Вероятность ничтожна

            Два года назад             «У тебя был выкидыш, Чонгук. Мне очень жаль»             Именно эту абсолютно ничего не значившую для Чонгука фразу два дня назад вполголоса произнёс искренне опечаленный Ким Сокджин, стоя напротив его больничной койки, понуро склонив блондинистую голову.             И именно эти злополучные тридцать три буквы надоедливо засели глубоко в его мозжечке, несмотря на все отчаянные мольбы и прочие словесные (и не только) ухищрения демонстративно не желая оттуда «уходить», а скорее с каждым «косым» движением в свою сторону лишь сильнее «приватизируя» право на честно занятую ими территорию.             Хотя честно ли она была занята тот ещё вопрос, так как думать обо всём «этом» Чон не то, что просто не планировал – вообще не собирался, положив на случившееся «неудобство» одно большое и жирное «плевать».             И это черство-бесстрастно-серое «плевать» отныне значилось его самым любимым назубок заученным словом, которому он довольно строго и не менее покорно придерживался, чувствуя одно лишь немного притупленное остаточной послеоперационной болью облегчение из-за потери «плода», назвать которого «ребёнком» совершенно не поворачивался язык.             Потому что он был «чем» угодно, но никак не крохотной уже начавшей потихоньку формироваться его составляющей.             Какой-то жалкой и ненужной частью одного из тех девяти подвыпивших монстров, что и глазом не моргнули безжалостно лишив брюнета буквально всего – веры в людей, надежды на будущее, дальнейшего жизненного смысла.             Всех трёх столпов, на которых его жёстко надломленная Чжин Хо душа до этого «переломного» момента хоть как-то держалась.             Хотя нет, вру, одна тоненькая, но очень эластичная соломинка, за которую Чон из последних сил инстинктивно цеплялся, всё же была.             И этим единственно-спасительным звеном в цепи неизбежно ведущих к моральному саморазрушению событий был не кто иной, как Лиен – любимый родитель, шестнадцать лет заботливо оберегавший его от бездушного чудовища, жившего с ними под одной крышей.             Сейчас же крепко державший его за руку на самом краю бездонной пропасти под щекотливым названием «суицид».             Изо всех сил не давая брюнету в неё упасть.             Отчаянно желая самоотверженно поменяться с ним своим более безопасным и не таким рискованным местом.             Ведь, несмотря на «успешно» предотвращённое Чонгуком произведение на свет мелкого отпрыска Люцифера, казалось бы, решившее одну из его главных наиболее остро затрагивавших привычный уклад вещей «проблем», он всё же прекрасно понимал, что иметь детей больше не сможет, и это простое как две копейки осознание убивало, заставляя рваные края ран на сердце усиленно кровоточить, всё сильнее подпитывая стремительно разраставшуюся внутри него чёрную дыру.             Такую, что медленно, но верно засасывала в себя все те жалкие, но всё же оставшиеся в нём крупицы светлого и хорошего, ровным счетом НИЧЕГО не оставляя омеге взамен.             Ничего, кроме плотно окутывавшей внутренности кромешной тьмы (молниеносно разраставшиеся по ним ростки червоточины в сердце так же нещадно впрыскивались в вены, тягуче смешиваясь с кровью и превращая её во что-то вязкое и явно испорченное), удушающе-гнетущей тишины в сознании и физически ощутимой садняще-ноющей душевной боли.             Настолько невыносимой, что её неистово хотелось «заглушить» ЛЮБЫМИ, даже самыми крайними, способами.             Лишь бы ничего из этого незатейливо-садистского перечня не испытывать.             Хотя бы раз вновь свободно вздохнуть, без всего этого груза пережитых мучений на плечах и пудовой не иначе как цементной гири где-то внизу живота, сильно затруднявшей движение и без того ватных предательски дрожавших ног.             А ещё лучше – пусть и немного, но всё же поплакать, ведь Чон уже целых два дня не мог проронить и одной несчастной слезы.             Больше походя на бездушную марионетку с беспощадно обрезанными шёлковыми нитями на конечностях, чем на что-то дышащее и живое.             Ничтожную пародию на человека, полностью соответствующую точно такой же вероятности возвращения запаха и течек, к которой ещё каких-то пять минут назад его сокрушённо приговорил Сокджин на очередном, казалось бы, сОтом по счету медицинском осмотре.             Вероятности, к которой привёл и пришёл САМ брюнет.             Собственными руками лишив себя заветной мечты, о которой он свято грезил чуть ли не с самого детства.             И пусть даже утешающие слова Кима о возможности взять, к примеру, приёмного ребёнка из детдома были весьма здравыми и оптимистичными – для Чонгука они не имели никакого веса напрочь.             Потому что он всегда хотел именно СВОЕГО ребёнка.             Теперь же навсегда лишившись права на это мегаприятное на слух словосочетание, успокаивающе гревшее его омежью душу в те самые «ужасные» вечера, когда отец приходил «домой» с очередного не совсем удавшегося совещания, бесцеремонно утаскивал Лиена в одну из многочисленных комнат злополучного особняка и срывался.             Да так, что стены начинали ходить ходуном, а вся прислуга трусливо пряталась в своих комнатах на «техническом» этаже, лишь бы не слышать душераздирающие крики ни в чём не повинного омеги и уж тем более не видеть мучительно плакавшего где-то в углу коридора ребёнка.             Ребёнка, что просто сидел и терпеливо ждал, когда снова сможет увидеть любимого родителя, строго-настрого запретившего ему хоть во «что-то» вмешиваться, искренне надеясь на то, что этот кошмар когда-нибудь да закончится.             И что альфа, которого он себе выберет никогда не напомнит ему его чудовище-отца.             И что они оба будут замечательными родителями своим детям.             - Вот чёрт, - беззлобно чертыхнулся себе под нос Чонгук, споткнувшийся об небольшой порог, с которого начинался коридор с «номерами» для VIP больных (спасибо Сокджину, который ни копейки с них не взял, даже несмотря на слёзные потуги Лиена по принудительному всучиванию ему хотя бы небольшой суммы из их ограниченных сбережений), и невольно поймавший себя на мысли о том, что серебристый пистолет, который он ненароком увидел в сейфе блондина во время их «непростой» консультации очень даже интригующий.             Может быть, чуточку даже манящий.             Но уже в следующий миг выбросил эту шальную мысль из головы, вспомнив о безмерно волновавшемся и сердечно переживавшем о нём папе, безвылазно пребывавшем в его палате эти два дня.             Сейчас же мирно дремавшем на участливо принесённой Сокджином в палату мягкой софе, впервые за всё это время позволив себе такую нехитрую роскошь как беспокойный и немного нервозный, но всё же сон.             В котором хотя бы на несколько коротких и в то же время сладостных мгновений можно было наконец забыться.             Хотя бы ненадолго перестать чувствовать всю ту невообразимую физически-моральную боль, что верным непоколебимым спутником сопровождала его на протяжении всей жизни.             И омега бы ещё очень долго думал о всех тех зверствах, что Лиену пришлось пережить за всё время «наисчастливейшего» брака с Каном Чжин Хо (и не только, родители были ещё теми снобами), если бы кто-то очень резко и даже как-то сверхнагло не начал тянуть его сбоку за ткань домашних серых штанов, тем самым вынуждая неохотно отвлечься от своего «гиперувлекательного» занятия.             - Плостите, Мистел, а вы моего папу, случайно, не видели? – невинно хлопая глазками-бусинками спросил черноволосый кучерявый малыш-альфа (чётко уловимый запах чёрной смородины так и витал в воздухе) лет пяти, непроизвольно напомнивший Чону одну из его детских фотографий.             Правда, у того малыша с глянцевой картинки была более бледная кожа и целой россыпи тёмных веснушек на пухлых щечках не наблюдалось.             Хотя это были лишь незначительные детали отличия, к которым придрался бы только заядлый перфекционист.             Да и тот, наверное, с превеликим удовольствием сделал бы (много)разовое исключение для этого воистину прелестного малыша, в твёрдом взгляде тёмно-карих глаз которого наряду с откровенным бесстрашием и рьяно прущей из всех щелей активной бойкостью отчётливо виднелся самый что ни на есть трепетный страх.             Умело запрятанный глубоко в недра детской души, но всё же страх.             Страх внезапного одиночества и неожиданной потери ценного ориентира.             Точно такой же, какой испытывал и сам брюнет, каждый раз даже не ведая вернётся ли любимый папа из той или иной «крикливой» комнаты.             Клятвенно моля всех существовавших на этом грёбанном свете Богов чтоб всё-таки вернулся.             И больше никогда не оставлял его одного.             - Нет, СЛУЧАЙНО, не видел, - сухо ответил брюнет и, бесчеловечными усилиями откуда-ни возьмись поселившегося в душе острого желания поскорее избавиться от этого незапланированного куска милашества рядом, уверенно направился в сторону своей палаты, благодатно маячившей в дальнем конце коридора.             - Я погнался за бабочками и потелял его, а теперь вот никак найти не могу, - как ни в чем не бывало заметил малыш, забавным бегом семеня рядом с бесстрастно сохранявшим каменное выражение лица Чонгуком, врожденное любопытство которого уже через каких-то там пару секунд настойчиво пересилило показное хладнокровие, буквально заставив его произнести: - Где ты вообще здесь, в клинике, нашёл бабочек?             - У папиной медсестлы на халатике. Она их всегда плицепляет, когда мы с папой плиходим, - словно это всё на свете объясняло воодушевлённо (с ним ведь, как-никак, заговорили) ответил ребенок, прищурено окинув целеустремленно шагавшего (на деле же слегка убавившего шаг из-за едва поспевавшего за ним неуклюже спотыкавшегося об собственные ноги чудо-альфёнка) к палате омегу внимательным «по-взрослому» изучающим взглядом. – Ты всегда такой глустный?             - Я не грустный, а просто устал, - на автомате парировал Чон, что-то глубоко внутри которого звучно так лопнуло, не давая холоду варварски растерзанного толстыми руками отца сердца просочиться наружу и хоть как-то тронуть этот божий маленький одуванчик, к которому он (как это ни странно) успел даже немного привыкнуть за ту целую минуту, что тот его активно «доставал».             - А почему ты устал? У тебя головка болит или может несва…несварррр…несваление? – с гордой улыбкой во все тридцать два зуба (трудное же слово, а он его всего лишь с третьей попытки выговорил) спросил малыш, вынуждая брюнета остановиться почти что в шаге от сокровенной белой двери и беззлобно, но всё же с едва слышными в голосе нотками заметного раздражения (он ведь шёл, никого не трогал, а тут этот «кадр» привязался) произнести: - Почему ты вообще за мной хвостом ходишь?             - Ты на моего папу похож, - просто пожал плечами альфёнок, смотря на него взглядом, полным простодушного восхищения и какой-то непонятной душевной теплоты, от которой Чонгуку мгновенно стало не по себе.             Если не сказать, что даже как-то неприятно.             - Ты такой же класивый и такой же чел…челненький и…             - Шин, боже мой, ну куда ты вечно сбегаешь?! – с нотками непередаваемого облегчения воскликнул вышедший из-за угла и спешно подбежавший к ним омега (на вид не на много старше Чона), сразу же подхватив ликующе взвизгнувшего ребёнка на руки и оберегающе его к себе прижав словно самое драгоценное и редчайшее сокровище на свете.             То, без чего нельзя, да и просто невозможно жить.             А ещё дышать, двигаться и функционировать в целом.             - Надеюсь, моё маленькое недоразумение не доставило вам сильных хлопот? – учтиво поинтересовался парень, обращаясь к неловко застывшему не месте брюнету, всё нутро которого оглушающе-громко кричало весьма односложное и слишком уж напряжённое слово «беги».             Вот только намертво приросшие к земле ноги почему-то этой команде не слушались ни на йоту.             Как и всё оставшееся тело, что начало вероломно (спасибо, что не видимо) дрожать.             Так, будто его неторопливо, но верно начинало лихорадить.             - Да нет, всё в порядке, - с великим трудом, но всё же выжал из себя брюнет, бегло окидывая взглядом папу альфёнка.             И вправду такого же красивого и черноволосого как он сам.             Вот только этот омега с воздушным запахом безе помимо всего прочего ещё умел и лучезарно-открыто-радостно улыбаться, что разительно отличало его от мрачной тучки под незатейливым названием «сломленный Чон Чонгук».             Тучки, которой отчего-то вдруг стало как-то нестерпимо горестно и мегабольно.             А ещё очень погано. Где-то там под треснутыми медленно заживающими рёбрами. И глубоко, в самых потаённых недрах души. Точнее, тех жалких ошмётках, что от неё с грехом пополам, но всё же остались.             - Большое спасибо, что присмотрели за моим непоседой. Это нескончаемая энергичность у него в отца. Он, конечно (бережно закрыл Шину уши), та ещё безнравственная трусливо сбежавшая от всякой ответственности сволочь, но рёбенок-то в этом не виноват, - миролюбиво подмигнул ему омега, признательно улыбнувшись, а после, виновато сказав что-то про долгожданную выписку любимого дедушки и такое необходимое им сейчас скорое возвращение в его палату, быстро зашагал в противоположном от пребывавшего в каком-то внутреннем ступоре Чонгука направлении.             Даже и не подумав о том, КАК его беспечные слова могут на нём отразиться.             И как маленькая детская ладошка, благодарно помахавшая ему из-за родительского плеча на прощание, может свирепо «переломить» и без того уже донельзя разломанное надвое сердце омеги.             Да так, что он уже больше от всего этого «счастья» не оправится, пулей бросившись в ближайшую общественную уборную (в палате тоже был туалет, но тревожить спящего папу в его наполеоновские планы не входило) и каким-то невероятным чудом успев забежать в небольшую чистую (заметьте) кабинку, смачно так блеванув прямиком в белоснежный унитаз.             А потом очень громко и как-то даже истерично рассмеяться, выжато откинувшись спиной о стенку кабинки и судорожно начав нехило так трястись.             Уже совсем скоро привнеся в пустое сильно пахнувшее хлоркой помещение душераздирающий звук надрывно-горького плача.             По тому самому, что он так глупо и необдуманно потерял.             По тому самому, чему не дал ни единого шанса.             Наше время             - Они сделали мне ребенка, - как можно спокойнее произнёс вернувшийся в номер Чонгук, застав Ви сидящим на полу и опирающимся спиной о нижнюю спинку кровати с прижатыми к груди коленями и смиренно покоившейся на них головой, тотчас рванувшей вверх при до ноющей боли в груди родном и таком долгожданном звуке напряжённо-уставшего мелодичного голоса омеги. – Те сволочи, что…что изнасиловали меня, - с предательски засквозившими в голосе нотками оробелого страха добавил он, пристально наблюдая за тем, как зелёные глаза альфы округляются от неподдельного шока, а руки рефлекторно сжимаются в кулаки до белых костяшек.             - Я убил его. Собственноручно, - тяжело сглотнул Чон, неуютно передёрнувшись под нечитаемым взглядом Тэхёна, и уже менее решительно продолжил: - Когда ты рассказал мне…обо всём, я… мог думать только о твоём не родившемся ребёнке и…о том, что ты совершил ту же самую непоправимую ошибку, что и я. А потом вдруг понял, что это был твой осознанный выбор и твоё «необходимое» решение для ситуации, в которой, возможно, это и было самым разумным выходом и…пусть ты и сразу не рассказал мне всей правды, я прекрасно понимаю, почему ты решил этого не делать. Потому что я сам молчал по той же причине, дико боясь того, что ты просто не примешь меня…вот такого.             Мгновенно засквозившая в глазах сероволосого неизмеримая печаль, исказившая красивое лицо Ви в самой настоящей гримасе непомерного сожаления, заставила Чонгука рвано выдохнуть и, не давая себе больше ни единого шанса на раздумья, быстро подойти к альфе, плавно опустившись напротив него на колени и сказав уже то, что довольно долго сидело глубоко внутри его жутко изуродованного множественными шрамами хрупкого сердца, неистово желая поскорее вырваться на заветную и не менее притягательную свободу:             - Мы оба не идеальны, Тэхён. И на плечах каждого из нас лежит большой груз из ошибок, преждевременных решений и последствий, что мы на себя за них взвалили, и я совсем не исключаю, что они не перестанут иметь места и в будущем, ещё сильнее придавливая эти самые «мастерски умеющие портить себе жизнь» плечи к земле, - вымученно улыбнувшись, омега ещё некоторое время сосредоточенно собирался с мыслями, прежде чем придвинуться к сероволосому вплотную и аккуратно обхватить его грустно-понимающее лицо своими ладонями. – Однако во всём этом безбожном хаосе под весьма неказистым названием «реальная жизнь» есть одно большое и светлое НО, которое безоговорочно помогает мне справляться со всеми, даже самыми сложными, трудностями. Это мои чувства к тебе, Ким Тэхён. Моя к тебе безграничная невероятно огромная любовь, которую я всеми силами пытался ни к кому не испытывать и…- договорить ему не дал сероволосый, мягко заткнувший его самым что ни на есть нежным и крайне признательным поцелуем.             - Я тебя тоже люблю, Чон Чонгук, - неохотно разорвал сладостный поцелуй Ви, мягко соприкоснувшись с облегченно улыбнувшимся брюнетом носами, ласково погладив его костяшками пальцев по щеке и вновь поцеловав.             Только уже более страстно и не менее требовательно.             Уже в следующее мгновение оказавшись на покорно вытянувшихся на полу коленках альфы, не преминувшего сразу же придвинуть невольно ойкнувшего ему в губы Чонгука ближе к себе (так, что он оказался сидящим уже на его бёдрах), Тэхён увлеченно залез руками под его тонкую футболку, смакующе очерчивая ладонями стройное подтянутое тело омеги (играючи задевая успевшие слегка затвердеть от стремительно подкатывающего к низу живота животного желания соски), покрывшееся целой россыпью волнующих «пикантных» мурашек, мигом вздёрнувших его и без того до самых краев успевший налиться багряно-алой кровью член, призывно (недовольно) дёрнувшийся в тесном плену серых боксеров и синих джинсов.             - Не нужно было выходить из номера без куртки, малыш. На улице же холодно и можно махом простудиться, - укоряюще заметил сероволосый, одним быстрым движением снимая с Чона футболку и жадно присасываясь к его чертовски соблазнительным ключицам, на которых ярко виднелись только-только заживавшие отметины от недавних тёмно-бурых засосов.             - Ты и вправду решил включить «мамочку» именно сейчас? – игриво усмехнулся брюнет, предвкушающе прикусывая нижнюю губу (которая, к слову, такими темпами НИКОГДА не заживет) и нетерпеливо потираясь задницей о твёрдый бугор на джинсах Ви, руки которого сразу же собственнически легли на его задницу и с силой сжали упругие половинки, а губы быстро переместились на правый сосок, больно его прикусывая и вынуждая Чонгука возмущенно зашипеть, с откровенным вызовом дергая за края чёрной атласной рубашки альфы, с мясом отрывая пару ни в чём не повинных серебряных пуговиц.             - Я могу включить и «папочку», если захочешь, - насмешливо заметил Тэхён, рывком поднимаясь на ноги вместе со спасительно вцепившимся в него от неожиданности омегой, уже через пару секунд властно подминая его под себя на кровати, руками расстегивая его ширинку, губами же начиная прокладывать влажную дорожку от шеи к пупку, дразняще проходясь языком по очаровательно выпирающим тазовым косточкам.             - Хочу…чтобы ты был… самим собой, - заплетающимся от наслаждения языком кое-как проговорил Чон, колом стоящий член которого наконец выбрался из своего сверх-неудобно-душного плена (сероволосый довольно спешно избавил его от всей одежды), завороженно дёрнувшись при виде начавшего изящно снимать с себя рубашку Ви, напрочь затмившего своей неземной красотой, казалось бы, всех самых роскошных и «дорогих» людей мира. – Это мой любимый режим, - абсолютно не в силах дождаться конца лучшего неебически потрясающего «представления» в своей жизни (потому что он, скорее всего, позорно кончит ещё до того, как альфа полностью разденется), брюнет грациозно подскочил к Тэхёну и, требовательно дёрнув его на себя за край уже расстегнутых чёрных джинсов, уже было хотел спустить их к коленям и до самого основания вобрать в рот набухшую убийственно сочившуюся предэякулятом (тёмное пятно от которого было отчётливо видно даже сквозь плотную ткань чёрных боксеров) головку, как вдруг сероволосый сделал то, чего он ну вот никак не ожидал – несильно, но в то же время настойчиво его оттолкнул, избавляясь от последних остатков одежды под растерянно-непонимающим взглядом Чонгука.             - Я не допущу, чтобы всё веселье досталось тебе одному, - добродушно усмехнулся его «ничего не понимающей» мордашке сероволосый, мягко надавливая ладонями на плечи омеги и заставляя его покорно уложиться спиной на кровать (чуть подтянувшись на локтях так, чтобы голова доставала подушек), а после разворачиваясь на сто восемьдесят градусов, изучающе проходясь шершавым языком по всей длине ствола Чона, судорожно выдохнувшего от приятнейшей волны удовольствия, рубящей вспышкой молнии нещадно прорезавшей всё тело.             Мигом поняв и без того ясную как день «идею» Ви, крепкий член которого уже в следующее мгновение беззастенчиво навис прямо над его лицом, брюнет лишь снисходительно усмехнулся, прежде чем послушно обхватить его губами, начиная усердно вбирать совсем немаленький орган в рот, при этом умудряясь вырисовывать на нем замысловатые узоры языком и искусно втягивать щеки, создавая своего рода некий вакуум, незатейливо сносящий альфе крышу и буквально вынуждающий его с небывалым рвением сосать член Чонгука, одобрительно дёргавшийся где-то глубоко в его горле.             - Как же я…люблю тебя, - рвано выдохнул Тэхён, с колоссальным трудом отрываясь от своего неприхотливого занятия и, недолго думая, запуская внутрь задницы блаженно закатившего глаза и протяжно застонавшего от упоительного кайфа омеги сразу три пальца, со знанием дела растягивая тугие стенки в тщательных поисках наиболее чувствительных точек.             - Не верю…что я…говорю это…но…сегодня…я хочу быть…снизу, - судорожно дрожа от непередаваемых на словах умопомрачительных ощущений, скуляще выдавил Чон, чувствуя горячий язык сероволосого на своих яйцах, уже в следующий момент отплачивая ему той же монетой, алчно вбирая в рот одно из яичек и начиная увлеченно поигрывать с ним кончиком языка, выбивая из груди Ви затравленный рык, тем самым не оставляя ему ни единого, даже крохотного, шанса на (никому не нужное) «здравое» отступление.             - А я-то как этого хочу, - хрипло сглотнул альфа, вновь разворачиваясь, но уже к брюнету лицом, и ненасытно впиваясь в его искусано-порванные губы поцелуем, параллельно приставляя к его растянутому анусу свой член и грубо входя.             Так, что у Чонгука искры начали ослепительно сверкать перед глазами, а тело обратной дугой выгнулось, податливо подстроившись под размашистый и очень уж жёсткий (отличный) темп Тэхёна, буквально вколачивавшего его в заунывно поскрипывавший ему в такт матрас.             Ну вот нисколечко потрёпанный временем и бесчисленным количеством клиентов мотеля предмет не жалея.             Как и жалобно мычавшего в его до крови прикушенное плечо беззвучно плакавшего от мучительно-улётных ощущений омегу (спасительно обхватившего тело сероволосого ногами), которого только честное слово (и то не очень надёжно) держало в «живых».             Если не сказать, что как-то уж хлипко «выручало».             - Тэхён…я…больше…не могу, - умоляюще простонал Чон ему на ухо, внегласно ускорив и без того сумасшедше-сильные толчки, уже в следующий миг заставившие брюнета с громким вскриком облегчения в лихорадочных конвульсиях излиться на собственный живот, незначительно задев спермой безмерно напряженный торс сероволосого, ещё пару раз особо безбожно в него толкнувшегося и с хищным рычанием кончившего глубоко внутрь.             Не только задницы, но и, казалось бы, его оголтело носившего по грудной клетке мятежного сердца.             Иначе как ещё назвать ту окрыляющую эйфорию, что оно сейчас чувствовало?             Иначе как назвать то счастье, что за долгие годы лавиной накатывавшего беспредельного отчаяния испытало?             Правда, уже не впервые.             Но каждый раз только с одним этим альфой.             - Когда-нибудь у нас обязательно будет нежный секс. Обещаю, - виновато сглотнул Ви, осторожно выходя из Чонгука и изнеможденно падая рядом с ним спиной на кровать, загнано пытаясь отдышаться и катастрофически бесславно не уснуть.             Желательно до завтрашнего дня.             А в идеале так до следующего года.             - Не обещай того, в чём не можешь быть стопроцентно уверен. Говорил же, - умилительно усмехнулся омега, тщетно пытаясь отойти от чумового оргазма, мысленно же старательно отгоняя непроизвольно всплывшие в памяти воспоминания о злонамеренном похищении папы.             - Но я в этом уверен, Чонгук. И я тебе это обещаю, - самым что ни на есть безапелляционным тоном произнёс альфа, из последних чудом оставшихся в нехило так вымотавшемся организме физических сил подрываясь в «сидячее» положение и, под мгновенно насторожившимся взглядом антрацитовых глаз, медленно приближаясь лицом к безобразному шраму на внутренней стороне бедра Чона. – А ещё я ОБЕЩАЮ тебе, что ни одна сволочь, в том числе и твой «любимый» отец, больше тебя и пальцем не тронет. Потому что я ВСЕГДА буду защищать тебя и беречь. Потому что я ЛЮБЛЮ тебя и НИКОГДА не оставлю, - с нотками неподдельной теплоты и безоговорочной убежденности в собственных словах добавил Тэхён, мягко накрывая губами уродливые рубцы (даже не видя как брюнет, совсем не сдерживаясь, признательно плачет), а после внезапно и глубоко впиваясь в них зубами, заставляя Чонгука испуганно вскрикнуть и инстинктивно дёрнуться назад.             Безрезультатно, потому что кто-то очень крепко держит.             - Я даю тебе обещание, Чонгук, - серьёзно произнёс сероволосый, бережно слизывая кровь с бледной кожи омеги и заглядывая в его бескрайне печальные, но в то же время «по-хорошему» потрясённые глаза. – Я обещаю, что рано или поздно ты забудешь обо всём плохом, что с тобой когда-либо происходило. И что все твои горестные воспоминания о прошлом затмит прекрасное настоящее и будущее со мной. Прямо как этот злополучный шрам затмил один мой сильный укус, свежий след от которого будет единственным, что ты будешь впоследствии видеть на его месте, - красноречиво заключил Ви, вызывая на губах Чона светлую донельзя благодарную улыбку, милостливо сопровождённую обильными, но такими необходимыми брюнету слезами.             Слезами беспредельной радости и откровенного неверия.             В то, что вот этот вот самый лохмато-фантастически-милый и блядски-сногсшибательно-охуенный альфа и вправду ЕГО.             И что он его, такого вот зверски побитого жизнью и очень уж чрезмерно строптивого омегу, без каких-либо завуалированных ухищрений и всяческих пустых обманов, ЛЮБИТ.             И не менее важно, что он САМ любит это вот сверх надменное, но такое великолепно-заботливое «диво» в ответ.             Безусловно. До ребяческой дрожи в коленках.             - Какой же ты временами самовлюблённый идиот, - беззлобно и как-то очень уж нежно заметил приподнявшийся на локтях брюнет, притягивая его к себе за шею и нежно целуя, смакующе посасывая нижнюю губу Тэхёна, горделиво ухмыльнувшегося в поцелуй и тотчас приятно придавившего его всем телом к матрасу. – Но это ведь никак не мешает мне тебя свято любить, правда? – как бы невзначай заметил лучезарно улыбнувшийся ему в губы Чонгук, которого уже в следующее мгновение начали предательски щекотать, непринужденно разряжая волшебно НЕ давЯщую (как ни странно) на плечи тишину его звонким заливистым смехом.             Смехом, которым омега НИКОГДА не смеялся.             Смехом, который хотя бы на этот не такой уж и длинный остаток воистину бесподобного вечера благосклонно позволил ему всецело забыть о завтрашнем дне.             И о судьбоносной встрече, что ему предстояла.