Вероятность ничтожна

            - Они…врали…Чонгук…всё это…время…они мне…жестоко…врали, - в голос завывал навзрыв рыдающий Чимин по ту сторону линии, с каждой новой проносившейся мимо секундой всё сильнее сжимая сопереживающе обливавшееся кровью сердце брюнета в удушающе-стальные тиски, ненавязчиво отдававшие тупой болью где-то в районе виска, рикошетя при этом по всем стенкам черепа.             Да так, что он, ей богу, самоотверженно готов был взорваться, лишь бы розоволосый омега хоть немного, но успокоился.             А ещё лучше – перестал уже так горько плакать, вынуждая Чона досадно чертыхаться себе под нос на чём свет стоит из-за того, что он сейчас не в Сеуле и у него нет абсолютно никакой возможности найти Пака и утешающе его обнять.             Участливо разделив с ним его душевную боль.             Бережно утихомирив её. Пусть и совсем ненадолго.             - Чимин, послушай, - как можно мягче начал Чонгук, нервозно меряя шагами одну из многочисленных пешеходных дорожек небольшого почти безлюдного парка, тускло освещаемого всего лишь парочкой блёклых и каких-то уж мутных фонарей, на которых и смотреть-то без жалости было совершенно невозможно, не говоря уже о том, чтобы хоть как-то насытиться их удручающе «пасмурным» светом. – Они ведь наверняка не просто так тебе врали. Когда человек любит кого-то, он…             - Какая к чёрту любовь, а, Чонгук?! - надрывное отчаяние в тонком голоске Чимина мгновенно сменилось на слепой обжигающе-огненной лавиной прущий из всех щелей лютый гнев – такой, что сразу с ног сшибает. Да ещё и так, что потом хрен поднимешься. Если вообще сможешь в дальнейшем хоть как-то стоять. – Разве с тем, кого любят настолько безжалостно поступают?! Они ведь оба внаглую дурили меня! ЦЕЛЫХ, МАТЬ ЕГО, СЕМНАДЦАТЬ ЛЕТ! И если бы мой горе-блудный-отец, в котором всё же сыграло, пусть и запоздалое, но чувство совести, не объявился вчера на пороге «нашего» дома, я так бы и оставался первым в неведующем стане полнейших идиотов, считая своего собственного дядю и его мужа своими родителями!             - Но они и есть твои родители, Чимин! – с непоколебимыми нотками уверенности в голосе парировал брюнет, останавливаясь на месте и инстинктивно сжимая свободную руку в кулак, больно впиваясь ногтями в мягкую ткань ладоней. – Они вырастили тебя прекрасным омегой! Любили, оберегали и заботились, как о родном! Да любой бы о таких родителях только и мечтал бы…             - Вот «любой» пусть о них и мечтает, а мне эти долбанные лицемеры даже даром не сдались! Я лучше уеду в неизвестность со своим НАСТОЯЩИМ отцом, чем буду и дальше продолжать играть в никогда не существовавшую на деле «семью» с этими мерзкими предателями! – в сердцах выкрикнул розоволосый омега, сбивчивое дыхание которого отчётливо зазвучало на линии своеобразной паузой, в течение которой он явно пытался хоть как-то привести своё критически-морально-разбитое состояние в «норму».             Если, конечно, такое прозрачное понятие как «норма» для данной ситуации вообще существовало.             - Они хорошие люди, Чимин… - с нотками откровенной горечи в голосе начал было Чонгук, но твёрдый снисходительный тон Пака тут же заставил его озадаченно прерваться на полуфразе.             - НЕ БЫВАЕТ «хороших» людей, Чонгук! Они только прикидываются святыми, умело пряча волчье нутро в овечьей шкуре и смакующе поджидая момента, когда смогут вогнать острый нож тебе в спину по самую рукоятку и…             - Говоришь так, будто ты прожжённый эксперт в области «любящих» ножевых ранений, - не смог сдержать беззлобной иронии в голосе Чон, невольно проецируя в голове недавний образ жадно уплетавшего за обе щёки пиццу Чимина, которому для полной картины «ангельская тушка хомяка уплетает свой корм-амброзию» только белых крылышек и светящего над головой нимба не хватало.             Вот только этот самый недо-ангел-хомяк уже в следующую секунду произнёс то, что жёстко резануло брюнета по самому сердцу именно этим «любящим» лезвием.             А ещё нехило так дало под дых, вынуждая на автомате дойти до ближайшей деревянной темно-коричневой лавочки с привинченной к центру позолоченной табличкой в чью-то честь и выжато на неё опуститься, с грехом пополам, но всё же пересилив в себе острое желание нажать на чрезмерно привлекательно подмигивавшую ему красным кнопку отбоя.             А в идеале – поставить на беззвучку и нещадно выбросить злосчастный телефон куда-нибудь в кусты, напрочь забыв о его бренном существовании.             - О да, это же только ты у нас можешь быть бедным и несчастным омегой, которого все вокруг жалеют и которому все вокруг должны. Хорошо, наверное… - вдруг резко осёкся розоволосый (молниеносно растерявший весь свой «негативный» запал параллельно с мигом высохшими слёзными железами, рассеянно забывшими, как надо правильно работать), затравленно выдохнув от неподдельного испуга и не в меру взволнованно и виновато добавив: - Боже мой, Чонгук, пожалуйста, прости, я не хотел…             - Не хотел чего? Говорить всего этого или озвучивать своё настоящее мнение обо мне вслух? – разочарованно усмехнулся Чонгук, мучительно поморщившись из-за внезапного приступа едкой тошноты, скрутившей желудок в не одну сотню мелких маленьких трубочек, завязав их между собой в какой-то дикий причудливый узел, распутать который вряд ли получилось бы даже у самых матёрых профессионалов по решению головоломок.             - Нет, пожалуйста, не думай так! – потерянно и очень уж умоляюще выдохнул Пак, голос которого не то, что просто дрожал – ходуном ходил из-за переполнявших омегу эмоций. – Я сказал это сгоряча, желая задеть и обидеть, но я…я никогда, слышишь, Чонгук, НИКОГДА не думал о тебе чего-то подобного, - с нотками искренней теплоты добавил он, стараясь сохранять спокойствие в голосе и сделать его менее дрожащим от страха.             Страха потери чего важного и знАчимого.             Незаменимого.             Того, без чего, казалось бы, уже нельзя обойтись.             Того, что стало жизненно необходимо, как сам воздух.             Того, что он когда-то всецело отчаялся найти, но каким-то невероятным образом всё же отыскал в бушующей призывно утягивавшей внутрь трясине из многочисленных человеческих пороков, главным из которых был не кто иной, как Мистер Гнев.             Тот самый, которому он, по глупости, только что безотчётно поддался, одной крохотной импульсивной вспышкой неистовой злости почти полностью приглушив свет своего личного маяка, всё это время оберегающе указывавшего ему путь на спасительный берег, заботливо защищая от подводных камней и губительных преград на пути.             Полярной звезды, что всегда ослепляюще-ярко указывала ему верное направление.             Друга, что в первый же день знакомства храбро защитил его от стаи разгневанных альф, бескорыстно введя сие незамысловатое действо по его «спасению» (во всех смыслах) в ежедневную привычку.             Человека, потерять которого было равнозначно самой главной неисправимой ошибке в жизни, позволить которую Чимин себе просто не мог, так как свято дорожил этим бесценным и таким редким в наше абсурдное время понятием как «истинная» дружба.             - Чонгук, прошу тебя…умоляю…прости. Ты очень дорог мне и я…да я на коленях готов выпрашивать…- огорченно всхлипнул розоволосый омега, но Чон сразу же категорично его перебил, обречённо выдохнув и утомлённо облокотившись спиной о высокую спинку скамейки.             - Так, давай обойдемся без этой театральщины, ок? Если хочешь моего прощения - вернись домой и здраво обсуди всю эту ситуацию с родителями. Твой отец уже должен был вернуться из командировки, а папа непременно уже половину Сеула обошёл в поисках своего психанувшего сыночка, убежавшего из дома аж вчера вечером! Он ведь наверняка думает, что ты где-нибудь в переулке в голодном обмороке валяешься! Даже еду с собой, небось, прихватил, чтобы тебя можно было сразу на месте покормить, а потом уже люлей навалять, да так что... Эй, ты чего ржешь-то, придурок, я же правду говорю?! – ворчливо буркнул брюнет, услышав, как Пак на другом конце трубки внезапно прыснул от звонкого смеха – всё ещё нагруженного массой хитро смешавшихся в адский коктейль всевозможных противоречивых эмоций, но уже более лёгкого и какого-то даже признательного.             Если не сказать безмерно благодарного. А ещё очень светлого и до приятной боли где-то под рёбрами сверхродного.             - Я всё сделаю, Чонгук, обещаю. Просто…мне нужно ещё немного времени, чтобы всё это переварить, - с нотками сердечного трепета выдохнул (уже через пару мгновений) заметно успокоившийся розоволосый омега, а после тридцатисекундной «размышляющей» задержки несмело так и осторожно спросил: - Ты ведь…не перестанешь дружить со мной после…после того, что я сказал?             Шумно вдохнув, Пак выжидающе задержал дыхание, в то время как брюнет (чувства которого, само собой, были ощутимо так задеты, хоть он и на все сто процентов был уверен в том, что последующие извинения омеги были искренними и шли напрямик «от души») решил немного (целая бесконечно томительная минута давяще-гнетущей тишины) выждать, перед как успокаивающе и даже немного ласково произнести: - Только если ты и дальше будешь раздражать меня своими нелепыми теориями о параллельных вселенных.             - Они не нелепые, а очень даже реальные! – рефлекторно парировал Чимин, уже было приготовившись привести не один десяток доводов в защиту своей «многогранной» точки зрения, как вдруг до него неожиданно дошло ЧТО именно имел ввиду брюнет под этой незатейливой фразой. – Погоди, ты…ты и вправду не прекратишь со мной общаться?! – потрясённо переспросил розоволосый омега, в голосе которого было СТОЛЬКО откровенного неверия, что ведущие всех существующих на свете программ про государственные (и не только) заговоры позавидовали бы. Хотя нет, они бы бесспорно восхищенно аплодировали бы ему стоя.             - А с чего мне это делать? Каждый из нас хотя бы раз говорил своим близким что-то неприятное в порыве гнева, а потом очень долго и самоедливо винил себя за это, - понимающе пожал плечами Чонгук, в памяти которого красочной вспышкой фейерверка всплыло почти двухлетнее воспоминание о яростно брошенных в сторону папы словах, после которых он вот так же самонадеянно сбежал из дома.             На протяжении четырех последующих месяцев, с каждым незаметно пролетавшим мимо однотипным днем, сокрушенно жалея о своём ребяческом эгоистичном поступке.             - Это-то да, но…я, можно сказать, своего рода эксперт в области разрушения дружеских отношений. Вот и переспрашиваю, - загадочно заметил Пак, заставляя бровь брюнета вопросительно вскинуться вверх, а его тело вроде как бессознательно, но будто специально напрячься. – Знаешь, Чонгук, я…я никому этого прежде не рассказывал, но ты…ты должен знать, что я не такой уж и пушистый, каким кажусь, - тяжело сглотнул Чимин, непроизвольно обращая всё естество Чона в один сплошной терпеливо ожидающий туго натянутый слух.             - В тринадцать лет у меня появился первый в жизни лучший друг, Хонг. Мы были не разлей вода на протяжении двух безоблачных лет, пока однажды (нам обоим стукнуло по пятнадцать и мы желанно поступили в одну старшую школу) он не представил мне своего парня – Вана. Очень красивого альфу с изумрудными волосами и шикарной улыбкой, грёбанной стрелой купидона метко поразившей меня в самое сердце. Я…я словно малолетка влюбился в него с первого взгляда и…соблазнил его, уже вскоре начав встречаться с ним тайком от Хонга, - безотрадно изрёк розоволосый омега, припечатывая челюсть неимоверно удивлённого услышанным Чонгука к земле, а антрацитовые глаза округляя настолько широко, что ещё одно слово (в том же ключе) и они просто вылетят из глазниц к чёртовой матери.             - Тот случайный поцелуй с Юнги не был первым. И, если честно, то я давно уже даже не девственник, - бесцветно выдохнул Пак, в судорожно осипшем голосе которого вновь зазвучали слезлиные нотки. – Я жалкий обманщик, что целый год крутил роман за спиной лучшего друга, пока тот об этом совершенно случайно не узнал, выставив меня перед всей школой грязной подстилкой, которую ничего, кроме удовлетворения собственных прихотей, не заботит, - надломившимся от нестерпимой обиды голосом констатировал он, вновь срываясь на тихие наполненные презрением к самому себе, да и ко всему окружающему миру в целом, всхлипы.             - Ну а Ван? Он что-нибудь после этого сделал? – участливо спросил Чонгук, отчаянно мечтая спонтанно изобрести межпространственный портал и уже через пару секунд оказаться рядом с плакавшим омегой, заключив его в очень крепкие ободряющие объятия.             - О да, ещё как сделал! - ехидно хмыкнул в трубку розоволосый, опустошённо выдыхая и абсолютно нехотя, но всё же продолжая свою произвольную исповедь: - Мастерски изобразил из себя «совращённую» развратным омегой жертву домогательств, которой разве что вечно чем-то недовольный сторож не поверил, - удручённо вздохнул Пак, с великим прискорбием заключая: - Из-за столь красноречивой заслуженной (а может, и нет) «славы» пришлось быстро сменить школу. Я не рассказал всей правды родителям, сославшись лишь на то, что новенькие старшеклассники беспричинно начали меня задевать (после мощнейшим вирусом распространившейся информации о его злодейски-увлекательных «похождениях» на стороне, так, в принципе, и было, вот только задевали не новенькие, а почти все, на чьём пути парень попадался). Сначала папа хотел пойти напрямую к директору школы, чтобы в отношении моих обидчиков «приняли меры», но я слёзно уломал его на перевод, который, к слову, не особо меня и спас, так как мой дражайший экс-лучший-друг распространил пошлые слухи обо мне и за пределами школы. Медленно, но верно всё сошло на «нет» лишь тогда, когда я выпустился и подал документы в институт искусств, наперед зная, что в нём очень жесткий отбор и вряд ли у кого-то из моих «знакомых» хватит духу (ну, или денег, так как большинство мест было организовано на коммерческой основе), чтобы в него поступить. В общем, только тогда я смог впервые по-настоящему свободно вздохнуть, не переставая при этом оголтело бояться абсолютно каждого, даже безобидного, шороха, - невесело усмехнулся розоволосый, в упаднически изнуренном (искусно запрятанными в самые потаённые глубины души тяжкими воспоминаниями о почти трехлетней травле) голосе которого отчётливо проскользнула нотка непомерного облегчения, медным гонгом отрикошетившая от барабанных перепонок Чона, наконец болезненно проглотившего большой ком из тупых ржавых мучительно раздиравших горло гвоздей, застрявший в нём ещё в самом начале спонтанного и такого непредвиденного рассказа омеги.             - Почему ты…почему ты рассказал мне всё это? – настороженно поинтересовался брюнет, мысленно пытаясь накричать на свои пальцы за то, что они так предательски сильно дрожат и никак не желают успокаиваться.             Хотя, блин, как тут вообще можно успокоиться, когда самый (как ему прежде казалось) невинный человек на планете Земля на деле оказывается отнюдь не святым.             Таким же, как все.             Слабым, беспринципным, порочным.             Да ещё с таким огромным скелетом в шкафу, что он в него даже не помещается, приветливо махая Чонгуку костлявой кистью из-за приоткрытой (незакрывающейся) дверцы.             - Хочу, чтобы ты знал КАКОЙ я на самом деле, Чонгук. И что эти мои необдуманные случайно выскользнувшие изо рта обидные слова – не последние, ведь я совсем не тот ангел, каким кажусь. И что дружба со мной - не так прекрасна, как может показаться на первый взгляд. Ведь несмотря на то, что я так рьяно верю в это благородное понятие, это совсем не отменяет того печального факта, что сам я ни на йоту ему не соответствую, - вымученно улыбнулся по ту сторону линии Чимин, уже было приготовившись к резкому обрыву звонка и коротким зверски полосующим сердце острыми когтями птеродактиля коротким гудкам, как вдруг услышал то, что его знатно так обескуражило.             Совершенно беззлобный умилительно-мелодичный смех брюнета, утомлённо потеревшего переносицу и насмешливо выдохнувшего, прежде чем ответить на не озвученный, но такой очевидный вопрос оторопело замершего Пака.             - Ему ВООБЩЕ никто не соответствует, Чимин. Мы люди и у каждого из нас есть свои недостатки. Каждый из нас где-то серьёзно косячит и каждый из нас потом пытается эти самые косяки всеми силами и не только исправить. Да, ты, конечно, гипермолодец, что крутил роман за спиной лучшего друга, но тебе ведь было всего пятнадцать, а в этом возрасте мозг обычно работает не в том направлении. И это, знаешь ли, нормально. Я, конечно, совсем не ожидал ТАКИХ подводных камней в этой замудрённой истории, но с уверенностью могу сказать лишь одно – ты вовсе не единственный кто был виноват во всей этой ситуации. Взять хотя бы этого козла, Вана, который умудрился выйти совершенно сухим из воды, играючи прикрыв свою жалкую задницу перед всей школой за твой счёт, или этого твоего «дружка» неудачника Хонга, «достоинство» которого наверняка дико ущемило то, что его «любимый» парень без какого-либо зазрения совести крутил роман за его спиной, да ещё и с его лучшим другом, хотя имел ли он хоть какое-то право называть тебя так, после того как с удивительной лёгкостью слил твою «репутацию» в унитаз, тот ещё вопрос, но это опустим. Я веду к тому, что в любой ситуации виновата не только одна сторона, и если какие-то придурки этого не видят – это их заботы, а не твои …и…Эй, Чимин, ты чего?! – перепугано воскликнул Чон, мёртвой хваткой вцепившись в свой телефон, из динамика которого вдруг стало раздаваться что-то настолько скрипуче протяжное и явно нечеловеческое (больше похожее на душераздирающий хрип умирающей морской касатки), что омеге сразу же стало как-то не по себе.             Если не сказать, что очень неспокойно и даже чуточку страшно.             - Ты…ты и вправду…меня…после…этого…не…ненавидишь, - надрывно всхлипнул (после целой минуты воистину ужасающих невольно бросающих в оробелую дрожь звуков) розоволосый, невидимым ударом «выбивая» из груди брюнета судорожный выдох непередаваемого облегчения и буквально вынуждая его глаза театрально закатиться.             - Блин, придурок, кто ж так пугает?!– недовольно поморщился мгновенно расслабившийся Чон, изнеможденно упираясь затылком в верхний край скамейки и устремляя пристальный взгляд в иссиня-чёрное небо, усыпанное хаотичной россыпью ослепительно-сияющих звезд – откровенно любуясь этой волшебной поистине чудотворной картиной. – Я НЕ СТАНУ ненавидеть тебя только из-за того, что ты на эмоциях сказал мне парочку «ласковых». Как и твои родители, те самые, что любили и растили тебя на протяжении семнадцати лет, не станут косо на тебя смотреть только из-за того, что ты им там сгоряча наговорил и…             - Я послал их катиться ко всем чертям и потребовал забыть, что у них вообще когда-то был ребёнок! Да я им после такого даже в глаза смотреть не смогу! – нервозно перебил его Пак, срываясь на новый приступ истеричного рыдания, тем самым всё же принуждая брюнета к выбросу самого главного и основного своего козыря.             - Помнишь, тогда, в машине Юнги, я рассказал тебе, что вырос в семье настоящего тирана, похитившего моего папу прямо из дома, и что я на самом деле омега, но без запаха и всей прочей «соответствующей» ерунды? – задал риторический вопрос Чонгук, некоторое время смиренно выжидая и без того ясного ответа розоволосого, которого, к слову, так и не последовало, потому что этот уникум вместо того, чтобы произнести это вслух просто кивнул.             Кивнул, мать его, находясь при этом на расстоянии от него в целую вечность.             - Ну ладно. Зайдём с другого бока. Хочешь узнать, почему я перестал быть «нормальным» омегой? – немного раздражённей, чему ему хотелось бы заметил Чон, на этот раз всё же получая слабое едва слышимое «Да» из робко приоткрывшихся полностью искусанных в пылу волнения пухлых губ Чимина – предвкушающе сглотнувшего и тщетно попытавшегося хотя бы немного, но успокоить свой и без того троекратно участившийся от чрезмерных переживаний пульс, на деле же лишь усиливший свой лихорадочный ритм из-за добавившегося к ним чувства простодушного любопытства – безотчётного подсознательного стремления узнать ранее неведомое «всё», характерное для большинства представителей человеческой расы.             - Мой собственный отец вывез меня из дома в первую течку, а потом просто взял и выбросил возле самого популярного бара в Пусане, как какой-то ненужный мешок с мусором, - противно поморщился из-за болезненно ёкнувшего где-то под рёбрами сердца брюнет, отрывая взгляд от неба и тяжело опуская его на лежавшую на колене левую руку – невероятным чудом функционировавшую на девяносто пять процентов.             - Боже мой, - ошарашенно выдохнул розоволосый омега, в не на шутку испуганном голосе которого сквозило настолько физически ощутимое сожаление, что Чон даже улыбнулся. Пусть и горько, зато искренне.             - Меня изнасиловали, Чимин. Сломали четыре пальца, чуть не разорвали несколько органов и…навсегда оставили без запаха в купе с какой-либо возможности иметь собственных детей, - словно приговор изрёк брюнет, слыша как Пак на том конце линии утробно всхлипывает, а после заливается таким сопереживающим скорбным плачем, что Чон и сам не замечает, как снова начинает реветь.             Только уже беззвучно и совсем не так опечаленно как часом ранее.             - Даже не смей отказываться от вырастившего тебя отца, только из-за того, что вы не одной крови, - требовательно выжал из себя брюнет, бегло вытирая с небывалым рвением бежавшие по щекам солёные слёзы тыльной стороной ладони. – Понял меня?! – как можно твёрже спросил он, пытливо прислушиваясь к непрекращавшимся по ту сторону (но уже более редким) рыданиям – единственному, что хоть как-то нарушало висевшую в парке гнетущую тишину. Такую, от которой невзначай хотелось повеситься. – Чимин, если ты сейчас опять кивнул, я тебя наверняка убью по возвращению в Сеул и…             - Да, я…я тебя понял…прости…мне так жаль, - жалобно простонал сквозь рваные всхлипы Пак, которому два нестерпимо долгих мгновения понадобилось только для того, чтобы начать говорить членораздельно. – Не представляю, как ты со всем этим справился, Чонгук, - с нотками неподдельного восхищения добавил омега, получив в ответ лишь снисходительный «фырк», а ещё не менее уважительное и одобрительное: - Кто бы говорил, горе-любовник.             - О да, тот ещё Казанова с пришедшей в двадцать лет течкой, - с очевидным сарказмом подхватил шутку Чимин, меланхоличное сердце которого смогло наконец ощутимо успокоиться, равномерно отмеряя пульс в унисон с более-менее плавным дыханием, ненавязчиво остановившем тотчас покорно угомонившиеся слезы, ещё какую-то минуту назад воодушевленно игравшие между собой в безумные «догонялки».             - Ну, если верить словам «эксперта» по омегам Юнги, то это нездоровое «явление» вполне себе мог спровоцировать пережитый тобой стресс в прошлом и… Кстати о Юнги, как у тебя с ним дела? – внезапно сменил тему Чон и, без самоличного видения данного весьма забавного зрелища, чётко представил, как пухлые щёчки омеги стремительно наливаются ярко-красным стыдливым румянцев, а сам он как-то весь подбирается и можно даже сказать скукоживается, незатейливо превращаясь в один сплошной комок света и меха.             - Поговорим о нём, когда твоя задница будет сидеть на моей кровати, а у меня во рту будет что-то съедобное и…Вот блин, - с неприкрытой досадой осёкся розоволосый, желудок которого ну прям ОЧЕНЬ громко и жаждуще пробурчал, сорвав с губ Чонгука светлую «сопереживающую» усмешку.             - Иди уже к родителям, бестолочь, а то и вправду свалишься где-нибудь в голодном обмороке, а то и хуже – с непривычки какого-нибудь прохожего съешь, - ласково хмыкнул в трубку брюнет, поднимаясь со скамейки и на автомате бредя в сторону выхода из парка.             - Ну уж нет, я эту «королевскую» привилегию для тебя «любимого» оставлю, - в тон ему парировал Пак, а потом, после бессильного выдоха и жизненно необходимой ему пятнадцатисекундной передышки, как-то уж слишком мечтательно произнёс: – А отец ведь наверняка привёз мне из командировки кучу разных сладостей. Я ж его, как-никак, целую неделю не видел.             - Вот даже не представляю сейчас, по кому ты всё это время больше скучал - по отцу или по вкусняшкам, которые он с собой привёз, - едко (но незлобно) заметил Чонгук, не преминув сразу же получить в ответ укоряющий и какой-то даже оскорблённый возглас розоволосого.             - Ты свинья, Чон Чонгук! Я, может быть, немного и мелочный, но уж никак не меркантильный! Так что по отцу я тоже временами скучал, - как ни в чем не бывало невинно заметил Чимин, вырывая из груди брюнета солнечный смех, лучезарной радугой отзеркаливший по ту сторону линии.             Мягко окутывая умиротворением изнутри.             Заботливо укрывая от всех существующих на свете бед тёплым стёганым вручную покрывалом снаружи.             - Ну а если честно, то я очень сильно скучаю по обоим своим старикам, - с нотками безмерного раскаяния выдохнул розоволосый омега, голос которого стал намного увереннее и на децибел громче. – Мне и вправду нужно по-взрослому всё с ними обсудить и…извиниться за ту нелепую истерику, что я вчера закатил папе, - подавленно подытожил он, мрачно вздыхая.             - Всё будет хорошо, Чимин. На то они и родители, чтобы любить и принимать тебя таким, какой ты есть. Даже несмотря на твои самые глупые и обидные выходки, - печально улыбнулся Чон, только сейчас поняв, как чудовищно сильно скучает по папе.             И как зверски невыносимо хочет его крепко обнять.             Желательно НИКОГДА больше эти самые объятия не распуская.             - Спасибо, Чонгук. Ты замечательный друг, - с сердечной признательностью констатировал Пак, уже в следующую секунду как-то нерешительно, но всё же добавляя: - Я люблю тебя, ты же знаешь?             - Знаю, Чимин, - простодушно ответил ему брюнет, наконец выбравшись с территории парка и уже целенаправленно зашагав в сторону мирно примостившегося неподалеку мотеля, в котором они с Ви остановились. – Я тебя тоже люблю, - от всего сердца произнёс Чонгук, прежде чем нажать на кнопку отбоя и убрать смиренно замолкший телефон в задний карман чёрных джинсов.             Уже у самого порога мотеля поймав себя на морально (да и физически тоже) опустошающей мысли о том, ПОЧЕМУ он не рассказал Чимину всей правды о дне его личной «катастрофы».             Почему умолчал о том, что ждал ребенка и потерял его в тот же самый день, в который о нём и узнал.             Почему не рассказал о том, ЧТО собственными руками с ним, по ребяческой глупости, сделал.             Хотя нет, ответ на данный «деликатный» вопрос лежал на самой, в прямом смысле этого слова, развернутой поверхности.             Ведь именно ТЭХЁН должен быть первым, кому он расскажет свою нелёгкую историю.             И именно ТЭХЁН должен будет решить – что им обоим со всем «этим» неимоверно громоздким багажом за спинами делать.             Потому что «решать» у самого Чонгука уже никак не получается.             Как и быть сильным. Даже несмотря на тускло мерцавшую где-то впереди надежду.