Вы готовы создать в своей душе судебную палату и разочек судить самого себя? — Фэн Цзицай. Полет души
Наряженная тишина оглушает, навевая присутствующим в зале суда боязнь остаться с ней один на один. Эта боязнь подобна страху человека, запертого в четырех стенах наедине с внутренними демонами, от которых нет ни сил, ни возможности скрыться. Однако здесь демоны живут только в сознании Одри, из которого они давно не прочь вырваться наружу. Лишенные дара речи стороны так и не решаются задать интригующие их вопросы, а потому на помощь им приходит судья. — Вы можете пояснить Ваши слова? Коллинз опирается на трибуну и опускает глаза. — Я плохо помню детство, в которым бы была мать и не было отца, — незнакомец на задних рядах начинает вслушиваться в показания Одри. — С первых дней жизни и по сей день отец является единственным живым родственником, сопровождавшим меня на протяжении всех этих лет. Одри замолкает. На мгновение. Потом она продолжает рассказ о том, что мистер Коллинз вырос в семье потомственных военных. Его дед погиб на поле боя, а отец служил до тех пор, пока его почетно не отправили на пенсию. Таким дед Одри видел и будущее сына. Как полагается в семье мужчинам, мистер Коллинз призвался на службу. Он служил браво и с отличием до тех пор, пока не встретил в одном из городов, куда прибыл на побывку, мать Одри. После этого он не отрекся от жизненных целей, однако следствием их бурного романа и громкой свадьбы стало появление на свет Одри. Получив отпуск, первые месяцы отец пребывал дома, а позже он вновь был вынужден покинуть их и отправиться на зов долга. Когда Одри исполнилось полтора года, ее мать посчитала, что пришло ее время вернуться к своей профессии и поработать на «благо» семьи. Только вот отец и его семья не разделяла желание миссис Коллинз. Они считали, что оставлять ребенка с чужим человеком, хоть и профессионалом в своей сфере, в столь раннем возрасте возмутительно. Ребенок может отвыкнуть и забыть, как выглядит родная мать, а для девочки забота матери важна. Но миссис Коллинз была непреклонна. Даже в тот самый момент, когда мистер Коллинз поставил на кон свою семью. Не убедив благоверную женушку, он принял решение уйти со службы, чтобы дать их дочери то детство, которое она заслуживает. Однако такой поворот событий не устроил семью мистера Коллинза. Столь бурной реакции, проклятий и ультиматумов со стороны родных он точно не ожидал, и это заставило его вновь прибегнуть к убеждению миссис Коллинз. — Но она сделала то, что умеет лучше всего на свете, — горько усмехается Одри, кидая презрительный взгляд на мать, — собрала вещи и уехала. Думаю, ни у кого не составит труда сложить два плюс два. Мой отец вопреки воле близких ушел со службы. Как следствие, его семья отвернулась от него. Преступив главный постулат своего отца, он перестал быть сыном своих родителей. — То есть Вы хотите сказать, что с тех пор они больше не видели и не навещали вас? — уточняет судья. — Никогда, — качает головой Одри. — Это цена, которую он заплатил за неоправданные желания моей матери. На словах дочери миссис Коллинз вытягивает губы в тонкую линию. Одри продолжает рассказ. Она отмечает, что ее отец устроился работать в местный участок шерифа. Сначала он был помощником, а потом и вовсе стал предшественником шерифа Келлера. Работа отнимала много времени, но он всегда оставался рядом с ней. Он брал ее в участок, разрешал копаться в рабочих бумагах и включать сирену, когда они спешили. — По сути шляпа шерифа и сирена были моими любимыми игрушками, — горько улыбается она, — а шериф Ривердэйла — лучшим отцом. Он был моей гордостью. Я мечтала, что вырасту и пойду по его стопам. Буду помогать людям. В ее памяти всплывают моменты, как отец спал по несколько часов. Помогал ей собираться в детский сад и начальную школу. Бурча под нос, старательно заплетал косы и как был счастлив, когда Одри научилась сама делать себе прически. — Уж с чем с чем, а с косами у него всегда были проблемы, — мистер Коллинз езда усмехается. — Он терпеть не мог все эти женские штучки, но никогда не отказывал мне. Если мне нужны были косы, он час заплетал мне косы. Если мне нужен был изящный хвост, он заплетал мне хвост. Он накручивал мне локоны. Большие. Мелкие. А поверьте, для мужчины не может быть ничего хуже, чем крутить мелкие локоны или заплетать сотни косичек на столь густой волос, как у меня. Что же о миссис Коллинз? Она стабильно раз в два месяца присылала никому ненужные банковские чеки, которые отец Одри не обналичивал. И приезжала на Рождество, день рождение с подарками, если находила время. Самый долгий период пребывания миссис Коллинз дома пришелся на март того года, когда Одри исполнилось шесть. Она уже ходила в школу и не требовала материнской заботы. Потом миссис Коллинз снова исчезла. — Так было всегда. Раз за разом она уходила, — подводит итог Одри, — ненадолго возвращалась и вновь покидала наш дом. — По Вашим словам, Ваш отец действительно замечательный человек, — рассуждает судья. — Да и согласно материалам дела, он плодотворно потрудился на благо общества… Что же его изменило? Одри проглатывает комок, образовавшийся в горле, и тихо продолжает: — Когда отец уходил со службы, он оставил за армией право в случае необходимости призвать его на военную службу, — по ней видно, что воспоминания даются ей тяжело. — Тогда все и началось. Одри заостряет внимание, что однажды им поступил телефонный звонок. Когда она подняла трубку, на том конце провода раздался властный мужской голос, требующий пригласить к телефону мистера Коллинза. Позже наблюдая за тем, как менялось лицо отца, она поняла, что звонок не предвещал ничего хорошего. Отец убыл, где был извещен о призыве на службу. Ему удалось выкроить два дня, чтобы закончить мирские дела и отправиться вновь служить Родине. Призыв выпал на период отсутствия миссис Коллинз, поэтому ее супругу пришлось вызванивать ее. Однако телефон матери был недоступен. — Отец переживал, что, если оставит меня одну, а мать не вернется, то об этом могут пронюхать органы опеки. Тогда меня поместили бы в другую семью или еще чего хуже, — поясняет Одри, давая в очередной раз понять, что отец всегда относился к ней трепетно. Также по показаниям Одри, отцу не оставалось ничего, кроме как оставить сообщение матери и надеяться, что в ней проснется материнский инстинкт и она вернется. Однако он слишком много надежд возлагал на супругу. Отец убыл, а мать так и не приехала. Прошли месяца. Отец присылал деньги. По возможности звонил, проверяя ситуацию в доме. В очередной раз, когда Одри радостно бежала к телефонной трубке и наконец настигла ее, она услышала не отца. Незнакомый мужской голос сообщил, что мистер Коллинз получил серьезное ранение и был доставлен в военный госпиталь, где борется за жизнь. — По итогу, отца демобилизовали по болезни, — ее глаза находят отца, — и я забрала его домой. Но у пребывания в очаге военных действий были последствия. К слову, осколочные ранения и шрамы — не худшие из них. У моего отца хроническая форма ПТСР, — его пожизненный приговор. Прокурор переводит взгляд на мать Одри. По всей видимости, он не потрудился даже изучить историю мистера Коллинза. — Посттравматическое стрессовое расстройство дисфорического типа. Оно сопровождается тревогой и чрезмерной раздражительностью, зачастую перетекающими в агрессию, следы которой оставались на моем теле в моменты, когда демоны моего отца брали верх над ним. Отец мрачно катает желваки на скулах, и Одри понимает, что по сей день он верил, что она не знала о его проблемах. Вот почему его диагноз не пополнил колоду козырей адвоката, тот тоже был в неведении. Выживший в аду бывший военный не мог допустить, чтобы окружающие узнали, что он стал еще одной жертвой долга Родине. — Что Вы можете сказать о первоисточнике гнева Вашего отца? — с позволения суда интересуется адвокат Бронс. — Насколько мне известно выделяют внутренние и внешние триггеры посттравматического стрессового расстройства, — Одри подкована в этой сфере. — Если идентифицировать первопричины агрессии отца, я бы отнесла и к смешанному типу. То, что произошло там с отцом сломило его. Оно подорвало его доверие. Уверена, что он не доверяет и Вам, адвокат Бронс, — тот обращает взор на подзащитного. — По возвращении он не говорил о том, что произошло. Никогда. Но ночами я слышала его крик. То, что терзало его надломленный рассудок. Холодными ночами он просыпался в агонии. Крушил дом и вторил, что следование приказу — самообман. Там его сослуживцы умирали у него на руках. На последнем издыхании они молили его об освобождении, которое могло прийти только со смертью. А потом он практически сам угодил в ее лапы. Он выжил чудом, и то думаю только по той причине, чтобы поведать миру, что их предали свои. Израненное сердце отца отзывается. Он поднимается, моля адвоката прекратить допрос его дочери. Он признает все обвинения в полном объеме. Согласится на высшую меру наказания, лишь бы Одри замолчала. Это его тяжкий крест, и он готов его нести его. Он принес ей достаточно боли. С нее хватит. — Отсутствие доверия, боязнь одиночества и потери контроля над ситуацией пугали его, — но Коллинз продолжает. — И эта боязнь усиливалась, когда мое мнение шло в разрез с его. Думаю, в те зловещие для него секунды он верил, что упускает меня, а главный его страх брал верх над ним. Страх потерять меня. Ведь я была для него одним большим триггером, — отец нервно сжимает кулаки. — Чертова копия матери — воплощения лживости и предательства, — миссис Коллинз трясет. — Он так боялся, что я пойду по ее стопам и оставлю его, что в минуты своего безумия даже не задумывался над тем, что, быть может, я похожа на мать. Внешне. Характер у меня отца, — он смотрит на Одри. — Я знаю, что такое благодарность в отличие от матери. Миссис Коллинз старается оставаться хладнокровной, скрывая под маской безразличия свои тревоги и желание покинуть зал заседания. Сделай она это сейчас, она признает правоту Одри. А этого она не может допустить. — Я бы не покинула его. Эта мысль даже не поселялась в моей голове, пока он впервые не причинил мне боль. К допросу подключается прокурор: — То есть Вы бы простили своему отцу все только по той причине, что он все потерял из-за Вас? — Протестую! Судья снимает вопрос, но вопреки этому Одри отвечает: — Я бы простила ему все, потому что люблю его. — Знаете, в психологии есть такой термин «стокгольмский синдром»? — Протестую, мой подзащитный является отцом потерпевшей, — перебивает прокурора адвокат Бронс. — Описывать их взаимоотношения с позиции взаимной симпатии жертвы и агрессора на фоне травмирующей связи недопустимо. Судья поддерживает защиту. Прокурор Райли соглашается и тут же продолжает: — Можно ли сказать, что Ваша слепая любовь к отцу и беспочвенная ненависть к любящей Вас матери заставляли Вас молчать? Одри буравит взглядом провоцирующего ее прокурора. Адвокат заявляет протест. Ярость закипает в жилах Коллинз. — А быть может, есть все основания полагать, что моя кровь, остававшаяся на его руках после избиения, была лишь еще одним триггером. Вы когда-нибудь умывались кровью? Мой отец — да. Кровью сослуживцев, умиравших на его руках. Их предсмертные крики оглушали его, как и мой, — Одри сжимает кулаки, и ее ногти, впиваются в ладони. — Быть может, мой крик был еще одним чертовым триггером? Он не успокаивал его, а лишь сводил с ума. Свит Пи кулаком подпирает голову, ругаясь в костяшки. «Она справится», — Фогарти хлопает его по плечу, подбадривая, — «будь спокоен». Южный змей трясет головой. Он прекрасно знает, чем чреват ее срыв. — Я могла бы придумать десятки оправданий своему молчанию, и поверьте, любовь — не худшее из них, — ее тон кажется спокойным, но это лишь иллюзия. Ее руки дрожат. — Куда хуже осознание, что я чертова копия своей блядской матери. — Мисс Коллинз, Вы находитесь в зале заседания суда, — напоминает судья. На удивление говорливая Одри извиняется, но ее порыв правды не прекращается. — Ее допрос нужно остановить, — Свит Пи обращается адвокату, который по всей видимости является более адекватным, чем защитник прав Одри. — Если продолжить, рано или поздно ее состояние нервозности перерастет в приступ паники. Однако адвокат Бронс не уверен, что у него получится. — Мой отец — монстр. Все шрамы на моем теле — его рук дело, — Одри спускает кофту с плеча. — И это его рук, — она откидывает волосы назад и указательным и средним пальцем указывает на рубец на виске. — Он избивал меня и не останавливался даже тогда, когда моя одежда напитывалась кровью. И я молчала, потому что боялась, что стоит произнести мне хоть слово — и ад вновь повторится. Таких показаний Вы желали, прокурор Райли?! А нет, Вы надеялись, что я просто буду молчать. — Ваша честь, полагаю, нам стоит прекратить допрос потерпевшей, — обращается к суду адвокат Бронс. Но поздно. Коллинз никого не слышит. Больше нет. — Уверена, это принесло бы Вам обвинительный приговор, — Одри смеется. — А тут сумасшедшая Одри Коллин вдруг обрела голос, — она пожимает плечами. — Как жалость. Одри дергает головой, зажмуриваясь. Сердцебиение учащается. Ее тонкие пальцы впиваются в трибуну. Она делает глубокий вдох. Задерживает дыхание. Ей кажется, ее сердце пульсирует у нее в голове. — Я молчала, потому что верила в то, что заслуживаю этого, — на выдохе роняет Коллинз. «Нет», — срывается с губ молчавшего до этого отца. Одри открывает заплаканные глаза. — Я оставила его в тот день, когда он впервые поднял на меня руку. Я поступила, как моя мать. Не из-за эгоистичности и жажды лучшей жизни, а из-за страха. Мой страх был так велик, что я, не задумываясь, нарушила данное отцу слово. Я вернулась лишь тогда, когда осознала, что мой страх не сравнится с его. Со страхом преданного и забытого человека, — по ее щекам неустанно текут слезы. — Да, мой отец бил меня. Душил. Он причинил мне ту боль, которую я не пожелала бы пережить врагу, — эти слова ножом вонзаются в сердце отца. — Но знаете, все это не делает его плохим человеком. Отнюдь нет. Это делает его больным человеком, — роняет с горечью в голосе она. — Однако он не виноват в том, что болен. Как и не виноват в том, что больна я, — усмехается она. У них много общего. — Конечно, ему можно было бы вменить и это в вину. Впаять выше срок. Но думаю, что заточение в клетке с преступниками — это не то, в чем он нуждается. Ему нужна медицинская помощь. И лучше, чем была та, в руки которой передал меня отец, после того как я ступила в костер, желая освободить нас. Я не знаю, чего желала тогда больше: освободить себя или отца. Осознание того, что он переживал каждый раз, когда возвращался в реальность, убивало. А быть может, я хотела освободить обоих? Я не знаю. Но знаю, что помыслы моего отца были чистыми. Он воистину верил, что там мне помогут больше не грешить подобным образом. Однако его выбор был не лучшим: в психиатрической клинике пичкали наркотой и измывались. Они должны были помочь, но не помогли. Поскольку состояние Одри нормализуется. С дозволения суда и врача адвокат Бронс задает последний вопрос: — Из той клиники Вас забрала Ваша мать, верно? Одри недовольно морщит нос. — Да, она вернулась спустя два месяца моего пребывания там, — подтверждает Коллинз. — А потом вновь уехала, оставив меня один на один с навязчивыми мыслями. Именно под их воздействием я забрела той ночью на южную сторону Ривердэйла, — на ее словах Свит Пи пытается вмешаться, но ему напоминают о необходимости сохранять порядок в зале заседания. — Я надеялась на то, что там все такие же безразличные, как и моя мать. Увы, нет. — Свит, успокойся, — шепчет Фэнгс, удерживая друга от необдуманных поступков. — Моя мать винит отца во всем произошедшем и играет великомученицу, не сумевшую спасти свою любимую дочь от супруга-изверга, упуская одну важную вещь, — Одри смеется. Ее мандраж возвращается. — Мой отец был не единственным человеком, от которого меня стоило спасать. Да, мой отец не преуспел в спасении меня от него самого. Но он всегда спасал меня от самой себя. А в тот день, когда моя мать оставила меня одну и я затерялась на улицах Саутсайда, это сделал Свит Пи. — Южные Змеи умолчали тот факт, что в тот день, когда я впервые встретила Фэнгса и Свит Пи на южной стороне города, после «урока» Свит Пи я стояла на десятисантиметровом выступе на высоте четырех этажей от земли и размышляла, насколько эстетичным будет выглядеть мое тело на мокром асфальте. Участники процесса погружаются в состояние шока, а Свит Пи огрызается «неэстетично» и тут же извиняется перед судом. Одри продолжает: — Тогда я сделала шаг вниз, но мое падение было предотвращено. Я не уверена, что было это к счастью. Однако я благодарна Свит Пи. Не за то, что я могу и дальше жить в своих кошмарах, а за то, что я могу сейчас в эту самую секунду присутствовать здесь, — Одри глотает собственные слезы, глядя на отца. — Присутствовать в процессе, чтобы простить и защитить отца от своей матери, — она встречается с его взглядом. — Я прощаю его за всю ту боль и те страдания, которые он когда-либо принес в мою жизнь. — Вы осознаете, что значит прощение перед судом? — уточняет судья. Одри едва улыбается, размазывая тыльной стороной руки слезы по ее щеке. — Полностью, — отвечает та. — Мой отец не злодей. Он всего лишь еще один сломленный человек. А потому я надеюсь на благоразумность суда, и что она поможет моему отцу вновь стать тем, человеком которым я всегда его знала. Я прошу у суда снисхождения для отца. Поскольку, если кто-то и заслуживает в этой истории наказания, так это моя мать. Ведь не предпочти она новую семью нашей, — отец Одри не верит своим ушам, — мой отец никогда не оказался бы на скамье подсудимых, а я в роли его жертвы, — миссис Коллинз виновато тупит взгляд. — Прости, пап. Я не единожды солгала. Одри спешно покидает зал суда. Судья объявляет перерыв.Иоганн Вольфганг Гёте считал, что судья, который не способен карать, становится в конце концов сообщником преступника. Но разве можно считать преступником судью, когда о пощаде монстра молит сама жертва?