так, как и должно быть, решает Чанёль и находит в себе силы встать. Медленно, словно немощный старик он идет к озеру, провожаемый тысячами снежинок, падающих с небес. Те провожают его словно в последний путь, столь короткий, но невозможно трудный. Каждый шаг колени норовят подогнуться, спасти его от непоправимого, но воля Чанёля крепка как никогда. Почему он не был таким смелым и уверенным, когда всё ещё можно было исправить? Почему он тогда сказал то, что сказал? Зачем причинил Бэкхёну боль? Глупый, глупый Чанёль, ребёнок в теле мужчины. Крохотная частичка пылинки, но несмотря на это у него была возможность стать самым счастливым в этом мире, вопреки его жестокости. И что он сделал? Что он натворил, демон его подери?! Он всё разрушил, уничтожил собственными руками, губами, языком. О, как бы он хотел вернуться, всё исправить, но это невозможно. Время прошло и его не обернуть вспять. Теперь он никто. От него осталась лишь оболочка, которая шаг за шагом сейчас приближается к своей конечной точке. К забвению. Чанёль потерял самого себя, когда исчез Бэкхён, словно того и не было никогда в его жизни. Не было. Но почему тогда дыра от его потери так глубока? Почему кровоточит. Так много почему и ни одного потому что. Однажды Бэкхён сказал, что внутри Чанёля частичка его души, значит ли это, что Бэкхёна больше не в этом мире? От того рана так болит? Нет, не правда, — лжёт себе Чанёль, он всего лишь недостоин, поэтому Бэкхён ушёл. — Нет, он не мог умереть, ведь он Бог. Он оставляет эту мысль над толщей воды, медленно погружаясь вниз, ко дну, где ему самое место. Чанёль не чувствует сотни ледяных игл, пронзающий его и так окоченевшее тело, не чувствует, как грудь сжимает в агонии от ворвавшейся внутрь воды, не чувствует ничего. Прости, — шепчут безмолвно губы. Не понятно, кому действительно обращены эти слова. Чанёль и сам не знает. Лунного света достаточно, чтобы разглядеть рыбку, юркнувшую между его пальцев, словно он всего лишь преграда, которую нужно обойти. Всё верно, он никто. Всего лишь камень коим он опускается сейчас на дно. Все так как должно быть. У всего есть свой конец. Чанёль смирился. Глаза закрыты. Оглушён. Ослеплён. Захвачен в плен толщей воды. Он не чувствует ничего, от того резкая, яркая боль в затылке становится полной неожиданностью. — Что ты творишь?! — кто-то рычит на ухо. Не кто-то. Бэкхён. Но почему голос его так дрожит? В ярости ли он? Или же напуган? Какой прекрасный сон, не увидеть, но хотя бы услышать его голос перед концом. — Чанёль! — боль в затылке усиливается — это кулак сильнее сжимает волосы, встряхивает, отчего голова Чанёля тряпичной куклой перекатывается на другой бок. — Чанёль, это не сон! Открой глаза. Прошу открой глаза. Это приказ! Забавно, чего только не родит больное, страдающие в предсмертных муках сознание. — Давай же, возвращайся, я больше не смогу тебя воскресить, — голос надламывается, а щеку опаляет жгучая боль — пощёчина, такая сильная, что в пору бы открыть глаза, но Чанёль не может. Не хочет. — Очнись. Словно дождавшись того самого слова, приказа вода начинает выходить наружу, покидая тело с нетерпимой болью. Хочется кричать, но дыхание спёрто, голоса нет, и умереть хочется вдвойне, чтобы наконец избавится от этих мук. Не только физических, но и моральных, ведь голос Бэкхёна всё ещё здесь, и он не провожает в последний путь, а кричит, орёт, требует остаться с ним. Кто такой Чанёль? Всего лишь человек, который не может противиться этому голосу. Чанёль открывает глаза, но не видит, вокруг белая дымка, марево, сквозь которое руки собственной не видно, а воздух… такой влажный и горячий, словно вдыхаешь воду горячих источников, на которых Чанёль так никогда и не побывал. — Чанёль, — в поле зрения появляется лицо Бэкхёна. Напуганное. Яростное. Взбешённое. Это всё из-за Чанёля? Не верится. — Мне приснился кошмар, — хрипит. — Никогда так больше не делай. — Никогда больше не отпускай меня. Я не хочу без тебя, — бормочет несвязно. В воздухе так и повисает не озвученное жить, но никому из них это и не нужно, ведь они созданы друг для друга, ведь и так всё знают. — Никогда, — шепчет Бэкхён, упавшему в блаженную дремоту Чанёлю. Больше его жизни ничто не угрожает, но несмотря на это Бэкхёну стоит больших усилий наконец разжать кулак. Его всё ещё потряхивает. Он даже не подозревал, что может ощутить столь яркие эмоции, пусть и такие ужасающие. Взгляд натыкается на трепыхающуюся рыбку, что ещё пару мгновений назад плыла только по ей известным делам, проживая свою недолгую жизнь. Бэкхён не оборачивается, но прекрасно знает, что там, за спиной, таких как она ещё сотни, тысячи. И он должен был бы испытывать вину, но нет, ради Чанёля он готов на всё, даже осушить целое озеро.