Цветные ленты

Следующий день начался с кошмара, разбудившего парня ещё до рассвета. Было наивно, с его стороны, предполагать, что кошмары не вернутся. Как и надеяться на здоровый восьмичасовой сон, чего очень хотелось. Появившиеся аккурат после первого курса, кошмары не отпускали Гарри на протяжении всей оставшейся жизни. Единственным же спасением было зелье Сна без сновидений, уничтожающие любые образы, которые могли навестить его голову, но никогда не забирающее неприятного, липкого и холодного чувства страха. Гарри подозревал, что такого эффекта быть не должно, но сделать ничего не мог. Спрашивать кого-либо об этом ему также не хотелось. Сегодня во сне он тонул. Тонул в тёмной, будто изумрудной воде и сотни рук тянули его вниз, не давая шанса спастись. Лёгкие горели от ледяной воды. Ноги болели от напора сжимающих пальцев. Руки, будто ослабевшие крылья, из последних сил загребали воду, в тщетных попытках подняться. Его беззвучный крик лишь вызывал поток пузырей, бесконечно поднимающихся к поверхности. Но, кажется, даже они её не достигали, лишь поднимались так высоко, что их становилось не видно. А была ли поверхность? Был ли шанс? Когда Гарри просыпается, ему кажется, что он всё ещё в воде. Он делает несколько глубоких вдохов, прежде чем сесть на кровати, осознавая, что сон кончился и вместо воды он вдыхает воздух, а руки загребают только складки скомканных во сне простыней. Раньше он не видел этого кошмара. И от этого было не по себе. Новые кошмары никогда не приходили по одному. И каждый следующий был страшнее предыдущего. Решив не испытывать судьбу, пытаясь вновь уснуть, парень отправился в душ, чтобы избавиться от отзвуков сна в голове и заняться делами, несмотря на столь ранний час. Появление реальной воды не вызвало проблем или неприятных ощущений, как могло показаться. Только ожидаемое успокоение. Это радовало, так как значило, что воды он бояться не начал. Вода оставалась столь же спокойной и умиротворяющей, что и всегда. Но оттого природа и назначение кошмара оставалась ещё большей загадкой, ведь кошмары всегда были привязаны к определённым событиям его жизни. Даже если он долгое время не мог дать им достойного объяснения. Выйдя из душа он встретил домовика, который явно ждал хозяина (и успел привести в порядок его кровать, которая недавно выглядела так, будто он и правда пытался плыть). Эльф раскаивался в том, что не смог предугадать столь раннего пробуждения хозяина. (Что невероятно удивило Гарри, ведь он даже не думал ругать домовика за такую глупость, как и вообще ругать его, так как он сам не мог предугадать своего пробуждения сегодня. Но его предки, видимо, были весьма жестоки к домовым эльфам.) Успокоив домовика и договорившись о завтраке в семь часов, Гарри сел за рабочий стол, пока ещё не берясь за перо, не смотря на то, что ежедневник уже открылся перед ним на чистой странице. Вчера он уже записал в нём несколько важных пометок и уточнений, ещё будучи в банке, сегодня же собирался заняться планированием. Потому что у него было около двух лет, которые нужно было прожить с максимальной пользой для своего нового будущего. Гарри думал о том, насколько это мало и много одновременно. Много, потому что у него вообще не должно было быть этого времени, его самого здесь быть не должно было быть. Но в то же время, за два года нужно было узнать столько же, сколько наследники изучали за всю свою, хоть и, казалось бы, короткую, жизнь. Получить опыт десяти лет за срок столь короткий. Мысли об этом вызвали ещё один тяжелый вздох. Первый произошёл ещё вчера, когда гоблины предложили нанять учителей для «молодого Лорда». Занятия с учителями должны будут начаться через месяц. Он намеренно дал себе такую короткую передышку, желая избавиться от напряжения, что преследовало его и дать себе «немного настоящего детства», прежде чем снова начать учиться, но, в то же время, не затягивать с отдыхом, который мог сыграть с ним злую шутку. Гоблины обещали лучших учителей и Гарри даже не сомневался, что они будут лучшими. Он прекрасно знает, что этот народ делает всё что угодно, если им хорошо платить. А Поттер платил не просто хорошо, а щедро. Учителей парень решил нанять по этикету и фехтованию (в которых был откровенно плох, но считал очень важными, несмотря на то, что об обучении последнему он в магической среде почти не слышал, но считал важной составляющей аристократического образа. К тому же, гоблины важно покивали на такой выбор) и некоторым школьным предметам (в которых его положение было немногим лучше, чем в первых двух). Первым делом он подумал тогда о зельеварении. Мысль о том, что он может если не подружиться, то хотя бы не вызвать новой ненависти Северуса Снейпа была решающей. К тому же, он толком не мог сказать, почему он так ненавидел этот предмет раньше: ему не нравились занятия или же просто их отношения с преподавателем. Рассуждать же о зельеварении вне программы Хогвартса он просто не мог. Конечно, во времена своих скитаний с Роном и Гермионой, они периодически варили зелья, но те навыки он считал скорее набором навыков выживания, чем реальным знанием предмета. Также он нашел необходимым нанять учителей по истории магии и астрономии, на которых он ничем толком не занимался, кроме как списывания у Гермионы (которой это совсем не нравилось, но которая почти всегда спускала ему всё с рук). А также по рунам и нумерологии. Необходимости в этих учителях слегка удивили гоблинов, но Поттер настаивал и, что главнее, он был человеком, способным за это платить. Гарри хотел быть артефактором. Но решил это слишком поздно, ведь — «Гарри, а ты не хотел бы стать аврором? Это точно для тебя. И твои родители тоже были аврорами» — он слишком долго не думал о своём будущем, позволяя себе плыть по течению, создаваемому для него, и даже не интересовался тем, а кем, собственно, можно стать в магическом мире. Можно сказать, Гарри сам был виноват, что попал в эту ловушку. Об артефакторике он задумался на пятом курсе и то, по счастливой случайности. Но с грустью решил забыть об этом деле, когда заглянул в конспекты Гермионы, которая уже третий год изучала руны и нумерологию. Наскоком он бы никогда не осилил эти сложные науки. Начало создания базы для будущего занятия было безвозвратно утеряно среди бесцельно часов Прорицаний и Маггловедения. И сейчас он был почти в восторге от того, что мог с чувством и толком начать учиться всему необходимому, к тому же, базовые знания школьных предметов у него были. Возможность переписать жизнь была чем-то невероятным и парень решил использовать её по полной. Однако, использовать по полной — это не только учёба. Это ещё и изменение отношений с людьми, в которых он ошибался. Изменение истории… Изменение истории было, пожалуй, главным, несмотря на то, что складывалось, по большей части, из всего остального. Он видел то, что случилось после его смерти. Воспоминания, что открыла ему Госпожа Смерть были не только его, не только прошлое, но и «воспоминания» о будущем. Ужасном будущем. Будущее он видел глазами Гермионы Грейнджер и Драко Малфоя. Парень подозревал, что Госпожа выбрала именно их, потому что они ему не лгали, были максимально искренними. Да, Малфой был с ним искренен. Они ненавидели друг друга, но это было настоящим. В чём-то, Гарри даже доверял своему старому школьному врагу. Гарри видел, как Дамблдор побеждает Волдеморта. Как бегут Пожиратели. Как директор занимает пост Министра. И что следует за этим… Парень не хотел знать, как выжил директор. Он хотел знать, как мог так слепо доверять этому человеку. Человеку, который впоследствии разрушил столькие жизни. Особенно ярко в его голове отпечаталась отмена Статута о Секретности. Сам факт вызывает внутренние содрогания, ещё до того, как видишь последствия. О, Гарри знает на что способны магглы в случае, если не понимают чего-то… Перед глазами всё ещё стояли слёзы, боль и крики Гермионы в том месте, где она оказалась. Гарри помнил Лагеря смерти, описанные в книгах по истории мира магглов. Это же место казалось в разы хуже. Он всё ещё видел немую истерику накрывшую Драко, за которой последовала липкая темнота, когда у него на глазах магглы убили его мать, которая хотела спасти своего сына. Это было ужасно, видеть, как магглы, свято уверенные, что если они не убьют непонятных им магов, то те убьют их, хладнокровно расстреливают и пытают безоружных. Красной нитью горело то, что они умерли. Все они умерли. И это пугало. Пугало до ужаса, как не пугал ни один из кошмаров, что он переживал наяву и во сне. Как не пугали его дементоры тогда, на третьем курсе. Как не пугало возрождение Волдеморта и начавшаяся после война. Кажется, именно эти и многие другие картины из чужой памяти могли бы стать его новыми кошмарами, но этого не произошло. И было непонятно, лучше ему от этого или же наоборот. Ведь тогда это было бы хотя бы понятно. Гарри закрыл глаза, пару раз с силой проводя ладонями по лицу. Будто это поможет забыть… Он открывает глаза, отталкивая воспоминания подальше. Ему нельзя сейчас поддаваться ужасу и переживаниям о чужой, ещё не случившейся боли. Не для того ему были даны эти воспоминания. Гарри уверенно берет перо, направляя свой взгляд на пустой лист. План выходит ладный и вполне выполнимый. Посильный, несмотря на то, что сейчас он находится в теле ребёнка. (На это он, с сожалением, тоже сделал поправку, так как его физические силы значительно ниже, чем в его семнадцать, что он сполна ощутил вчера.) Слегка нервно теребя браслеты на правой руке (прекрасные, по его мнению, артефакты, призванные наложить на него дополнительную защиту разного рода и подавить нежелательные выбросы, о существовании которых Поттер раньше даже не подозревал), Гарри думал о том, успеет ли он за такой короткий срок совершить всё задуманное. Подумав ещё немного, парень снова склонился над ежедневником, записывая пару дополнительных пунктов. Он посчитал верным чуть больше поработать сейчас, до учёбы в Хогвартсе, чтобы меньше волноваться о некоторых вещах после. Сегодняшний день обещал быть тяжёлым. Как и десятки последующих… *** Жить в своё удовольствие оказалось достаточно сложно для Гарри, не привыкшему к такому уровню свободы выбора и даже толком не знающему, что ему это самое удовольствие приносит. Мысль о том, что он может вести себя как ребёнок, поначалу вызывала удивление и восторг, но потом оставила за собой только смех. Гарри понял, что просто не может вести себя как ребёнок и уж тем более как избалованный ребёнок. Первого он не мог из-за того, что давно вырос из девятилетнего возраста, а второго просто не умеет. Воспитание не того вида получал все свои семнадцать лет. Посему «детство» его не особо походило на представляемое им ранее беззаботное, идеализированное времяпрепровождение обычного ребёнка-мага. Ему с трудом верилось, что его «ровесники» в свободное время также изучают книги по невербальной магии и древние фамильные тома, шерстят фамильную библиотеку, изучая древние (и не очень) ритуалы и прочие магические искусства, при этом получая невероятное удовольствие. Что «ровесники» изучают дела собственного рода так глубоко как он… А вот полёты на метле вполне могли входить в их досуг. И даже маггловский театр (в котором с намного большим недоверием относились к обособленно держащемуся ребёнку, из-за чего Гарри последнее время приходилось покупать оборотное зелье) вполне себе мог побороться за право оказаться вписанным в досуг ребенка. Не в том формате, и, возможно, не с той программой, но тем не менее. *** Сейчас Гарри с нетерпением ждал двух вещей: начала занятий с новыми преподавателями и своего третьего курса в Хогвартсе. Конечно, первый курс он тоже ждал. Но само возвращение в Хогвартс не было для него столь большим поводом для мечтаний, скольким была встреча с Сириусом Блэком и Ремусом Люпином. В свободное время, Гарри много думал о том, что будет делать дальше, анализировал прошлое и множество новых воспоминаний. Но иногда, вместо некоторых занятий, что он себе запланировал, или даже анализа и планирования, Гарри предавался мечтам о том, как снова встретит родных ему людей, считая это таким капризом, которые он пообещал себе исполнять в ближайшее время. Представлял, как вновь придет на первый урок Люпина, как вновь встретится с Сириусом… С живыми Ремусом и Сириусом. Парень думал о том, что теперь он будет знать, что Сириус был не виноват, что теперь он сам сможет помочь крестному, после его побега. А также о том, что в этот раз он не допустит их смертей. Иногда он даже думал о том, удастся ли ему, в этот раз, подружиться с Гермионой. Это было бы замечательно, однако было одно огромное «но», которое не давало до конца поверить в возможность их дружбы. Он видел мало примеров крепкой межфакультетной дружбы, а уж тем более примеров хоть какой-то дружбы между гриффиндорцами и слизеринцами. Мыслей о том, что они окажутся на одном факультете, в этот раз, у него не было. Он не был намерен вновь мешать шляпе. Слизерин был его факультетом и сейчас Гарри понимал это. И это временами пугало его. Ведь представить то, каким будет Слизерин изнутри, он просто не мог. Его впечатление о слизеринцах было весьма… субъективным и неприятным. Во многом, навязанным, но от этого не менее плохим. Да, сейчас, владея некоторыми воспоминаниями Драко и профессора Снейпа, он мог говорить о том, что реальность отличается от того, что он мог знать и представлять раньше., но ощущение, что он попадет в комнаты, полные «ядовитых змей» не спешило его покидать. И даже дневник матери, в котором та писала о том, какие милые «друзья Северуса» и как хорош сам молодой Снейп, не мог в полной мере убедить парня в том, что ему нечего остерегаться на новом факультете. Одно дело друзья его мамы, описанные в дневнике, а совсем другое — завести своих собственных, настоящих, при условии, что ты — победитель Волдеморта, которому подчинялись родители большинства его ровесников с этого факультета. Он, конечно, старался не думать о том, что эти самые родители, в большинстве своём, — ровесники его матери. Дневник Лили Эванс, на самом деле, произвёл на Гарри невероятное впечатление. Красивая зачарованная тетрадь (которую подарила ей, как выяснилось, Нарцисса тогда-ещё-Блэк), записи в которой начинались с третьего курса Хогвартса. Первый год, описанный там, был достаточно беден на события (или его мама их просто не записывала) и описывался редкими записями, чаще всего написанными на следующий день после какого-то праздника и описывающих сразу всё время, прошедшее с прошлой записи. Прошедший праздник, конечно, описывался особенно ярко. Иногда между такими записями встречались записки, которые Гарри в шутку называл «нелегальными переписками Лили Эванс». Это были её переписки с Северусом Снейпом (которые происходили на тех уроках, где их факультеты занимались вместе) и Ремусом Люпином (который сначала ругал подругу, но потом всё равно переписывался с ней). Тем летом Лили пару недель гостила у Ремуса, о чем сделала пару очень красочных заметок, сопровождаемых несколькими движущимися рисунками (что были выполнены уже Люпином, который рисовал потрясающе для его возраста, по мнению Гарри). На четвертом курсе случилось две особо важных вещи: Лили начала чаще вести записи и влюбилась в Северуса Снейпа. Конечно, можно было бы ещё сказать о том, что к ней начал подкатывать Джеймс Поттер. Или о том, что Нарциссу Блэк сосватали за Люциуса Малфоя. Или даже то, что Сириус Блэк впервые поцеловал парня (и ему это понравилось). И о многом и многом другом. Но все эти знания были заслугой первой особо важной вещи. А вторая особо важная вещь была слишком… удивительна и даже немного сюрреалистична для Гарри. Он, конечно, знал о тёплой привязанности Снейпа к Лили, но не мог даже представить, что сама она когда-то была влюблена в мрачного профессора. «Нелегальные переписки», в этот год продолжились, с тем лишь изменением, что Ремус перестал ругаться и к списку людей, с которыми велись переписки прибавились Сириус Блэк (который влюблялся в каждого второго человека, которого видел), Нарцисса Малфой (которая стала очень близка его маме за тот год) и некая Артэмида Бинс (которая была невероятно весёлой и доброй девушкой, но о которой Гарри ничего не слышал до того, как прочитал о ней в мамином дневнике). Перед пятым курсом следовали записи, датированные тем летом. его мама и Северус много времени проводили вместе, гуляя и делая домашние задания вместе. Записей о лете вновь было не так много (но Снейп иногда чертил прекрасные чертежи и карты к маминым записям). Пятый курс был насыщен событиями, многие из которых были описаны в тот же день. Временами Гарри удивлялся тому, сколько всего произошло в тот год. Правда, потом он вспоминал любой из своих годов в Хогвартсе и кажущаяся чрезмерная насыщенность маминой жизни исчезает, однако события не становятся менее важными для пятнадцатилетней Лили и её жизни. Гарри кажется, что в мамины пятнадцать-шестнадцать лет абсолютно все вокруг начинают встречаться. Сама Лили и Северус, Алиса и Фрэнк Лонгботтом, Артэмида Бинс и тот-классный-парень-с-Рейвенкло-Томас-Стоун и даже Ремус и Сириус, а также многие-многие другие, о ком Лили упоминает в записях лишь вскользь. А Нарцисса Блэк окончательно влюбляется в Люциуса Малфоя. Гарри думается о том, что намного легче жить, когда ты не знаешь стольких подробностей жизни взрослых, с которыми тебе нужно будет контактировать в будущем. Не менее важным фактом в жизнях Лили и её друзей является то, что они знакомятся с Томом Реддлом и некоторыми его друзьями. И, что могло стать самым удивительным для Гарри, Лили нравятся её новые знакомые. Даже несмотря на то, что временами они настораживают или их разница в возрасте пугает, при ближайшем рассмотрении. (А ещё Гарри становится очень интересно, кто же такой этот Антонин Долохов, новый друг мамы, по совместительству муж будущего Темного Лорда. Какого гиппогрифа там вообще происходило, конечно, его тоже интересовало.) Конечно, фамилия Долохова была знакомой, но не вызывала никаких стойких ассоциаций. Просто ещё один Пожиратель Смерти, сбежавший тогда из Азкабана. Будто его Поттер никогда толком и не видел. Гарри помнил, что Долохова, кажется, снова посадили в Азкабан и, кажется, они с друзьями даже приложили к этому руку, но сказать точнее ничего не мог. Долохов не казался кем-то важным, несмотря на то, что Лили пишет в дневнике о том, что они с Реддлом были почти неразлучны. Гарри не помнил Долохова рядом с Тёмным Лордом его времени. Был ли это один и тот же человек — оставалось загадкой. Месяц, отделяющий Гарри от начала занятий заканчивался. Пятый курс, в дневнике Лили, заканчивался тоже. Предвкушение событий шестого курса в жизни матери было соизмеримо предвкушению знакомства с новыми учителями.